Управившись с барином, Мирон взглянул на юную хозяйку и присвистнул:

– Ну и видок у вас, Гликерия Яковлевна! – хохотнул он. – В прошлые свиданьица вы были сущим пугалом огородным, а на этот раз и вовсе себя превзошли. Как это еще жениха кондрашка не хватила на месте?!

– Не свисти в доме, Мирон, денег не будет, – недовольно одернула его Варвара и спешно спросила у барышни: – Ну как, Гликерия Яковлевна, отстал от вас басурман?

– Отстал, – безразличным тоном ответила ей Лика. – Устала я что-то очень, Варвара.

– Оно-то немудрено, столько потрясений за один вечер пережить, – захлопотала вокруг нее преданная кухарка. – Ложись сразу спать, голубушка.

Лика подчинилась ее заботливым рукам, и едва ее голова коснулась подушки, она сразу уснула.

Утром девушка встала с твердым намерением поговорить с отцом по поводу его недостойного поведения, но Яков Степанович чувствовал себя так плохо от похмелья, что она на день отложила этот разговор. Мирона послали в военный лагерь сообщить, что офицер Кудрявцев по болезненному состоянию своего здоровья не может нести службу. Начальник Якова Степановича капитан Скворцов ничуть не удивился этому сообщению – нерадивый офицер «болел» почти каждый раз, когда получал жалованье, но на этот раз его терпению настал конец и он сделал строгое предупреждение, что впредь не допустит таких отлучек своего подчиненного и выгонит его взашей.

И, едва Яков Степанович оправился от последствий своего трактирного гуляния, Лика сообщила ему о намерениях Скворцова уволить его, вместе с упреками за нарушенное обещание больше не пить и не играть в карты.

– Доча, не сердись, – лицо Якова Степановича жалобно сморщилось. – Ты же знаешь – горе у меня! Мамка твоя померла, и я заливаю свою печаль горькую проклятой водкой. Только она меня спасает и дает отрадное забытьё горестной потери.

– Мама уже восемь лет как умерла, батюшка! Пора бы вам оставить ее дух в покое и не тревожить своими бесчинными выходками, – язвительно, не сдержавшись, сказала ему Лика.

– Цыц, Лика!!! Не дерзи отцу! – громогласно воскликнул Кудрявцев. – Яйца кур не учат, и я пил, пью и буду пить! Жизнь такая!

Сказав эти слова, Яков Степанович воинственным петухом вылетел из комнаты и, одевшись в зимнюю шинель, поспешил на службу. Хотя он всячески хорохорился, предупреждение начальства о грозящем ему увольнении достаточно сильно напугало его, и он больше не мог позволить себе прогулов.

Лика после ухода родителя не выдержала и разрыдалась. Будущее представлялось ей настолько безотрадным, что она не видела ни конца своего унылого существования, ни спасения от произвола отца. Несчастие всей ее жизни заключалось в том, что хотя она опекала его как ребенка, юридически он имел полное право распоряжаться ее судьбой, и закон был на его стороне, как бы ему не вздумалось поступить с нею.


Глава 5

Душевная боль от нового предательства отца оказалась так велика, что Лика направилась в церковь за утешением. Когда ей становилось особенно тяжело, и уныние овладевало ее душой, она обращалась к отцу Василию и священник, несмотря на свою молодость умел подыскивать слова, которые приносили ей временное облегчение и уверенность в завтрашнем дне.

Бесконечная полярная тьма постепенно стерла различия между днем и ночью, солнце лишь изредка восходило над горизонтом, наполняя поселение неясным сумеречным светом, но звон церковных колоколов, призывавших к очередному богослужению, исправно напоминали жителям Ново-Мариинска о времени утра и вечера. Лика пошла на вечернюю службу и, поставив горящую свечку напротив большой иконы святого Николая, принялась усердно молиться ему и просить сотворить чудо – исцелить ее отца от недуга пьянства и прочих пороков, а также поддержать ее в жизненных трудностях. Когда служба закончилась, священник подошел к ней и мягко спросил, с сочувствием смотря на слезы, бегущие из ее глаз:

– Видать, новая забота омрачила твою душу, Гликерия?

– Да, батюшка, – всхлипнула девушка. – Сил моих больше нет. Снова отец напился, проиграл свое месячное жалованье и меня в придачу! Я так надеялась позавчера, что удастся расплатиться хоть с частью долгов, и все напрасно. Даже не знаю, как дальше жить.

– За тьмой всегда следует свет, за ночью – день, за горем – радость! – внушительно сказал отец Василий. – Бог посылает нам трудности и испытания, желая преподать урок нашим душам, внушить необходимые истины. И только когда мы достойно воспринимаем невзгоды, не допускаем в свою душу ненависти и озлобления, беды отступают от нас. Крепись, Гликерия. Яков Степанович – это твой крест, неси его со смирением. Люби и почитай отца твоего, и бог вознаградит тебя за труды. Тот, кто много любит – многое вынесет и стерпит. Молись Матери Божией и святому Николаю, они управят, – и скоро бог услышит тебя, наступит облегчение. Главное – не пускать в свою душу уныние, верь в милосердие божье.

Лика поцеловала священнику руку, и тот размашисто перекрестил ее, благословляя. Из церкви девушка вышла несколько ободренная, а великолепное полярное сияние, воссиявшее над звездами всеми цветами радуги, окончательно утешило ее. Лика часто мечтала заработать много денег и покинуть постылый чукотский край с его вечной мерзлотой. Но стоило ей увидеть величественный пожар холодных огней на ночном полярном небе, как это зрелище завораживало ее настолько, что она была готова часами, замерев, рассматривать его и тогда удивительная любовь к сверкающему алмазным блеском Северу охватывала всю ее душу.

Но повседневные дела и заботы призывали ее вернуться на грешную землю. Вздохнув, Лика опустила глаза и пошла в сторону торговой лавки Демьяна Волкова, торгующего галантерейными, а также некоторыми косметическими и табачными изделиями. Как ни старалась она экономить белые нитки, старое ветхое белье часто приходилось штопать, и возникла необходимость приобрести еще пару мотков. А в доме Кудрявцевых после того как Яков Степанович пропил свое жалованье воцарилась отчаянная нужда. Лика написала родственникам матери в Иркутск письмо с просьбой о денежной помощи, но ответа нужно было ожидать полгода, не говоря уже о деньгах.

Торговая лавка Волкова располагалась недалеко от церкви, но метель намела большие сугробы и Лика двигалась медленно, то и дело пробираясь через завалы снега. В позднее время прохожих на улицах было мало, у Волкова вовсе не оказалось покупателей. Но торговец встретил малоимущую покупательницу нелюбезно.

– Что, Гликерия Яковлевна, долг принесли? – мрачно спросил он, сурово глядя на нее из-под косматых бровей. – Обещались же отдать, когда ваш папенька жалованье получит.

Лика сделала глубокий вздох, призывая на помощь всю свою дипломатическую изворотливость и природные актерские способности.

– Демьян Капитонович, прошу вас, дайте еще отсрочку и белые нитки в долг, – несмело попросила она, умоляюще глядя на собеседника. – Денег сейчас нет, а шить нужно.

Вместо ответа Волков достал толстую амбарную книгу и показал Лике, сколько она брала товару у него в долг. Сумма выглядела внушительно двузначной в рублях и угрожала стать трехзначной. При таком положении вещей просить о новом долге было верхом наглости, но у Лики не было иного выхода, и она снова начала молить Демьяна Капитоновича об одолжении, пуская в ход очаровательную женскую улыбку и нежный взгляд прозрачных серых глаз. Такой ее увидел при свете двух горящих фонарей Николас, когда зашел в лавку купить папиросы и спички к ним. Поразительная красавица с выбивавшимися из-под песцовой шапки золотистыми локонами с рыжеватым отливом трогательно просила хозяина лавки дать ей белые нитки и казалась настолько прекрасной, что производила впечатление нереального видения. Молодой англичанин замер в восхищении и не мог отвести от нее взгляд. Ему показалось, что еще никогда он не видел столь красивой девушки, и в будущем не увидит женщины, которая могла бы сравниться с нею.

Прижимистый Демьян Капитонович тоже был мужчиной и также поддался женскому очарованию просительницы, ее обольстительным улыбкам. Ворча себе что-то под нос, он пошел на склад за нитками, а Лика осталась ожидать его, рассматривая прилавок. Тоскующим взглядом она посмотрела на нарядную фабричную коробку с изображением земляники. В нее упаковали настоящее парфюмерное мыло, но оно было совершенно недоступно ей. Приходилось пользоваться дешевым серым мылом, сваренным из костей животных и имеющим крайне неприятный запах, но даже такой продукт для стирки казался ей чересчур дорогим.

Молодой лорд Трентон, стоя в темном углу, жадно разглядывал девушку, не подозревающую о его присутствии. Что-то в ней, в ее фигуре, показалось Николасу неуловимо знакомым, но, как он не напрягал свою память, не мог вспомнить, где он повстречал ее.

Наконец Волков вернулся и, подавая оба мотка белых ниток Лике, хмуро сказал ей:

– Вот ваш товар, Гликерия Яковлевна. И учтите, больше ничего в долг не дам, сколько не просили бы.

Названное торговцем имя девушки послужило озарением для Николаса. Оно помогло молодому англичанину понять, кто находится перед ним. Он в изумлении открыл рот, не в силах поверить тому, что жуткая неряха, на которой он не захотел жениться и это небесной красоты создание – одна и та же русская барышня. Теперь его предполагаемая будущая жена пришлась ему весьма по вкусу. Ее же умом и находчивостью, благодаря которым она его так ловко обставила, он просто восхитился.

Лика тихо поблагодарила Волкова за его нелюбезную любезность, и вышла на улицу, полную мороза, полярной ночи и снега. Николас очарованный, безоглядно влюбленный, последовал за нею.

Девушка медленно шла по улице, устало опустив голову. Унизительный разговор с торговцем совершенно вымотал ее, и молодой лорд Трентон в два счета нагнал ее.

– Глика Яковлевна, здорово же вы разыграли меня. Я чуть было не поверил, что вы – самая страшная невеста на свете, – весело сказал он ей, поравнявшись. – Сейчас понимаю, что вам не хотелось платить долги отца своей прелестной особой, но от судьбы, как говорите вы, русские, не уйдешь.