Из коридора практически пустого ОВД послышался неясный шум, который все нарастал, словно стучали по железным прутьям. С зажженной сигаретой в руке, Саша подошел к двери и вышел из кабинета. Быстрыми шагами, гулким эхом отдающимися в пустых стенах, он направился в сторону дежурки.

— Что здесь у вас? — громко спросил он у следователя Агафонова, стоявшего возле обезьянника с задержанным.

— Да вот, ППС-ники притащили. Жену избил так, что ее в больницу без сознания увезли, — тот кивнул в сторону пьяного мужика, находящегося по ту сторону решетки, который мерил камеру неустойчивыми шагами.

— Да ладно… Ты мою жену видел? Эта овца же кого хочешь, выведет из себя! — бросив на следака презрительный взгляд, громко выкрикнул тот.

Степнов чувствовал, как алкоголь медленно растекается по венам и жилам.

— Давай ключи, — сказал дежурному, не поворачиваясь.

Дежурный, помедлив, протянул ему ключи и перевел взгляд на следователя.

Саша подошел к обезьяннику и, повернув ключи в замке, распахнул дверь.

— Вот…нормальный чел…понял меня, — протянул алкаш с довольной ухмылкой.

В следующий миг Степнов замахнулся и со всей силы ударил его кулаком в лицо.

— Саш! — Агафонов подбежал к оперу в надежде его остановить.

— Пошел отсюда! — рявкнул Саша и нанес следующий удар попытавшемуся подняться алкашу.

Дальше удары посыпались на него один за другим, и тот повалился на пол. Опер с остервенением бил несчастного ногами, пока тот не перестал шевелиться.

— С*ка, ненавижу! — процедил сквозь зубы Степнов, наконец, останавливаясь, относя последнее высказывание скорее к самому себе.

А после сдачи смены, все же решив поехать домой, он заехал в супермаркет и взял две бутылки коньяка. Не выпив, уснуть просто не удастся, хоть и не спал уже больше суток. А голова и так будет болеть, и без спиртного. Она всегда болит. После той чертовой аварии.

Господи, сколько же ошибок было допущено, непоправимых ошибок, которые уже никогда не удастся исправить. И в душе все сильнее нарастала злость.

Злость на себя. На то, что не смог помочь Вике и, вместо того, чтобы бегать в поиске Никифорова, лучше бы остался с ней. Будь он рядом, не допустил бы того, чтобы она что-то с собой сделала. И мама была бы жива. Приступил бы к возмездию позже, а теперь оно никому не нужно. Никому, кроме него.

Если бы он только мог совладать со своими эмоциями, держать себя в руках, все было бы иначе. И с Викой, и с… Он сотни, тысячи раз мысленно называл ее имя, но почему-то было так сложно произнести его вслух, словно боялся, что она услышит, узнает, что он думает о ней. А он думал, думал постоянно. И эти мысли пугали его самого. И с каждым разом они становились все навязчивее, а он злился все сильнее. На себя, на нее, на этот чужой холодный мир. Последней каплей стал взгляд кассирши, когда он отсчитывал купюры — то какими глазами она смотрела на его сбитые в кровь от ударов костяшки пальцев. Сам не понимая, что делает, Саша уже потянулся к кобуре, секунды застучали в висках, щелчок предохранителя… Казалось, этот звук разнесся эхом по огромному шумному магазину. Испуганные глаза кассирши. А в памяти совсем другие глаза с блестящими слезинками. Онемевшие пальцы и снова щелчок предохранителя.

Потом вновь алкогольное и никотиновое забытье, полная невесомость, облегчение и опять воспоминания, пронзающие даже опьяневший мозг, и долгие часы на кладбище возле могил матери и сестры, которые смотрели на него с портретов внимательно и печально.

Они никогда не вернутся к нему. Он один. Теперь он совсем один, и без них жизнь казалась никчемной и ненужной, пустой. И каждый новый день проживался на каком-то автопилоте, лишь потому, что так надо, что так должно быть, с одной лишь целью приложить все усилия к тому, чтобы найти и уничтожить того второго ублюдка.

Сим-карта из телефона Никифорова по-прежнему была у него, и, выйдя на работу, Саша стал проверять по своим каналам каждого из его приятелей, обозначенных в телефонной книжке, особенно тех, кому тот звонил чаще всего.

В тот злополучный вечер Никифоров в основном обзванивал своих подружек, поэтому никаких зацепок, кто из его дружков был с ним, не имелось. Заниматься этими поисками приходилось неофициально, потому как само расследование было уже закрыто: Шведов позаботился о том, чтобы «второй» участник насилия, а впоследствии, якобы, убийца Никифорова был найден уже на следующее же утро в одном из наркопритонов с передозировкой. Неизвестно, по каким критериям Константин Николаевич остановил свой выбор на этом несчастном, но жильцы двора в один голос подтвердили, что в тот вечер именно он был вместе с Никифоровым, а в доказательство в гараже нашлось и множество отпечатков парня.

В один из вечеров к нему в кабинет зашел Шведов и, присев на стул напротив Степнова, взглянул в его пустые глаза и произнес серьезно: — Все, Саша, забудь об этом, — и, понимая, что вряд ли тот прислушается, вздохнул. — Если ты будешь и дальше продолжать свои поиски, точно привлечешь внимание. В этот раз мне удалось тебя вытащить, в следующий уже может не получиться.

Положив перед ним на стол листок с биллингом номеров Никифорова, которые Степнов заказывал у знакомого из спецотдела, он молча поднялся и покинул кабинет.

Взяв листок в руки, Саша пробежался по нему глазами и медленно перевел взгляд на дверь, которая только что захлопнулась за Шведовым.

— Я все равно его найду… А что будет дальше — не важно…

* * * 

Через пару дней ничего не решится. Она так и будет ходить мучимая тошнотой, головокружениями и рвотными позывами, а внутри нее точка с УЗИ будет расти с каждым днем. Господи, это уже не точка, совсем не точка! Это ребенок, малыш! Только совсем крохотный. И как она может избавиться от него, когда он уже столько дней с ней?! Эти мысли терзали ее, словно тысячи маленьких ножей втыкаясь в сердце и выворачивая его изнутри. Она металась по квартире, пытаясь заниматься какими-то домашними делами, лишь бы не думать, но все валилось из рук.

Погруженная в свои тяжелые размышления, Юля уже несколько минут натирала тарелку, кажется, совершенно про нее забыв, пока та не выскользнула у нее из рук и со звоном не ударилась о дно раковины. Словно очнувшись, девушка удивленно взглянула на осколки, а потом, закрыв лицо руками, расплакалась.

Она столько времени убеждала себя в том, что так будет лучше, и одна часть ее души с этим соглашалась, прокручивая в памяти обрывки воспоминаний о том жутком вечере, но другая все равно тихо, но настойчиво твердила, что, не важно, кто его отец и как он был зачат. Сейчас он ее плоть и кровь, живой, маленький человечек. И пусть он еще ничего не понимает, но, возможно, чувствует ее отношение к себе, и все эти недомогания — это крик малыша, «я есть», «я живой», «я с тобой». Возможно, он чувствует и то, что она собирается от него избавиться, и ему так страшно. Господи, нет, это невыносимо! Подойдя к стеллажу в холле, Юля медленно взяла в руки фотку с УЗИ, которую так и не смогла выбросить. А потом впервые за все это время и неожиданно для самой себя несмело дотронулась до своего пока еще плоского живота. Где-то там билось сердечко ее ребенка. Крохотное, но живое оно билось, хотело жить.

И разве она вправе лишать его жизни?!

Глава 22

Она не знала, сколько времени простояла так, вглядываясь в размытый снимок и прижимая ладонь к животу, не замечая слез, скатывающихся по щекам. На кухне в раковине по-прежнему бежала вода, про которую она совершенно забыла.

Как она будет жить дальше с мыслью, что совершила убийство? И чем она тогда лучше Степнова? Только он убил Максима, а она… Наверное, нет ничего страшнее, чем умереть, еще даже не родившись.

Если бы только ей одной пришлось пройти эту чудовищную процедуру, она бы потерпела, но заставлять беззащитного малыша терпеть боль она не могла.

Ведь кто-кто, а уж он-то точно ни в чем не виноват! Наоборот, она должна сделать все, чтобы оградить его от мук и страданий. А как же иначе, ведь теперь она — мама…

Такое теплое и незнакомое слово — мама. Ни разу в жизни ей не довелось его произнести. Но, по крайней мере, она будет слышать это чудесное слово по отношению к себе.

И в этот миг решение было принято. Решение, которое не позволит взять грех на душу, и не будет давить тяжелым грузом вины всю оставшуюся жизнь.

И сразу словно камень с души упал. Она не будет этого делать, просто не будет и все. И неуверенно, будто опасаясь, что она еще может передумать, одна за другой стали медленно всплывать мысли о том, что нужно сделать в ближайшее время: встать на учет в женскую консультацию, купить витамины, немного расшить форменную юбку, ведь носить платье она теперь не сможет, ввиду того что, надевая его, придется задирать руки вверх, а беременным, она слышала, это категорически запрещено.

Но самым важным и сложным для нее был разговор с отцом. Ей теперь понадобится его поддержка — моральная и финансовая. Как ему рассказать о том, что его дочь скоро станет матерью? Да еще и матерью-одиночкой! Он обязательно спросит об отце ребенка, и что ей говорить? Что это ребенок Макса? В разговоре с отцом у нее язык не повернется упомянуть Степнова.

Стыдно будет, очень стыдно. Не нужно ему знать такие подробности, да и ей пора забыть об этом. Думать надо теперь только о малыше.

Будущее материнство повлечет за собой множество изменений, и продумать нужно было очень многое: где она будет жить после родов, приданое для малыша или малышки, еще и вуз заканчивать надо. Конечно, рядом с крепким мужским плечом такие проблемы решились бы очень быстро, но она сама девочка сильная, справится, да и отец поможет, в этом Юля даже не сомневалась.

Скорее всего, после выхода в декрет, придется переехать в родной город. Там и воздух почище, чем в загазованной выхлопными газами Москве, и все знакомо с детства. Там, рядом с отцом, который, сколько она себя помнила, всегда внушал ей чувство безопасности, она надеялась полностью забыть тот кошмар, в который превратилась ее жизнь с появлением Степнова.