Она посигналила, и все мужчины помахали ей в ответ. Пока она парковалась, к двери подошёл отец и открыл её.

— Ну, привет, котёнок. Не знал, что ты собиралась сегодня приехать, — он протянул руку, она приняла её и с радостью позволила притянуть себя в быстрое объятье. Он пах так же, как и всегда, тем запахом, который у неё всегда ассоциировался с отцом — кожей, табаком, моторным маслом и под всем этим был намек на лосьон после бритья «British Sterling».

— Звонил Поппи и сказал, что у него для меня есть коробка, — она просмотрела над капотом своего автомобиля на мужчин, ожидающих её отца. — Вы уезжаете, — это был не вопрос, а просто наблюдение (было совершенно очевидно, что так оно и было). — Мама знает?

— Она где-то с Биби. Я оставил ей сообщение, — он подарил Фейт робкую усмешку. — Думаю, ты предупредишь её за меня. Я вернусь завтра.

— Папа! — это означало, что сегодня вечером дома будут только Фейт и её мать, а это ужасная комбинация. С тех пор как год назад Сера уехала в колледж, их мать вдруг вспомнила о существовании Фейт и решила, что той по-настоящему недостает материнского воспитания. Без отца в качестве буфера, обе — и Фейт, и мать — будут ссориться до изнеможения.

Но отец не обратил на неё никакого внимания. Его глаза были сосредоточены в области между двумя широкими чёрными полосами по центру капота автомобиля.

— Что за херня, Фейт Энн?

Как и всегда незамедлительная реакция на осуждение у Фейт была одна — агрессия. Пока он наклонялся ближе, чтобы рассмотреть, она скрестила руки на груди и уперлась пятками в землю.

— Это маркер. Я собираюсь покрыть им всё.

Её папа обернулся и уставился на неё, выражение его лица менялось от шока до гнева и так по кругу. Она думала, что где-то там промелькнула краткая вспышка гордости, но, возможно, это было всего лишь её желанием.

— Ты знаешь, как, бл*дь, долго я работал над этой проклятой штукой?

Да, знала. Она наблюдала за ним много раз. Фейт не слишком интересовалась механикой, но очень интересовалась формами, образами и тем, как они совмещаются, так что она любила наблюдать за своим отцом и всеми его братьями, когда они работали, даже если сама и не хотела учиться тому, что они делали.

Этот «Эль Камино» 1970 года (Прим.: одна из моделей марки «Шевроле») — белый с чёрными полосами на капоте, находился в гараже примерно в течение четырёх лет. Она и понятия не имела, что он восстанавливал его для неё на шестнадцатилетие (это произошло пять месяцев тому назад), когда обнаружила его стоящим на поездной дорожке с большим оранжевым бантом.

Это был лучший подарок во всём мире.

Несколько недель назад она прогуляла школу и сгоняла на машине в Сан Педро со своими лучшими подружками — Беттани и Джоли. Они припарковались на утёсе, и, сидя на капоте, пили из бутылки персиковое бренди, которое Беттани стащила из буфета своей бабушки. А Фейт разрисовывала ручкой Bic белые чаки Джо (Прим. модель кедов брэнда «Конверс»). Она посмотрела вниз между ног и увидела: белое пространство между чёрными полосами — оно было таким красивым сверкающим чистотой холстом.

У неё была парочка маркеров в рюкзаке. Так что они все вместе разрисовывали это белое пространство. А затем, позже, Фейт снова вернулась к этому, соединяя и формируя линии в искусство граффити. С тех пор она заполнила практически всё пространство. Теперь она работала над крышкой багажника. Просто так. До тех пор, пока не найдёт новое место для своих творений.

В конечном счете, она достанет маркеры по металлу и распишет чёрные полосы золотом и серебром.

Лицо её отца наконец-то успокоилось.

— Бл*дь, котёнок. Это финишное покрытие заняло где-то две недели.

Теперь, когда он не сходил с ума, она ослабила свою оборонительную позу, схватила край его жилета и улыбнулась.

— Я знаю, папа. Я так сильно люблю «Данте», — так она назвала свой автомобиль. Она понятия не имела почему, но для неё он был Данте. Так же, как был именно «им» (мужского рода). — Но это то, как я делаю его своим, а не твоим. Пожалуйста, не злись.

Он посмотрел на неё сверху вниз, его карие глаза прищурились, и она поняла, что он смирился с этим. Наконец, он вздохнул.

— Твою мать хватит удар.

Фейт усмехнулась.

— Я делала это несколько недель. До сих пор никто даже не заметил. Она не обращает на меня никакого внимания, пока не звонят из школы. Ей вообще плевать, чем я занимаюсь.

Её отец покачал головой.

— Это неправда, котёнок. Твоя мать любит тебя. Она хочет, чтобы ты была хороша во всём, — прежде чем Фейт смогла вставить насмешливый комментарий, который мать заслуживала, он просмотрел над крышей «Данте». — Я должен идти, котенок. Прости за сегодняшний вечер. Веди себя хорошо ради своего старика сегодня, ладно?

— Быть хорошей тяжело, — она надула губы.

Он засмеялся и поцеловал её в щеку.

— Как будто я не знаю. Люблю-люблю тебя.

— Люблю-люблю тебя. Будь осторожен.

Он подмигнул и удалился. Фейт наблюдала, как мужчины завели свои большие «Харлеи» и выехали с парковки в ревущем грохоте чёрного дыма.

Потом она развернулась и направилась в ремонтный бокс, зная, что именно там найдёт Толстого Джека.

Пока шла, она увидела незнакомого парня, бегущего по Глайд Стрит прямо к заправке Диаса. Молодой, ужасно симпатичный, высокий, худощавый, с лохматыми белокурыми волосами. Его рабочий комбинезон был завязан вокруг талии, и белая самая обыкновенная футболка в выгодном свете подчеркивала его замечательные мускулистые руки. И на нём был жилет проспекта, который сначала она не заметила. Её папа ничего не говорил о том, что взяли нового проспекта, но с тех пор, как в её жизни появился «Данте», она больше времени проводила дома, чем в клубе, так что, возможно, она просто пропустила новости. И если он был проспектом, значит, ему, по крайней мере, двадцать один. И это на пять лет больше, чем ей. Но это мелочи.

Она вздохнула. Да, всё верно. Видимо, ей суждено умереть девственницей. Нецелованной и нетронутой. Её отец позаботится об этом. И дядя Хус, и Поппи, и любой другой мужик в чёрной коже.

— Тащи свою тощую задницу сюда, коротышка, — проревел Толстый Джек через проём, и симпатичный белокурый проспект, который только что стоял на Глайд, повернулся, выглядя так, как будто посчитал, что именно его звал Джек. Он увидел Фейт, и их взгляды на какую-то долю секунды пересеклись. О, проклятье. Он был намного больше, чем просто симпатичный. Но затем он отвел взгляд и вернулся к той дерьмовой работе, какой бы ни занимался.

Она вздохнула и прогулочным шагом направилась к мастерской Толстого Джека.

— Привет, Поппи. Что у тебя есть для меня?

Мужик, который во всех отношениях был её единственным дедом, несмотря на отсутствие у них кровного родства, подарил ей быстрое объятье и поцеловал в щёку.

— Сначала дай честное слово, что ты оставишь этого парня в покое. У него и так достаточно проблем и без тебя.

Фейт подумала, что это было до смехотворного несправедливо. Она никогда не приносила проблем парням в клубе. Она выросла с членами клуба. Она едва даже замечала их, околачиваясь рядом, и не думала, что у них когда-нибудь появится проспект, который будет стоить еще одного взгляда (безусловно, до этих самых пор она особо-то и не приглядывалась).

— Что? Я просто заметила факт его существования. Ничего больше.

— Я стар и толст, мисси. Но не слепой. Если бы ты была мультяшкой из «Луни Тюнз» (Прим. «Безумные мотивы» — комедийный мультсериал), твои глаза вывались бы наружу на милю вперёд. И тут без вариантов. Ты — малолетка, а ему необходимо постоянное место проживания. Дом. Так что держи свои новые маленькие сисюли при себе.

Ладно, это странно и немного грубо получить такой выговор от Толстого Джека, особенно о её сиськах, как будто он заметил их существование. Она знала, что они были довольно симпатичными, хотя и не спешили быстро вырасти. Она думала, что эти её новые сиськи не были огромными, но и не совсем как у подростка. И он точно был не тем, кого бы она выбрала, чтобы он заметил это.

Хотя всё станет ужасно устрашающим, если кто-нибудь где-нибудь заметит, что она хочет, чтобы их заметили. Не то чтобы это когда-нибудь произойдёт. Она была довольно-таки уверена, что её отец замолвил словечко по всему Лос-Анджелесу, что любой мужик, у которого даже просто появятся нечестивые мысли о его маленькой девочке, умрёт кровавой смертью.

Она знала это наверняка, потому что собиралась получить аттестат об окончании средней школы, даже не держась с парнем за руки. Её отец позаботился об этом в первый день девятого класса, когда привез её в школу на байке позади себя, а весь грёбаный клуб ехал колонной позади них. Затем они все сидели на своих проклятых байках, в своих проклятых жилетах, нацепив проклятые чёрные солнцезащитные очки, с их проклятыми татуированными руками, скрещенными на груди, и ждали, пока не зазвенит звонок.

С таким же успехом её отец просто мог запереть её в стальной коробке. Ни один парень не хотел с ней даже просто поболтать. Они паниковали, если их назначали в одну группу с ней по подготовке проекта. Даже если появлялся новый мальчик, не знающий, кто она такая, с которым возможно она один раз захотела бы пофлиртовать, то кто-нибудь обязательно говорил что-нибудь ему, и она опять оказывалась там — одна в своём защитном поле из агрессивных байкерских угроз.

Они не делали ничего подобного, когда Сера пошла в среднюю школу. Но тогда Сера была членом математического кружка, кружка Организации Объединенных наций, членом студенческого совета и всякое подобное дерьмо. Она была горяча, но не заинтересована. И, в любом случае, Фейт думала, что она не привлекала тех мальчиков, от которых их отец чувствовал необходимость защищать их.