— Маш, блин, ну думай! Может это быть кто-то из труппы?

— Федь, да ведь с тех пор, как я всех там знала, столько времени прошло. Слишком многое поменялось, люди другие пришли. Я этого типа не узнаю. Думать надо. А еще лучше вернуться, и на месте смотреть. Но… Это точно в моем цирке наркотиками кто-то занимается?.. И Егор… Что он там делал? Я, дура, было подумала, что ко мне он приехал… А теперь на тебя, Федь, смотрю и начинаю сомневаться.

Федька отворачивается и с повышенным вниманием принимается изучать рисунок на обоях. Приходченко откашливается. Одна Мария-Тереза невозмутима. Просто потому, что мало что в нашем разговоре понимает. В конце концов растрясаю их и на это признание. Да, Егор появился в моем родном цирке не ради моих прекрасных глаз.

— Никто ведь, Маш, и не знал про то, что ты у нас цирковая девочка, что твой отец именно в этом цирке работает, что ты там окажешься в тот самый момент, когда там будет Стрелок. Егору… Ну трудно ему было после того, как ты ушла. Маялся он. И вот мы подумали, что было бы неплохо дело ему поручить. А следаки те, что дело с наркотой раскручивают, как раз в человечке вроде Егорки нашего нуждались. Он парень ловкий, при этом с нашими силовыми структурами не связанный… Вот това… Тьфу! Господин полковник его им и рекомендовал…

— Короче говоря, вы его использовали в своих делишках!

— Использовали.

— Звоните ему и пусть возвращается. Если наркотики на самом деле идут через цирк моего отца, то там ему оставаться слишком опасно…

Молчат, смотрят как-то странно.

— Мы не можем, Маш. Он со вчерашнего вечера не выходит на связь и телефон его — вне зоны доступа.

* * *

Сказать, что я буквально лечу назад, на Валдай, — значит не сказать ничего. Прощаясь полковник Приходченко смотрит уныло.

— Маш, ты пойми. Если мы сейчас туда сунемся со всеми нашими чудесасами, спугнем всех и концов уже точно не найдем.

— Значит пусть Егор там, что хочет, то и делает? Пусть сам расхлебывает ту кашу, в которую вы его втравили?

— Маш! Так ведь тут какое дело… Если он и правда нарыл что-то такое, из-за чего исчез, то, уж прости за прямоту, его скорее всего уже нет в живых. Там такие бабки крутятся, что никто миндальничать не станет. Но ведь и так может быть, что он просто как тебя увидел с этим твоим кордебалетом на столе, с катушек слетел и сейчас сидит где-нибудь и пьет горькую. С него станется. А мы горячку начнем пороть и все дело только погубим.

Мне еще никогда не было так страшно. Даже когда лежала на больничной койке с переломанной спиной, и врачи совсем не гарантировали того, что я когда-нибудь снова смогу ходить. Именно страх за Егора, за отца, за всех тех, кого я знаю, кем дорожу в нашем цирковом «передвижном дурдоме» заставил меня согласиться доделать дело, начатое Егором («Маш! Ты там человек свой, а любой чужак только подозрения вызовет!»), а попутно узнать, что сталось с ним самим.

Естественно соглашаюсь в первую очередь ради второй части задания. Мне, как бы скверно это не звучало, по большому счету наплевать на поимку наркоторговцев. Куда важнее для меня мой муж. Пусть уже и бывший. А еще я очень боюсь за отца…

Те самые «следаки» из спец-группы инструктируют меня остаток дня и полночи. Объясняют, как себя вести, на что обращать особое внимание. Убеждают быть максимально осторожной, зря не рисковать и в случае чего сразу сообщать куда следует — а точнее им. Но если так мне удобнее, то полковнику Приходченко или майору Кондратьеву.

А еще Федька выдает мне кулон с радиомаяком.

— На всякий случай. Он у меня счастливый. Тогда благодаря ему Аньку и ее похитителей нашли. Даже если профильно не сгодится, пусть просто на удачу тебе, Маш, будет.

* * *

Приезжаю и первым делом иду в гостиницу к отцу. Но на этот раз его в номере нет. Куда теперь? В цирк? А почему нет-то? Ну ищет дочь отца… Еду. В нашем балаганчике все по-прежнему. Без перемен. На арене идут репетиции. Ерлан выгуливает животину. По одной за раз, чтобы дел не наделать. Отец встречает меня новой частушкой:

— Раньше были времена,

А теперь мгновения.

Раньше член столбом стоял,

А теперь давление.

— Пап…

Поговорить бы с ним начистоту. Но Приходченко доходчиво мне разъяснил, что человек, который находится в полной зависимости от наркотиков, крайне ненадежен. А судя по тому, как мой отец вымаливал дозу у неизвестного, это в его случае именно так. А потому, каким бы хорошим он не был в прошлой жизни, в этой, наркотической, он за дозу в момент ломки продаст и сдаст все и всех.

— И тебя, Маш, в том числе. Потом ширнется, полегчает ему, терзаться будет страшно, но и в следующий раз сдаст, когда край наступит. Так что рассчитывать на его поддержку нельзя. Опасно это.

Рассматриваю отца, пытаясь отследить перемены, произошедшие в нем за время моего отсутствия.

— Пап, как себя чувствуешь?

— Отлично!

— Пап, а скажи-ка мне…

— Погоди, а что это у тебя под глазом?

— Ерунда.

— Съездила куда-то и назад с фингалом…

— Нет, пап, это я еще вчера…

— Егор чтоль твой расстарался? Каким образом?..

— Был он здесь.

— Вчера?

— Ага. Еще до того, как свадьбу праздновать начали. Пришел, — мол, поговорить хочу…

— И что?

Встаю и начинаю нервно прохаживаться.

— А ничего. Поругались.

— Как он тебя нашел-то?

— Да я не спрашивал. Какая мне разница?

— Пап, я слышала как ты вчера вечером с кем-то разговаривал. У клеток, за горой ящиков. Кто это был? Егор?

Смотрит. Молчит. Потом отводит глаза и кивает. Сейчас соврет.

— Да он.

— А что на этот раз хотел?

— Да все того же.

— Чего?

— О тебе расспрашивал. Ты ведь, оказывается, ничего ему о себе не рассказала. Почему? Тебе что есть чего стыдиться?

— Нет, но у него свои взгляды на многие вещи…

— Пусть засунет их себе в жопу и сядет на нее поплотнее. А лучше пусть валит куда подальше…

— Он и свалил. Пропал. Трубку не берет. Друзья беспокоятся. Мне звонили, спрашивали, не появлялся ли он на моем горизонте. Я сказала, что нет, а ты оказывается с ним вчера говорил… Не знаешь, куда он после думал податься?

Смотрит тревожно, молчит. Потом опять отводит глаза. Снова врать готовится.

— Сказал: все, с меня, мол, довольно, обратно в Москву поеду.

Это скорее всего значит, что Егор сказал папе что-то прямо противоположное… Папа врать не мастак. Всегда он прямолинеен до смешного. Вдруг поворачивается. Смотрит. В глазах страх, который он явно пытается подавить. Сглатывает. Жует губами. Решится сказать то, что знает? Нет… Папа… Папа мой, папа…

У меня есть план. Привезла с собой из Москвы свои свадебные фотографии. На них я и Егор. Буду ходить по старым знакомым в цирке, рассказывать о своей новой жизни, показывать фотографии. Вдруг кто-нибудь да воскликнет: «Ба! А этого парня я вчера здесь видел!» Может кто-то вспомнит и того, с кем Егор общался. Но план мой проваливается с треском. Муж мой проскользнул под взглядами огромного количества людей так, словно был в плаще невидимке. Не видел его никто. Или все врут? Вряд ли. Не может быть так, чтобы все члены моей цирковой семьи были бы в сговоре. Если до сих пор тайна транспортировки наркотиков остается тайной, значит в нее посвящено ограниченное количество людей. Иначе кто-нибудь бы уже проболтался.

Слова Приходченко о том, что Егора уже может и не быть в живых, мучают меня. Только отвлекусь на какие-то другие мысли или дела, как вдруг короткое слово «Егор!» втыкается в самое сердце. Надо взять себя в руки. Мне нужна трезвая голова. Если начать биться в истерике, то только все испортишь.

Еду в свою гостиницу. Мне надо показаться Яблонскому и взять кое-что из вещей. Надеюсь, что за время моего отсутствия ничего важного в цирке не произойдет. Кокаина у отца, я знаю, осталось немного. Судя по тому, как он бодр сейчас, новую дозу он сегодня утром уже принял. А это значит, что там, в пакетике могло вообще ничего не остаться. Несложно предположить, что вскоре он снова отправится за новой дозой. Если его проследить… Но очевидно и другое, пока я буду ходить за ним, как привязанная, никакая встреча не состоится. Как же мне быть?

Иван занят. Сидит в нашей «походной» монтажке и отказывается кого бы то ни было видеть или слышать.

— Тебя монтирует, — поясняет Евгенчик и подмигивает. — Ну ты зажгла, мать. Иконников до сих пор в себя не пришел. Уже дернул хорошенько для душевного равновесия.

— Новый чек за «Джеймесон»?

— Не-е. За дурь пока что чеки, слава богу, не додумались выбивать.

Опаньки! Склоняюсь поближе к уху Евгенчика:

— А где берет?

— А хрен знает. Мне без надобности. За это, слава те яйца, мне платить не приходится.

— Блин, Евгенчик! Мне надо до зарезу! Видишь, — указываю на подбитый глаз. — Проблемы у меня. Муж приезжал. Ревнивый он у меня, сволочь…

— Тут какой-то тип вчера спрашивал о тебе. Не он?

— Как выглядел?

— Так, что Иконников, едрить его в колено, стойку тут же сделал. Даже клеиться к нему начал.

— Кареглазый блондин?

— Маш! Ну я же не Иконников, я ему в глазки со значением не заглядывал!

— Евгенчик! Кончай финтить! То ты не знаешь, это не ведаешь! Не верю!

— Тоже мне Станиславский…

— Колись!

— Ну чего колись? Чуть что — сразу колись. Ну да, вроде кареглазый. А блондин так точно. Иконников возле него долго терся. Все клинья подбивал… Герой наш любовник.