— Куда? Ты ж телефон…

— А этот чем плох?

Крутит у меня перед носом мобильником плененного мной парня.

— Пока попользуюсь им. Опять-таки, глядишь, кто-нибудь интересный на него позвонит.

Егор набирает мне, чтобы определился номер, а потом уходит в гараж. Перед этим сообщает, что с пленниками нашими разберется сам, чтобы я об этом не беспокоилась, после чего хмуря брови еще раз раздает указания: куда ходить, как глядеть, с кем сидеть… Все как всегда.

* * *

Уже поздний вечер. Наше кино-сообщество по большей части в гостинице. Сегодня ночных съемок не запланировано, так что скоро все сползутся в гостиничный бар и будут куролесить до полночи, эпатируя местных аборигенов дикими криками и не менее дикими выходками. Стараюсь пробраться к себе в номер незамеченной. Мне надо о многом подумать. Но дойти не успеваю. Я еще в гостиничном коридоре, когда звонит телефон. Папа.

— Маша — краса наша, как дела?

— Как сажа бела.

— Что так? Давай спою, глядишь повеселеешь.

— Спой.

— Тискал девку Анатолий,

На бульваре на Тверском.

Но ебать не соизволил:

Слишком мало был знаком.

Смеюсь.

— Что поделываешь?

— Стою перед выбором. То ли пойти лечь спать, то ли выпить.

— Спать, — тут же постановляет папа.

— Выпить, — на ушко шепчет Яблонский, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Папа начинает прощаться — к нему, похоже, кто-то пришел. Мне тоже неловко говорить под неотвязным взглядом Яблонского. А он не отходит ни на шаг. Как только завершаю разговор, тут же ухватывает за руку. Что ему надо-то? Хочет лично завершить то, что не сумели сделать те двое, кому он меня заказал? Упираюсь было, но он почти умоляет. И тон такой… Не понимаю. По идее злиться должен, что я цела, опасаться, что что-то пошло не так, что-то сорвалось, а он сияет как начищенный пятак.

— Пошли. Я хочу всем кое-что показать, заодно и выпьешь в моей безо всякого сомнения приятной компании.

Тащит за собой в бар. Здесь уже толпа. На стуле, как на трибуне, возвышается сильно поддатый осветитель. Странная профессиональная особенность, подмеченная мной за проведенное среди киношников время: именно осветители выделяются среди прочих представителей творческих киношных профессий особой тягой к спиртному. Этот, по фамилии Царев (ударять строго на первом слоге!) — человек в киношной среде известный. Его фамилия стоит в титрах такого количества действительно неплохих фильмов, что можно только позавидовать. И при этом пьёт он страшно… А как выпьет актерствовать мужика тянет. Вот и сейчас: стоит на стуле и громогласно декламирует:

— Мы, онанисты,

Ребята плечисты.

Нас не заманишь

Сиськой мясистой!

Не совратишь нас

Девственной плевой!

Кончил правой,

Работай левой!

Собравшееся в баре общество разражается хохотом и громогласными аплодисментами. Царев раскланивается, приложив руку к сердцу, потом поднимает палец вверх и возвещает:

— Владимир Владимирович Маяковский, между прочим.

Яблонский, таща меня за собой на буксире, проходит в центр зала и кричит, поднимая руку вверх:

— Ти-ха! Тихо, я сказал! Где Евгенчик?

— Тут! — откликается Сидорчук и энергично машет рукой. — Все готово, шеф.

— Молодца! Господа и дамы! Вашему вниманию предлагается… Короче, глядите, сукины дети, что у меня вышло из сцены, где Машка Иконникова гетеросексуалом делала.

Все начинают оживленно шуметь. Евгенчик засовывает диск в плеер, подсоединенный к большому телевизору, который висит на стене в баре. Тишина, какая-то мельтешня на экране, а потом бар наполняет музыка. Врывается она резко — оно и понятно, нам предлагается посмотреть только кусочек, который потом еще будет вставлен в ткань фильма. Но буквально несколькими секундами позже я понимаю, что Яблонский действительно очень талантливый режиссер. Сцена вышла и правду гениальной. Все как он и задумал — меня почти нет, только отдельные жесты рук, движение бедра, изгиб торса, взмах волос. Основа же картинки — Иконников и его реакции на то, что он видит. Но все это полно такой концентрированной, ничем не замутненной эротики, что даже наша повидавшая все кино-банда и та электризуется.

Может Яблонский и хотел меня пристукнуть за то, что я сунула свой длинный нос в его наркобизнес, но все же он — гений! Не могу удержаться. Подхожу к нему и с чувством целую.

— Ты супер!

Вижу, что доволен и даже счастлив. Обнимает и тоже целует в ответ. Вот только, если я быстро чмокнула его в уголок губ, то мне возвращается полновесный поцелуй, как говорили мы в старших классах школы — «с языком». Градация такая у нас была: поцелуй «с языком» или без. Считалось — две большие разницы. И Яблонский весьма ощутимо демонстрирует мне, что отличие действительно огромно.

Зараза! Опять ничего не понимаю! Реакции у него на меня совсем не такие, какие должны быть у типа, который задумал плохое, но ведь звонили совершенно точно с его телефона. Федькины источники информации по такому пустячному поводу не могут ошибаться…

Упираюсь ему кулаками в грудь. Не сразу, но починяется, отодвигаясь. Отворачиваюсь, чтобы уйти и почти налетаю на Оксану. На меня она не смотрит, будто меня здесь нет вовсе. Зато ее взгляд, обращенный через мое плечо на Яблонского, полон такого сильного чувства, что мне становится не по себе.

— И что, ты хочешь сказать, что это войдет в мой фильм?

— В твой? — усмехается так широко, что видны все зубы — белые и, как мне кажется, необычайно острые. — Несомненно, моя радость. И станет его истинным украшением.

— А если я против? Я не давала своего согласия…

— Оксан, ну не ерунди! Машка отлично все сделала, ты только посмотри… Да и потом ее, считай, в кадре-то и нету…

— Я сама в состоянии сыграть эту сцену и требую…

Яблонский вскидывает брови. Когда заговаривает, то в его голосе не прежние, добродушные, успокаивающие интонации, а злая издевка.

— Ну, и что же ты требуешь, звездища ты моя?

— Как минимум, чтобы ты сменил свой тон! Я тебе не жена, чтобы ты со мной разговаривал так. Я…

— И кто же ты?

Оксана словно бы спотыкается и замолкает, так и не выдав уже заготовленную фразу. Впервые вижу Яблонского таким. Губы сжаты, глаза прищурены. Совсем другой человек! Надо признать, малоприятный. И очень разозленный. Теперь он очень даже похож на типа, который нанял двух парней, чтобы те избили меня…

Похоже Оксана тоже раньше никогда не сталкивалась с этой стороной характера нашего режиссера. На ее личике появляется выражение неуверенности.

— Но в контракте, который я подписала, нет ни слова о том, что кто-то будет подменять меня. Ты же обязан соблюдать…

— Говно-вопрос, мон ами! Только пора бы тебе осознать, красота ты моя неземная, что даже такая глупость как твоя не освобождает от необходимости думать. Хотя бы иногда. Так что вспомни хорошенько пункт 10. Там сказано, что в фильме будут задействованы каскадеры, задача которых дублировать актеров во время трюков. Причем когда, в какой момент и где, в конечном итоге оставлено на усмотрение режиссера.

— Но…

— Ну так вот я считаю, что эта сцена, из-за которой ты сейчас так энергично бьешь копытами — трюк из разряда наиболее сложных. Все. Вопрос закрыт.

— Но я хотела сама…

— У тебя не получилось. И давай уже, кисочка моя, прекращай испытывать мое терпение. Лады?

Оксана разворачивается и, так и не взглянув на меня, удаляется прочь. Ну вот, нажила себе в ее лице врага. Оно мне надо? Пытаюсь заговорить об этом с Яблонским и тут же огребаю сполна — настроение у него после стычки с Оксаной явно «не айс».

— Какого хрена тебе-то надо, Маш? Неудобно, блин? Это на потолке спать неудобно — одеяло падает и член свешивается. Остальное все удобно. Меня совершенно не интересуют амбиции этой дуры и твои душевные терзания. Меня интересует лишь конечный результат. А он в этом случае — супер! Так что идите все в жопу!

Но я позволить себе такую роскошь не могу. Мне еще надо поговорить с ним о том звонке и о наркотиках… Не знаю, будет ли это правильно, но иначе просто не умею. Всегда у меня так. Железное правило, плотно задолбленное в меня папой — неприятные дела нужно делать сразу, не откладывая в долгий ящик. Чтобы не висели они на тебе, не тянули жилы и не трепали нервы.

Однако поговорить с Яблонским так и не удается. Он только ругается и отбрыкивается. Видно, Оксана, здорово вывела его из себя. Когда я делаю последнюю попытку завладеть его вниманием уже в дверях его номера, и вовсе выходит какая-то ерунда. Он разворачивается и буквально рычит мне в лицо.

— Машечка, я не понял, что ты ко мне вяжешься? Постельку мою все-таки надумала посетить? Тогда — милости просим, — делает широкий жест в сторону комнаты за его спиной. — Не-е-ет? Тогда я уже озвучил направление, в котором необходимо проследовать всем. И тебе в том числе, золотце.

Захлопывает дверь перед моим носом и по-моему что-то там, внутри, начинает крушить.

— Завтра будет синий с перепоя и злой, как три собаки.

Вздрагиваю от неожиданности. Обернувшись за спиной обнаруживаю Евгенчика.

— Какой он у вас… возбудимый.

Пожимает плечами невозмутимо.

— Это ты еще возбудимых не видала. Яблонский как раз адекватный абсолютно. Накатывает на него только иногда. Из-за вас, из-за баб.