Бриджид Кеммерер - Тебе, с любовью…

Алан говорит это спокойно и рассудительно. Я боюсь доверять ему, но чувствую: он говорит что думает.

– Не понимаю, о чем ты.

– О твоем отказе сесть тогда за руль, – тихо объясняет он.

У меня перехватывает дыхание, но я ни за что не заплачу перед ним. Пересиливая разрастающееся в груди тепло, выдыхаю:

– Это все эгоизм.

– Не эгоизм, а чувство самосохранения. – Алан отводит взгляд. – До сегодняшнего утра я и понятия не имел, что ты был во все это втянут.

Я прокашливаюсь:

– Ты знал о Керри.

– Я знал, что твоя сестра умерла и в этом виноват твой отец. Но и подумать не мог, что они вынуждали тебя его покрывать. Да еще таким образом! – В голосе Алана прорывается резкость. – Я был так зол, когда она сегодня утром все мне рассказала!

Я разглядываю его. Лучше бы он лгал. Каждый вздох раздирает горло.

Алан качает головой. У него такой вид, будто жизнь не раз приложила его о стену. Почему я замечаю это только сейчас?

– Но я не могу долго злиться на нее. Эбби так переживала из-за тебя и нашего ребенка. – У него сбивается дыхание. – Так переживала. Думаю, потому она и попала в больницу. От любой еды и стресса ее постоянно тошнит.

От злости и стыда хочется провалиться сквозь землю. Я снова чувствую себя чудовищем.

– Я бы никогда не навредил ей, – подрагивающим голосом говорю я. – Никогда бы не навредил ребенку.

– Навредил маме? – Алан потрясен. – Мы не боялись, что ты навредишь ей. Или ребенку.

– Но ты сказал…

– Мы беспокоились о тебе, Деклан. – Он разворачивается лицом ко мне. – Мы боялись, что ты навредишь себе.

Я прижимаю руки к животу и крепко зажмуриваюсь.

– Ты об этом не подумал? Каждый раз, когда ты выходишь из дома, она переживает, как бы ты что-нибудь с собой не сделал.

Нет. У меня и в мыслях такого не было. Мне вспоминается лицо мамы в тот день, когда я вернулся с танцев; то, как она вглядывалась в мои глаза; нежность ее пальцев, убирающих волосы с моего лица.

– Она не разговаривает со мной. – Голос срывается. – Она ничего не сказала даже сегодняшним утром.

– Эбби чувствует себя виноватой, – тихо отвечает Алан. – Боится сказать не то и тем самым еще сильнее тебя отдалить. Она безумно страшится тебя потерять.

– Ты не можешь знать этого наверняка. – Я шмыгаю носом и вытираю глаза рукавом.

– Эх, парень. Да она только об этом и говорит. – Он кладет ладонь на мое плечо.

Я напрягаюсь и утыкаюсь взглядом в руль, но Алан не убирает руки.

– Тогда почему она не говорит со мной?

Алан медлит с ответом.

– Не знаю. Она не идеальна. Как и все мы. Мне кажется, она не знает, как это все исправить. Я уж точно не знаю, как это сделать. Но еще пятнадцать минут назад мне бы и в голову не пришло, что мы с тобой будем вести нормальный разговор. Поэтому, может быть, все наладится.

Может быть.

– Если я задам тебе один вопрос, – тихо спрашивает он, – дашь мне на него честный ответ?

Я киваю. В ушах еще звучат его слова: «Мы беспокоились о тебе, Деклан». Они заполняют каждый уголок моего сознания.

– Тебе приходит в голову мысль повторить то, что ты сделал?

Как же хорошо, что на улице темно! Я не могу заставить себя посмотреть Алану в глаза. Зря пообещал ему честный ответ.

– Иногда. Не так, как… в ту ночь. Но… иногда.

Он кивает.

– Ты никогда не хотел об этом с кем-нибудь поговорить?

– С психотерапевтом?

– Да. Я предложил Эбби сходить на сеанс всем вместе. Или к психотерапевту может сходить она одна, или вы вдвоем, или только ты, или…

– Хорошо.

Согласие дается мне легко. Я чувствую себя измотанным. Опустошенным. Я не настолько оптимистичен, чтобы думать, будто наш разговор – начало чудеснейших отношений с Аланом, но достаточно безумен, чтобы в моем сердце вспыхнула искра надежды. Я тоскую по маме. Хочу снова чувствовать, что являюсь частью чего-то большего.

– Я пойду.

– Я рад. – Алан сжимает мое плечо и убирает руку. – Твоя мама будет счастлива.

– Я готов на все, чтобы сделать ее счастливой.

– Знаю, – отвечает он. – Я тоже.

От: Деклан Мерфи

Кому: Джульетта Янг

Дата: среда, 9 октября, 22:21:07

Тема: Прокладывая новые пути

Думал, проведу эту ночь у Рэва. Утром я поскандалил с Аланом и мамой и решил, что это конец. Сказанного нами не вернуть. О новом пути можно и думать забыть. Утренний разговор был как взрыв ядерной бомбы: последствия неизбежны.

Но вечером у Алана сломалась машина. Я помог ему ее починить. Мы поговорили. Впервые за все время нашего знакомства. Он предложил нам сходить на сеанс семейной терапии. Я согласился.

Ты не представляешь, как трудно писать тебе под своим настоящим именем. Я восстановил аккаунт Мрака, но желания пользоваться им больше нет. Я будто прятался за этим ником.

Да так оно, собственно, и было. Поэтому вот он я перед тобой, настоящий. Я должен был признаться тебе в этом еще тем вечером, на главной дороге. Я должен был признаться тебе в этом уже сотню раз. Надеюсь, ты не думаешь, что я пытался тебя обмануть. На самом деле все наоборот. Я пытался обмануть себя. Я был не готов лишиться нашего откровенного общения.

Папа задремал на диване под какой-то документальный фильм. Он вздрагивает, когда я вхожу в гостиную, нашаривает пульт и выключает телевизор.

– Я думал, ты уже легла спать.

– Еще нет.

Я действительно уже лежала в постели, но не спала, а читала письмо на мобильном, поглаживая пальцем имя Деклана.

Он прав. Мы прятались.

Папа, зевнув, трет глаза, затем внимательно смотрит на меня.

– Ты в порядке? Подогреть тебе молока, чтобы заснулось хорошо?

Я улыбаюсь, но уголки губ подрагивают.

– Пап, мне не шесть лет.

Он отвечает мне улыбкой, но под глазами у него залегли тени, а во взгляде читается беспокойство. Он переживает за меня.

Мистер Жерарди не рассказал ему о фотографиях. Позвонив папе, он объяснил, что я проявляла мамину пленку, расстроилась из-за увиденного и уничтожила ее.

Он из трусости смолчал? А я? Тоже трушу?

– Посидишь со мной? – спрашивает папа.

Я собираюсь отказаться, так как мы уже давным-давно не проводим время вместе, но он протягивает руку и похлопывает по подушке рядом с собой.

– Иди ко мне, – зовет он, мягко поддразнивая меня. – Посиди со своим стариком, чтобы потом рассказать детишкам, как я тебе надоедал.

Я плюхаюсь рядом с ним. Он обнимает меня рукой за плечи и прижимает к себе. Тепло его тела окутывает меня, и я чувствую себя любимой и защищенной.

Я столько лет идеализировала маму и яркость ее натуры, сравнивая папу со скучнейшими оттенками серого и не замечая, что он все это время был прямо здесь, рядом со мной.

А она была с кем-то другим.

– Тсс, – успокаивающе шепчет папа.

Поняв, что плачу, я прижимаю пальцы к глазам. Папа еще крепче обнимает меня, поглаживая мою руку.

– Может, поговорим? – спрашивает он.

– Я не… – Голос срывается, и приходится начать заново: – Не хочу причинить тебе боль.

– Причинить боль мне? – Папа целует меня в лоб. – Этого не случится. Скажи, что причиняет боль тебе.

Я смотрю в его полные сострадания глаза, и на мои собственные опять наворачиваются слезы.

– Мама вернулась раньше. – Слезы соскальзывают с ресниц – горячие и тяжелые, дыхание прерывается.

Папа каменеет.

– Что? Откуда ты знаешь?

– В ее сумке лежал посадочный талон. – Не могу посмотреть на отца. Я еле дышу сквозь душащие меня слезы. Мои слова подкосят его, но я не в силах нести эту тяжесть на своих плечах. – Она вернулась раньше, чтобы провести время с Иэном.

– Джульетта… откуда…

– Я видела их, – рвутся из меня слова. – Видела. На маминых фотографиях. В постели. Прости, пап. Прости. Пожалуйста, не ненавидь меня.

– Джульетта… ох, милая моя! – Тяжело вздохнув, он снова притягивает меня к себе. И снова успокаивающе поглаживает меня по волосам. – Я никогда не смогу возненавидеть тебя, Джульетта.

– Я так зла на нее, – признаюсь я. – Как она могла? Как она могла так с тобой поступить?

– Тсс, все хорошо.

– Неправда! – Я отстраняюсь и смотрю на него. – Ненавижу ее! Я так ждала ее! Так хотела, чтобы она поскорее вернулась!

Папа болезненно кривится, и его глаза наполняются слезами.

– Не надо ненавидеть ее, Джульетта. Не надо.

– Она вообще нас любила?

– Тебя? – надтреснуто спрашивает он. – О да. Она любила тебя больше всего на свете.

Я фыркаю.

– Не больше трех дней с Иэном.

Папа смеется, но его смех печален.

– Даже больше этого. Она любила тебя так сильно, что осталась со мной.

– Что?

Он качает головой.

– Твоя мама была женщиной… свободного духа.

– Ты знал, – ошеломленно шепчу я.

– Не все. Подробности мне были ни к чему. – Он раздраженно хмыкает, впервые выказывая недовольство. – Теперь понятно, почему он так жаждал заполучить эту чертову камеру. Если меня что и злит, так это то, каким образом ты обо всем узнала.

– Но… но… – Я сглатываю. Голова идет кругом. – Но ты так грустил.

Выражение его лица меняется.

– Я грустил. И грущу. Как бы она себя ни вела, она была моей женой. Твоей матерью. Я привык к ее долгим отлучкам, но мне тяжело принять то, что она больше никогда не вернется. Если ты меня понимаешь.

Понимаю.

– Как давно это продолжалось?

Папа пожимает плечами, и в этом его движении столько покорности.

– Не знаю. Возможно, всегда. Но я узнал об этом только несколько лет назад.

Мой разум не в состоянии этого постичь.

– Но… почему ты не ушел от нее?

Он нежно берет меня пальцами за подбородок и грустно улыбается.

– Потому что я любил тебя, а ты любила ее. Я не мог лишить тебя матери.

Я начинаю переосмысливать происходящее в нашей семье в последние годы. Мои воспоминания полны проведенными мною с мамой незабываемыми мгновениями, но я не помню, чтобы родители посвящали время друг другу. Теперь понятно почему. В их отчужденности я всегда винила папу и считала его неспособным соответствовать яркой натуре мамы. Я не осознавала, что виновата она.