Олли Ро - Тебе желаю счастья

А может, просто хотел уединиться для более интимных дел.

Вода манила.

Наперебой квакали лягушки. Сразу за небольшим песчаным берегом густо росли камыши, покачиваясь на ветру черными пиками. Желтыми брызгами на воде цвели кувшинки.

А еще, блестя в лучах бензиновыми пятнами, шелестели полупрозрачными крыльями крупные стрекозы.

Завораживающе.

— С родственницами общаешься, Стрекоза? — прохрипел на ухо Стас, оплетая мою талию руками.

Отпустив на волю разум и тело, я поддалась искушению и, слегка прогнувшись в пояснице, прижалась попкой к его паху, тут же поймав резкий выдох.

Мне так понравилась реакция Калинина, что, не раздумывая, я потерлась о его ширинку, ощущая возбуждающую твердость.

Руки крепче сжали мое тело, а острые, как у дикого хищника, зубы сомкнулись на шее, посылая электрические импульсы прямиком в мои трусики. Соски мгновенно затвердели до боли, однако их тут же нашли пальцы Стаса и попытались захватить прямо сквозь плотную ткань.

Не вышло.

Но это не остановило мужчину.

Беззастенчиво, как будто уже делал со мной это сотню раз, Стас стащил с плеч комбинезон до талии, а затем и вовсе серебристая ткань легла блестящей лужицей у босых ног.

Оставшись в одних трусиках, я даже охнуть не успела, как горячие ладони накрыли грудь, а слегка грубоватые пальцы завладели ноющими вершинками.

Стас кусался, лизал, царапал бородой шею, наверняка оставляя отметки. Покручивал, вытягивал, оглаживал соски. Блуждал по животу, играя с сережкой в пупке. А затем решительно стянул трусики, предательски легко соскользнувшие с бедер.

В какой-то момент все пропало. Он пропал, заставив ощутить дикий холод, не смотря на тридцатиградусную жару.

Но не успела я запаниковать, как настойчивые руки вновь оплели меня тугими канатами.

Он разделся. Почувствовала это каждым миллиметром кожи, прикоснувшейся к его разгоряченному телу. И вздрогнула. Не то чтобы испугалась, просто не так себе представляла свой первый раз. Хоть и с Калининым, но точно не на травке под ярким солнышком, пока где-то поблизости делает свои дела веселенький фотограф.

А потому дернулась.

— Тише, маленькая, — удержал меня Стас. — Не бойся… Я только потрогаю тебя… Можно? Пожалуйста… Иначе с ума сойду…

И я затихла, откидывая на его плечо голову, тем самым дав свое молчаливое согласие потрогать.

Потрогать так, как ему захочется.

Одна его рука играла с грудью, вторая скользнула вниз на живот, сжала бок, царапнула поясницу. Скользнув между ягодицами большим пальцем, Стас коленом раздвинул мои ноги.

Я утопала в собственной порочности, выгибаясь навстречу ласковым рукам, бережно и осторожно опускающимся все ниже и ниже. Мимолетно скользнув по тугому колечку, они, наконец, достигли мягкой и бесстыдно влажной плоти, вынуждая застонать и податься навстречу пальцам.

Кажется, Стас выругался.

Левая рука его отпустила сосок, теплым питоном проползла между грудей, а затем обхватила шею, поймав большим пальцем зашкаливающий пульс. Спина моя оказалась властно и плотно прижата к твердой мужской груди. Правая же рука его, самая непристойная, самая наглая, самая властная и самая нежная бережно растирала по набухшим складочкам вязкую влагу.

Дразнила.

Распаляла.

Не зная, куда деть собственные руки, одной я вцепилась в его запястье, а второй скользнула между собственных бедер, чтобы там встретиться с ним пальцами к пальцам.

Чтобы заставить его дать больше.

Гладить сильнее.

Давить и оттягивать смелее.

Большой палец его скользнул внутрь меня, а четыре остальных вместе с тремя моими баловались с изнывающим клитором.

Еще немного…

Еще совсем чуть-чуть…

— Что ж ты делаешь со мной, коза ты мелкая?! — как-то обреченно стонал Стас, давя упругим членом в мое бедро, — Я ж рядом с тобой с катушек слечу окончательно…

— Ну так слетай уже! Сильнее, Стас! Ну еще! — хныкал мой рот в предоргазменном бреду.

Он зарычал, резко разворачивая меня на сто восемьдесят градусов, и жадно, голодно, властно впился своей мифически синей бородой в мой рот.

Легко подхватил под попу, вынуждая обхватить его торс ногами, а затем совершенно безжалостно усадил на горячий капот автомобиля.

Пока Калинин беспощадно лишал меня воздуха самым прекрасным из всех способов, моя рука инстинктивно нашла возбужденный до предела член и сжала его у самого основания, выбивая ответный стон, и начала ритмичное скольжение вверх-вниз. Безостановочное. Такое властное, будто весь Стас давно принадлежит мне одной.

О да, родной.

В эту игру играют двое.

Его губы все еще хранили отпечаток коньяка Remy Martin, за дубовыми нотками которого раскрываются тонкие цветочные оттенки ириса и жасмина, приятный запах сочных слив и инжира и легкое прикосновение корицы.

Он и сам пьянил меня не хуже коньяка, превращая в распутную голую девицу, отдающую девственность на капоте автомобиля.

Такой я и была.

Однако, взаимные ласки так и не переросли ни во что большее, ибо фейерверки порочного наслаждения нас настигли практически одновременно. Я кончала на его пальцы, он кончал на мой живот. Мы целовались.

И не было никого счастливее.

А потом мы купались голышом, вытирались его футболкой и пьянели от близости, подставляя улыбки солнцу.

Стас

Любые мои воспоминания — внятные и не очень, остановились на ласкающих синее небо пальцах Стрекозы, в момент, когда мы мчались в далекие дали на заднем сидении автомобиля.

Кажется, я уснул.

Проспал всю долгую, шестичасовую дорогу.

И проснулся уже здесь. В Карелии. В чудесном доме на берегу Ладожского озера. В одной постели с самим Цаплиным.

Вот только судя по фотографиям в телефоне, это не так. Где-то в этом покрытом плотным мраком промежутке мы успели нырнуть за ультражелтыми кувшинками, наломать пушистых камышей, съесть весьма сомнительный шашлык в придорожном кафе, доехать до пункта назначения и познакомиться с радушными, но странными хозяевами и набить мне на руки татуировки. Жаль, что ни одна публикация фрагментов этого отрезка жизненного пути теперь ничуть не помогала восстанавливать события в памяти.

Сплошной мрак и чернота.

Пожалуй, пить я больше не буду никогда.

И вроде все ровно… Лица наши на фотографиях, конечно, жутко дурные, карикатурные, смеющиеся, но в целом все в рамках приличия. Нет никаких компрометирующих снимков, вроде переплетенных голых ног, французских поцелуев, хотя, видит бог, я помню, как сильно их хотел, и даже руки мои на Стрекозе всегда в благопристойных местах — вот за плечо прижал, вот на макушку примостил, вот за нос ее держу… Нигде не хватаю за задницу, нигде не тискаю, словно плюшевую игрушку, нигде не прижимаюсь пахом к ее круглой попке.

Однако, несмотря на это, какое-то зудящее чувство внутри тревожно нашептывало о том, что в этот оставшийся за гранью реальности отрезок времени, длинною часов в двадцать, случилось нечто важное. То, о чем следовало бы помнить, но оно неуловимо маячило на задворках памяти, ускользало подобно водяному пару, вырвавшемуся в прохладный воздух, таяло, как кусочек льда, не оставляя ни цвета, ни запаха.

Стрекоза вела себя непринужденно.

Это подкупало.

Успокаивало.

Ничего не свидетельствовало о вдруг возникшей неловкости или смущения. Девчонка не вглядывалась в мои глаза с какой-либо затаенной надеждой и тайным смыслом. Не искала ответов на не озвученные вслух вопросы. Не предъявляла никаких претензий за исключением шишки на лбу, происхождение которой (как, к слову, и моей собственной) удивительным образом не было зафиксировано на камеру, а потому оставалось для меня загадкой.

Впрочем, ворчание ее было беззлобным.

И все же… что-то было не так…

Сняв бинты и пищевую пленку с моих предплечий, мы вдвоем встали перед зеркалом и воззрились на свежие татуировки, пытаясь понять, в чем же тут смысл.

— Хрень какая-то…. — задумчиво констатировал я, глядя на непонятные закорючки, тянущиеся от локтей к запястьям.

Крючок, крючок, крючок, завитушка…

Татуировка была ровной, четкой, сдержанной, даже лаконичной, но мне не понравилась от слова совсем. Я был готов увидеть абсолютно любую ерунду, типа банального скорпиона, воодушевляющей надписи или на крайний случай хаотичного орнамента, но никак не лишенные смысла загогулины.

— Что это, Стрекоза?

— Ты меня спрашиваешь?! — хихикнула лохматая вредина, ничуть не пытаясь меня поддержать.

Рисунки, конечно, уродливыми не были, но мало того, что их смысл совершенно неочевиден, так они еще и не совпадали ни по размеру, ни по загогулинам. Татуировка на левой руке была длиннее, и все крючки ее заворачивались как бы вверх от невидимой линии. Тату на правой руке, хоть и выглядела как будто отзеркаленной, но была короче, и вместе они никак не стыковались.

— Интересно, я сам этот рисунок выбрал? Ты не помнишь? Что вообще ты последнее помнишь?

— Почти все, — нагло заявила она, — И даже вот это, — указала она сначала на свою шику, а потом на мою, после чего, хихикая, поведала идиотскую историю, в которой мы полезли на дерево, чтобы увидеть бурого ушана, обитающего в здешних лесах.

С чего вдруг у нас возникла непреодолимая тяга к мерзкой летучей мыши, я даже не стал задумываться. В конце концов, не самое худшее, что могло выкинуть пьяное тело с уснувшим в коматозном сне мозгом.

Стрекоза обработала рисунки мазью, припечатала сверху новую пленку и зафиксировала ее пластырем.

Ладно…

Татуировки могли быть и хуже. Ну, да, непонятные, бессмысленные, так, оно, скорее всего и к лучшему. Вот если бы там, наоборот, было что-то чересчур очевидное и тупое, стоило бы немедленно задуматься о том, как исправить весь этот бред.