Отчего-то было очень неловко и страшно признаваться бабулям, как своей, так и Станислава, что мы с ним живем вместе. Это могло дать повод для ненужных переживаний и возникновению некоторых двусмысленностей. А уж зная двух этих женщин с самого детства, лучше не давать им подобных предлогов.

Да и со Стасом мы этот момент вскользь обговаривали и решили не распространяться.

— Не сомневаюсь в тебе, деточка.

— Ульяна Андреевна, мне пора бежать. Привет бабушке. Целую и обнимаю вас обеих. Берегите здоровье, скоро увидимся.

— Беги-беги, милая. Не буду надоедать тебе своим старческим брюзжанием.

И, не давая мне возможности возразить и признать, что беседы с ней доставляют мне лишь исключительное удовольствие и никогда не надоедают, отключилась.

Фух! Хорошо, что не пришлось врать.

Глава 17


Покидал головной офис «К-Глобал-Инвест» я в некотором смятении, которое было даже ближе к удивлению и разочарованию.

Разочарованию в себе.

Как-то не так я жил последние годы.

Как-то глупо вел себя, питаясь обидой. Совсем по-детски. Неразумно. Инфантильно. Самое смешное, что пытался доказать обратное. И если шесть лет назад подобное поведение еще можно было списать на незрелый возраст, буйство гормонов и желание во что бы то ни стало отстоять собственную правоту, самостоятельность и состоятельность вне зависимости от родителей, то теперь уже для подобных реакций совершенно не находилось оправданий.

Я просто продолжал следовать по накатанной дорожке, совершенно не отдавая отчета в том, что время это слишком непостоянная константа, рассчитывать на которую еще большее проявление глупости и инфантилизма. Да и той же несостоятельности.

Увидеть вдруг Игоря Сергеевича Калинина не бравым гусаром, коим помнился, а седовласым, знатно похудевшим и осунувшимся мужчиной оказалось испытанием, пошатнувшим мою нервную систему гораздо больше, нежели события последних дней.

Рот помимо воли распахнулся и выдал самые правильные слова.

— Прости меня, пап.

Дальнейшие скупые объятия и торопливые признания, достойные слезливых мелодрам, тоже были совершенно правильными и вместе с тем такими запоздалыми, что внутри отчаянно скребло наружу чувство вины.

Так много потеряно времени.

Невосполнимого ресурса.

Осознание этого элементарного факта, и без того давно известного, в моем личном внутреннем мире стало открытием, перевернувшим взгляды в корне.

Они все были правы.

И мама, и бабушка, и Анжела. И даже эта малышка Стрекоза. Все в один голос твердили, что так жить нельзя, а я всегда находил им в ответ какие-то доводы.

Какие?

Сам бы не смог ответить теперь.

Отец, видимо, тоже все это прекрасно осознал, ведь он уже шел вслед за мной. Не потому, что преследовал, в ожидании, когда же его сын оступится или споткнется, а потому что прикрывал спину, готовый в любой момент подставить плечо.

Приглашение поужинать у родителей в Ясных Зорях принял безоговорочно. В очередной раз с раздражением вспомнил о том, что на некоторое время благодаря стараниям одного «воина в борьбе за истину и справедливость» превратился в пешехода. «И где же тут справедливость?» мысленно воскликнул я пока, скрипя зубами, вызывал такси.

В собственный офис попал уже ближе к одиннадцати. Озадачил секретаря поиском авто на прокат и заперся в своем кабинете. Мне предстояло выяснить, кто же из моих друзей на самом деле мне вовсе не друг.

Пренеприятнейшее, скажу вам, занятие.

Рабочий день на удивление вышел спокойным, хоть и не столь плодотворным, как ожидалось. Все же такер-хакер постарался-таки замести следы, удалив идентификаторы из исходного кода доступа к «OKTA-security».

Полупустой офис с тихо переговаривающимися девочками из бухгалтерии, вежливый, но монотонно ровный голос секретаря из приемной, отвечающей заученными общими фразами на входящие телефонные звонки, шелест клавиатуры и отсутствие Орлова с Тарасовым навевали сонливость. Не спасал ни кофе, ни прохладный воздух кондиционера.

Около семи вечера забрал арендованный автомобиль и направился в сторону Ясных Зорь. Поскольку дорога неблизкая, да и в свете последних взаимодействий с Февронией, решил остаться на ночь в родительском доме. Подумав, сообщил об этом Стрекозе, отправив короткое сообщение. С нее станется разыскивать меня по всем моргам и городским больницам. Почему-то это нисколько не вызывало сомнений. Знал бы, что пожалею об этом в ближайший час, не стал бы действовать столь опрометчиво.

Ужин с родителями напоминал больше встречу президента в какой-нибудь крайней точке нашей необъятной родины. Там, где народ точно знает о существовании своего верховного главнокомандующего, и вроде даже представляют, как выглядит, но визит его в эту богом забытую кляксу на карте сопоставим едва ли не с явлением Христа народу.

Мать, наряженная в самое свое лучшее свое платье, с жемчужным гарнитуром, подаренным мною на тридцать пятую годовщину их свадьбы, на которую сам я не соизволил явиться, чуть ли не со свадебным караваем на подносе с рушником встречала меня на пороге. Рядом с ней переминался с ноги на ногу отец, даже не ослабивший узел своего галстука и лишь расстегнувший пуговицы на пиджаке, а я в очередной раз почувствовал себя абсолютным засранцем.

За что и принялся извиняться, позабыв, что когда-то вообще мог на них за что-то обижаться. Это же мои родители. Не идеальные, да, но мои. И по большому счету абсолютно ничего плохого мне не сделавшие. Да, во многом они были слишком бескомпромиссны, категоричны и глухи. Да, часто перегибали палку воспитания. Да, не умеющие открыто проявлять нежность, любовь и ласку, зато чересчур рьяно демонстрирующие дисциплину, хорошие манеры и высокое умственное развитие.

Но при всем этом мне совершенно нельзя упрекнуть их в пренебрежении, разве что в какой-то излишней холодности и, наверное, диктатуре. И нет, я совершенно не жалею, что выбрал именно тот путь, по которому прошел все эти годы, это-то как раз самое верное из всех решений. Я жалею лишь о режиме холодной войны, введенном всего одним чересчур эмоциональным разговором.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А еще как-то невзначай подумалось, что судить о родительском воспитании, отношении и любви, наверное, мы получаем право, лишь когда у нас самих появляются дети. Теперь, когда впереди маячит скорая перспектива отцовства, я на многие вещи начинаю смотреть под другим углом.

Неловкая встреча у парадной двери под девизом «хлеб-соль для блудного попугая», кивающего болванчиком и повторяющего нелепое «извините», продолжалась бесконечно долгие, абсолютно нескончаемые, мучительно длительные две минуты, после чего все прошли внутрь с широкими улыбками, от которых лично мне захотелось напиться вхлам.

Столько боли, надежд, облегчения, радости и неприкрытого счастья попеременно читалось на лицах родителей, что первоначальное желание остаться здесь на ночь, стало стремительно отползать, уступая место трусливому и паническому стремлению убежать. Еще ни разу в жизни я не замечал подобной эмоциональной откровенности у матери и отца. Возможно, проявляй они подобные реакции раньше, ситуации со скандалом вселенского масштаба вполне можно было избежать. И, видит бог, отцовские советы в вопросах бизнеса мне очень и очень часто были необходимы, просто выпрашивать их, словно бездомный блохастый щенок ласки у прохожего, оказалось выше всяких сил.

Шутка ли, но до момента утренней встречи с отцом я и не подозревал, что настолько значим в его жизни.

Атмосфера претенциозной торжественности и значимости давила на всех присутствующих. Мы не разучились есть или пить, но совершенно точно утратили навыки совместного общения. Разговор не клеился, вилки громко звякали о фарфор, голоса звучали неестественно.

Пожалуй, с ночевкой я весьма и весьма погорячился.

Нам действительно придется заново выстраивать мосты и нормальные диалоги, однако, искренняя радость от положенного начала не могла не воодушевлять.

Через час я рванул обратно, решив, что смотреть в глаза Стрекозе, мне уже вообще не страшно. Страшно захлебываться мыслями, глядя на родителей, да и они явно не в своей тарелке. После бурного приветствия на крыльце мы все явно впали в эмоциональную кому.

По дороге, решив немного прийти в себя, набрал Анжелу.

— Привет, зая! — электрическим разрядом в мозг поразили меня динамики, — Соскучился?

— Привет, милая, — устало ответил ей, — Как вы себя чувствуете?

— Кто мы? А… Мы! Да. Мы нормально. Собираемся в бассейн.

— Бассейн это хорошо. Видел твои анализы, не понял ничего. Вы в порядке?

— Конечно, не понял. Ты же не интересуешься нами вообще. Анализы в норме, никаких отклонений. Ты скоро приедешь?

— Я с отцом помирился…

— Что??? — не веря воскликнула Анжела, — Ты не шутишь? Ты помирился с Игорем Сергеевичем?!

— Еду из Ясных Зорь. Ужинали вместе.

— Милый, как же это здорово, — замурлыкала она, и тональность ее голоса изменилась кардинально. Слышно, что улыбается от того, испытывая облегчение и радость за меня. Она всегда была такой. Очень переживала за наши отношения с отцом, потому что со своим всегда оставалась близка.

— Здорово, — подтвердил я все тем же ровным голосом, так как последние силы ушли на прощание с родителями.

Обычно разговор как-то сам собой завязывался, и мне уже даже можно было обходиться без длинных предложений, а достаточно лишь в правильных местах вставлять «конечно, милая» и задавать короткие уточняющие вопросы, вычленяя из потока слов крупицы действительно наполненной смыслом информации.

Болтовня всегда успокаивала Анжелу, а мне всегда нравился ее бархатный грудной голос. Не важно, что она говорит и сколько в ее речи полезных фактов, главное — это приносит удовольствие и ей, и мне.