Глава 10

– Четыреста тридцать пять, четыреста тридцать шесть, четыреста тридцать семь…

Сидя за круглым столом в гостиной, Лика сосредоточенно считала рубли, почти благоговейно касаясь хрустящих банкнот. Они олицетворяли для нее свободу, долгожданную независимость, избавление от нужды. Еще у нее были поистине наполеоновские планы, как приумножить выигранный капитал. Она намеревалась арендовать пустующий амбар под склад звериных шкур и прочей добычи охотников чукчей для последующей успешной перепродажи купцам, которые прибывали за товаром в Ново-Мариинск весной. Лика подметила, что далеко не вся добыча, которую чукотские охотники могли продавать интересующимся этим товаром торговцам идет в торговый оборот из-за краткого срока навигации теплой порой года. Она же со своей собачьей упряжкой могла круглый год объезжать кочевья охотников и оленеводов, и первой покупать у них самый лучший товар по сходной цене. Денщик Мирон знал толк в выделке звериных шкур, а это сулило им обоим дополнительный источник прибыли.

Оставалось только хорошо продумать, как успешно осуществить взлелеянные планы. Первым делом следовало отдать Николасу Трентону долг в пятьсот рублей, а также попытаться выкупить у него Пушка, который помог ей заполучить вожделенный денежный приз. Ни за что на свете Лика не хотела расстаться со своим верным четвероногим другом, и вдобавок оставить его в руках человека, сердитого на него своим поражением на гонках. Но самой идти к молодому англичанину ей было неловко. Что и говорить, она выиграла у него не совсем честным способом, к тому же, когда она увидела неподалеку от финиша хромающего Николаса, которого поддерживал Сергей Белогорцев, это испортило ей всю радость победы, и она стеснялась показываться ему на глаза. Нужно было обратиться к помощи посредника, и Лика, высунувшись в окно, позвала к себе Мирона, который рубил во дворе дрова, засучив рукава.

– Зачем звали, Гликерия Яковлевна? – спросил ее, войдя в гостиную, маленький пятидесятилетний солдат, который верой-правдой служил Кудрявцевым более двадцати лет.

– Мирон, голубчик, отнеси лорду Трентону наш долг – пятьсот рублей – а также попроси его хорошенько, чтобы он согласился продать мне Пушка, – с просительным видом произнесла девушка, нежно глядя на денщика. Она возлагала большие надежды на его умение договариваться и умела в нужный момент к нему подольститься. От Мирона теперь многое зависело, и от Лики ускользнула ирония ситуации. Она назначила недалекого солдата на роль дипломата, призванного убедить жестоко обиженного ею сына английского посланника, который показывал искусство высшего класса в международной дипломатии сделать ей значительную услугу, отдать лучшего в Ново-Мариинске ездового пса, который стал причиной его неудачи на гонках.

Мирон тоже не видел ничего страшного в том, что его посылают с ответственной миссией к отпрыску британских дипломатов.

– Не извольте беспокоиться, барышня, все сделаю в чистом виде, – кашлянув, заверил он ее.

– Да, Мирон, за Пушка не торгуйся, какую цену за него назначат, на ту и соглашайся. И не забудь забрать долговые расписки после того как отдашь деньги, – напомнила ему Лика.

– Не забуду, – бодро ответил денщик и вышел из гостиной.

В коридоре он натолкнулся на Якова Степановича, который уже давно крутился около двери, пытаясь подслушать разговор Лики и слуги. С тех пор, как Кудрявцев узнал о крупном выигрыше дочери, он потерял покой и мечтал прибрать к своим рукам хотя бы часть ее рублей.

– Мирон, тебе Лика что-то дала из денег? – спросил Яков Степанович, жадно смотря на денщика. Ему страсть как охота была выпить, но домочадцы давно изучили повадки хозяина дома и знали, как ему противостоять.

– Никак нет, Яков Степанович. Гликерия Яковлевна распорядилась взять еще несколько бревен на пароходе «Ермак», – не моргнув глазом, соврал барину денщик.

– Э-эх! – разочарованно выдохнул Кудрявцев и, досадливо махнув рукой на Мирона, понесся в гостиную, не в силах больше переносить пытку неизвестностью.

Лика при виде отца инстинктивно прикрыла стопку денежных купюр рукой.

– Вы что-то хотели, батюшка? – настороженно спросила она.

– Вот что, Лика, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Кудрявцев. – Мы давно мамку не поминали. Дай несколько рублей, надо поминальный обед устроить.

– Ни копейки не дам! – отрезала девушка. – Не для того я с мужчинами за эти деньги на гонках боролась, чтобы вашему пьянству окаянному потакать. Вы, папенька, лучше о своей душе подумайте. А мама, я верю, давно находится в раю, слишком много она с вами в земной жизни намучилась.

– Да не пьянство это, а святое дело матушку твою помянуть, – защищаясь от нападок дочери, сказал Яков Степанович.

– Хотите почтить память матушки, молитесь за нее как я каждый день, – разошлась Лика.

– И послал же мне бог в наказание дочь-скрягу! – возопил окончательно обманувшийся в своих надеждах Кудрявцев и выбежал из комнаты. Сильно давить на дочь он опасался. С тех пор, как чета Белогорцевых обосновалась в Ново-Мариинске Лика имела в их лице самую действенную защиту. Слово инженера Белогорцева имело немалый вес в поселении и могло повлечь для Якова Степановича самые прискорбные последствия.

Лика после ухода отца бессильно опустилась на свой стул. В последнем высказывании ее отец был прав – она действительно стала настоящей скрягой после того, как с денежным призом для нее появилась возможность выбиться из беспросветной нужды. Лика даже с Варвары начала строго спрашивать за каждую покупку, хотя знала, что верная кухарка лишнего не потратит. Все, до последней полушки должно идти на открытие дела, которое она задумала.

От тягостных мыслей о грядущих расходах Лику отвлек громкий собачий лай. Пушок ворвался в гостиную и, положив передние лапы на плечи девушки, начал радостно лизать ей щеки.

– Пушок, песик мой дорогой, откуда ты взялся? – обрадовано спросила Лика, обнимая своего мохнатого друга.

– Это я его привел, Гликерия Яковлевна, – бодро произнес Мирон, снимая на пороге шапку со своей плешивой головы.

– Как же так? – растерялась девушка. – Сколько Трентон затребовал за Пушка?

– А нисколько, – ответил денщик. – Он и денег за долговые расписки не взял, отдал без лишних слов все бумажки и сказал, что пес и пятьсот рублей это вам от него прощальный дар.

– Не может быть, – прошептала Лика. Великодушие Николаса потрясло ее до глубины души. – Такого просто не бывает.

– Еще как бывает, барышня, – отозвался Мирон и быстро выложил на стол деньги и все долговые расписки Кудрявцевых. – Любит он вас, вот и отдал все, что вам дорого. Шли бы вы за него замуж, Гликерия Яковлевна. Видно же, что мужик хороший.

Девушка возмутилась. Ну вот, еще собственный слуга указывает ей, что нужно замуж выходить!!!

– Ах, Мирон, до венца вы все хорошие! – с сердцем ответила собеседнику Лика. – Орлы! Обещаете наивным девушкам златые горы и кисельные берега. А во время свадьбы с вами что-то делается, куда-то ваша любовь улетучивается и вот дороже выпивки и азартных игр для вас ничего на свете не существует. Николас Трентон – картежник, Мирон. При случае он так же меня поставит на кон, как и мой батюшка. Был бы такой порядочный претендент на мою руку, как Сергей Белогорцев, я бы согласилась с тобой, но в этом случае – нет!

– Конечно, наш брат не без греха, что и говорить, – согласился с ней денщик, почесывая в затруднении затылок. – Но уж этот англичанин не проиграет вас, – в этом я также уверен, как и в том, что я православный человек. Недели две или три назад, будучи в трактире у Петровича, узрел, как французик Луи Дюмон пробовал уговорить Трентона сыграть на вас в карты. Обещал поставить все свое золото, так вы ему понравились. А Трентон не поддался игорному искушению, и славно отбрил навязчивого моську.

– Мосье Дюмон, я согласен играть с вами на что угодно, даже на свои последние штаны, но только не на свою невесту, – вот так он сказал! Не будет Трентон играть на вас, вот те крест! Уж как его бесов француз не соблазнял, какими ставками не искушал, не поддался он искушению и все тут!

И Мирон размашисто перекрестился, доказывая истинность своих слов.

Лика долго сидела, не шевелясь, прижав руки к своим горящим щекам. Недоверие, долго державшее в плену ее душу, наконец-то оставило ее, сбежало, испарилось без следа. Верному Мирону, который был ее доброй нянькой с самого младенчества, она поверила сразу и бесповоротно. Этот простодушный солдат лгал только своему барину-пропойце Якову Степановичу ради блага всех домочадцев. Лике вспомнились осторожные намеки Варвары, советы порядочного Сергея Белогорцева, ласковые уговоры Нади. Все они были за ее брак с Николасом Трентоном, и только ее скрытый страх попасть в ловушку и стать жертвой произвола бессовестного супруга мешал ей признать их правоту.

– Оставь меня, Мирон, мне нужно подумать, – дрогнувшим голосом произнесла она.

Денщик тут же с готовностью вышел из гостиной и направился в кухню.

– Ну, Варвара, молись! Кажется, наша барышня начала благосклонно смотреть на сватовство нашего англичанина, – с таинственным видом прошептал он.

Варвара в ответ радостно всплеснула руками и без лишних слов, оставив квашню, бросилась к образам молить за счастье своей юной хозяйки.

Лика же, погруженная в свои сокровенные думы, не заметила, как Мирон вышел из гостиной. Прижавшись лицом к шее верного Пушка, она взволнованно размышляла, неужели для нее возможно счастье, о котором мечтают все женщины – иметь любящего и любимого мужа? Темные страстные глаза Николаса смотрели на нее из глубины ее воспоминаний и перед их нежностью отступали ее опасливые сомнения. Позабыты были все расчеты, склады и амбары; сердечко Лики все больше трепетало, прогоняя страх и впуская в себя радостную надежду. Девушка легла спать, неотступно думая о влюбленном в нее молодом лорде, и приснился ей удивительный сон, которого она раньше никогда не видела. Лике снилось, будто гуляет она по цветущему яблоневому саду, в каком она находилась на Большой земле у бабушки с материнской стороны совсем еще маленькой. Он был такой большой, бескрайний, что трудно было сказать, где его начало, а где конец. Лика ходила по его дорожкам, наслаждаясь ароматом и красой цветущих ветвей, и дивные желания переполняли ее взволнованно вздымающую грудь. Как бы в ответ на ее молчаливый призыв, в сад стремительно залетел сокол и начал, ластясь, кружиться подле нее. С каждой минутой он все больше рос, его крылья разрастались, заслоняя собою яблоневые деревья, но ей совсем не было страшно, наоборот она радостно смеялась, приветствуя эту метаморфозу своего летающего друга и простирая к нему руки. Сокол же все больше и больше льнул к ней…