– Все о’кей, детка. – Берет ее за руку. – Пошли, ты же хотела посмотреть грот Артемиды. – Прощается с нами кивком и подталкивает ее к воротам. – Увидимся, Нейл.

Мэдж оборачивается на ходу, виновато улыбается:

– Спасибо, Элен… рада была познакомиться… до свидания.

Итак, они спаслись бегством. Нейл провожал их взглядом и, судя по всему, обдумывал дальнейшие шаги. Я сорвала с него очки и заглянула в глаза. Ну, точно. Они горели от предвкушения забавы.

– Курои, – процедила я с угрозой.

Он поцеловал мою руку, отобрал у меня очки, водрузил их себе на нос и весело скомандовал:

– Вперед! Ты же хотела посмотреть грот Артемиды?..

Грот Аркудия в древности служил святилищем богини Артемиды, чьим символом является медведица (по-гречески «аркуда»). При византийцах там была устроена часовня Божьей Матери Аркудиотиссы, и православные сложили легенду о том, как Дева Мария, обосновавшись на Крите, превратила языческую богиню в медведицу. Любопытно, что в гроте действительно находится купель с водой, взявшейся неизвестно откуда, и склонившаяся над купелью фигура большой медведицы, по сути, не что иное, как сталагмит.

До грота приходится топать метров шестьсот по тропе, которую ни один здравомыслящий человек тропой не назовет. Это просто единственный путь вниз по склону горы, и существует только один способ пройти по нему, не свернув себе шею: медленно и осторожно переступать с камня на камень, смотреть исключительно под ноги и ни в коем случае не по сторонам, не думать о крутизне склона и высоте над уровнем моря, непрерывно возносить молитвы Артемиде или Деве Марии, кому как нравится.

Нейл идет впереди, я за ним. Солнце жарит вовсю, абсолютно лишенные растительности камни белеют словно кости, пролежавшие под этим солнцем несколько веков, или, лучше сказать, эонов. О нет, я не права, кое-где встречается тимьян и еще какие-то жалкие колючки серого цвета. Вон торчит одинокий куст, рядом – коза. Это уже из области фантастики. Коза апатично объедает жухлые листья.

– Не отвлекайся, милая, – говорит Нейл, заметив, что я фотографирую козу. – Смотри под ноги. Хочешь, понесу твою сумку?

Он опять без головного убора, но теперь я знаю: он может позволить себе все, что угодно, и даже не поднимаю этот вопрос. Если он утверждает, что чувствует себя хорошо, значит, он чувствует себя хорошо. Если же внутри его головы начинает звенеть звонок, сигнализирующий, что топливо на исходе, то в тот же день, добравшись до дома, он первым делом открывает холодильник, достает свою технику и пускает по венам сложный коктейль, который получается из слияния содержимого трех разноцветных ампул. Проделывает он это с завидным мастерством и хладнокровием. А если я остаюсь посмотреть, то не может удержаться от того, чтобы не разыграть передо мной еще одну сцену из жизни Старого Джанки. Легко и артистично поймать на иглу тонкую голубую вену, удовлетворенно прошептать, увидев в баллоне шприца темное облачко крови: «Есть контроль», откинуться на спинку стула и блаженно прикрыть глаза, имитируя приход. После инъекции четыре или пять дней хорошего самочувствия ему гарантированы. Дальше – как повезет.

На площадке перед гротом стоит толстая немка и фотографирует девочку лет двенадцати. Из часовни, расположенной чуть левее, выходит Мэдж. Видит нас и расплывается в улыбке. Нейл прикладывает палец к губам: тс-с…

Друг за другом мы ныряем в грот. Там темно, но не слишком. С каменного свода свисают сталактиты. Пахнет влажной землей и больше ничем. Никаких следов плесени. Вполголоса Нейл рассказывает нам о рождении Артемиды и Аполлона. Его версия мифа несколько отличается от общепринятой, в ней присутствует местный колорит, поэтому я слушаю с интересом. А Мэдж, судя по всему, ни о чем таком слыхом не слыхивала, на ее гладком личике счастливое изумление паломника, впервые узревшего Иерусалим.

Следуя за Нейлом, мы обходим купель и склонившуюся над ней печальную фигуру медведицы. Купель расположена не на уровне земли, а значительно выше, и, чтобы заглянуть в черное зеркало воды, приходится взобраться на корявый уступ, изображающий ступеньку, а потом на следующий.

Вода черна, как нефть. Но никакого запаха нет. Я протягиваю руку, но что-то останавливает меня. Суеверный страх? Не исключено.

Мэдж забирается наверх после меня. Тоже тянется к воде. И тоже медлит.

– Не дотрагивайся до воды, детка, – слышится негромкий голос Тома.

– Почему?

– Я слышал, какая-то туристка опустила туда свой серебряный крест на цепочке, так серебро моментально почернело. Черт его знает, что там, в этой воде. Она в этой пещере уже несколько тысяч лет. И никто не проводил ее химического анализа.

Держа ладонь над поверхностью воды, Мэдж оборачивается:

– А ты что скажешь, Нейл? Можно трогать эту воду?

– Можно, если ты почитаешь Великую Мать в одной из ее ипостасей.

– А если нет? – подумав, спрашивает Мэдж.

– Тогда лучше воздержаться.

– А что будет?

С прежней улыбкой Хитклифа, от которой даже у меня мороз по коже, Нейл смотрит на Тома.

– Да, это интересно. Что же будет? Не хочешь проверить, Том?

– А ты? – вызывающе говорит тот.

– Я почитаю Богиню.

– Вот и давай, лезь в эту лужу.

Нейл взобрался на уступ по другую сторону купели, напротив Мэдж. Напротив медведицы. Порылся в кармане. Я видела, как тускло блеснула монета, прежде чем без плеска уйти на дно.

Тишина. Нейл стоит, глядя поверх головы Мэдж на опущенную морду медведицы, и вдруг начинает говорить. Несколько фраз на греческом языке, которых не понимает никто, кроме него самого и той, кому они адресованы.

– Это что, заклинание? – спрашивает Том таким голосом, что у меня возникает желание хорошенько пнуть его под зад.

Не отвечая, Нейл опускает в воду сложенные ковшиком ладони, низко наклоняется, чтобы не пролить ни капли, делает глоток, а оставшейся водой умывается. Проводит мокрыми руками по волосам. Выпрямляется во весь рост и смотрит на нас со спокойной улыбкой.

– Богиня страшна, но милостива. Мне жаль тех, кто считает, что она умерла.

Том первым покидает грот и возвращается на тропу. Она ведет дальше вниз, к таинственной пустыни Кафоликос.

– Ну что? – хмуро обращается он к своей подруге. – Наверх, к Гувернетто?

Та с любопытством разглядывает лицо и руки Нейла при дневном свете в надежде увидеть гноящиеся язвы или еще какие-нибудь признаки химического заражения.

– Рядом с проклятым монастырем находится пещера святого Иоанна Отшельника, – говорит Нейл, снова пряча глаза за темными стеклами очков. – В этой пещере он провел последние годы жизни, в этой пещере и умер. Говорят, его подстрелил охотник, по ошибке приняв за медведя, поскольку святой имел обыкновение разгуливать в медвежьей шкуре. Поразительно, правда? Но как бы там ни было, Иоанн Отшельник получил смертельную рану, с трудом дополз до своей пещеры и вскоре преставился, перед смертью успев отпустить грехи тому самому охотнику, который, осознав свою ужасную ошибку, явился к святому умолять о прощении. Рассказывают также, что в момент исхода его души из тела произошло чудо, и это чудо мы можем видеть по сей день. – Он поворачивается к Тому. – Как я понимаю, здесь наши пути расходятся. Вы идете наверх, мы – вниз. Увидимся, Том.

Но Мэдж уже заглотила наживку.

– О, Томми, ну пожалуйста! Почему мы не можем пойти и посмотреть на эту пещеру и на брошенный монастырь? Через неделю я уеду и неизвестно когда еще попаду на Крит.

Оставив их препираться на распутье, Нейл поворачивается и, насвистывая, шагает вниз по склону горы. Я следую за ним. Девочка хочет осмотреть достопримечательности, это ее право, право любознательной иностранной туристки. Но ведь бедолагу Тома тоже можно понять. Оказаться в безлюдном месте один на один с Нейлом – перспектива не из приятных. Ни костолома Дега, ни блондинистого пожирателя хот-догов. Скалы и солнце, больше ничего. И девушка, в чьих глазах только-только начал становиться героем, когда на твоем пути нежданно-негаданно появился дракон.

– Что ты задумал? – спрашиваю я, глядя в спину дракона. – Сбросить его со скалы?

Он медлит.

– Со скалы? Нет, это слишком. Мне будет достаточно увидеть страх в его глазах.

– Ты собираешься драться с ним?

– Еще не знаю. Присмотри за девочкой, ладно? Ее пугать ни к чему.

Отлично, просто класс. Он собирается напугать Тома в присутствии его спутницы, а мне следует проследить за тем, чтобы сама девушка при этом не испугалась.

– Элен! Постойте! Подождите! – доносится до меня голос Мэдж, которой удалось-таки уломать Тома. – Мы идем с вами!

– И Бог создал женщину… – пробормотал Нейл, останавливаясь.

Тон его мне не понравился, но воспоминания о том, как американец процедил ему в лицо «ирландская шлюха», нравились мне еще меньше.

– Ох… спасибо… – проговорила Мэдж с легкой одышкой. – Том сейчас подойдет.

На висках и на кончике носа у нее блестел пот. Русые волосы под козырьком бейсболки тоже стали влажными.

– Мы прошли только треть пути, – предупредил Нейл. – Не передумаете?

– Нет-нет, ни в коем случае, – заверила Мэдж. – Мне страсть как хочется посмотреть пещеру и монастырь. А туда вообще кто-нибудь ходит? Что-то нам пока ни одного человека по дороге не попалось. Ни туда, ни оттуда.

– А ты видела на стоянке автобусы?

– Нет.

– Откуда же взяться людям? Экскурсии водят по четвергам и пятницам, а сегодня среда. Но больше всего народу бывает 7 октября, в день памяти преподобного Иоанна. Тогда не только туристы, но и многие критяне совершают паломничество к пещерам и монастырю Кафоликос.

Мэдж слушает с разинутым ртом. Вряд ли она отдает себе отчет в том, что ее карие глазки с жадностью перебегают с его лица на плечи, с плеч на бедра, оттуда обратно на лицо.

С томной отрешенностью фотомодели Нейл позволяет разглядывать себя, и он-то, в отличие от Мэдж, отлично знает, какое производит впечатление. Его козырь – не классическая правильность черт, каковой, строго говоря, он и не обладает, а темное, демоническое обаяние с долей нарциссизма, присущее натурам творческим, не привыкшим отказывать себе ни в чем.