Я пытаюсь улыбаться и вынести то, что прямо сейчас дизайнер сует свои руки туда, куда мне бы не хотелось, чтобы она меня касалась.

Я не ела нормальной пищи уже несколько дней. Не представляю, как я могла набрать хоть что-то. Просто дизайнер меня недолюбливает. Вероятно, я ее как-то обидела.

- Я хочу другую модель, - заявляет она. - Приготовьте ее, уложите волосы и сделайте макияж. Сейчас же.

Мои глаза округляются.

- Подождите, прошу, позвольте мне все исправить. Не выгоняйте меня из шоу.

Я участвовала не в одном показе на этой неделе, но увольнение даже с одного такого показа станет супер-проблемой для моей мамы.

- Платье выглядит на тебе отвратительно, - говорит она. Выстроившиеся в линию модели следят за тем, как дизайнер меня поносит, неоднократно оскорбляя. - У тебя перевес. Я даже не знаю, почему другие дизайнеры с тобой работают.

Челюсть Кристины отвисает.

Говоря следующие слова, я стараюсь сдержать все эмоции при себе, но мои глаза жгут от непролитых слез.

- Значит, я ничего не могу сделать...

И тут дизайнер насильно срывает платье с моего тела. И все, что мне остается, так это попытаться не свалиться на своих высоких каблуках. Она раздела меня догола. На мне нет лифчика. Одни лишь, ничего не прикрывающие, танга. Две секунды, и я стою голая в комнате, заполненной одетыми людьми. Холод щиплет мои руки и ноги, но смущение разливается жаром на щеках.

Дизайнер фокусируется на новой модели. Блондинке. Высокой. Худой.

У нас с ней явно один и тот же размер.

Милая стилистка причесывает волосы модели. А я одна, и никто не собирается поведать мне, что же делать, куда идти, или даже просто дать мне одежду, чтобы прикрыться.

Когда я оборачиваюсь, то встречаюсь с объективами камер. Щелчок, вспышка. Щелчок, вспышка.

Именно в этот момент, в свои 18 лет, когда меня снимают голой без моего на то согласия, я ощущаю себя изнасилованной своей собственной карьерой. Мне могло бы быть сейчас 15, и тогда все было бы в порядке, я бы знала, что ничего не произойдет. Мне могло бы быть 14. Но разве сейчас это важно? Сейчас мне 18. И мне следует быть более внимательной. Я понимаю, что это неправильно, и обида поражает меня в самое сердце, безжалостно раня.

Следующие 10 минут я трачу на попытки отыскать свою одежду, проходя мимо людей, со сложенными на груди руками. Пытаясь не заплакать. Но слезы продолжают жечь глаза, и боль от всей этой ситуации тяготит в моей груди будто кирпич, тянущий меня на дно океана.

Я не хочу находиться здесь больше ни минуты.

Я просто хочу домой.


ГЛАВА 18

РИК МЭДОУЗ

Останавливаясь на парковке, я снимаю свой шлем, выключаю зажигание мотоцикла и замечаю зеленый, словно лес, припаркованный у информационного центра джип Салли. Я набираю его номер, быстро обувая свои кроссовки для скалолазания и закрепляя на талии мешочек с магнезией (средство для подсушивания рук – прим. пер.).

Сегодня дует сильный ветер, деревья в карьере Бельфонте шуршат в унисон. Но все не так уж плохо, чтобы я не мог взбираться. Небо чистое, а это самое главное.

Приближающаяся буря может на хрен убить меня.

В тот момент, когда на телефонной линии раздается щелчок, я говорю:

- Ты снова флиртуешь с ресепшеонисткой, Сал?

На прошлой неделе мне пришлось вытягивать его из информационного центра, прежде чем черные облака затянули небо. Он простаивал там, склонившись над столом и болтая с рыжеволосой девушкой, одновременно с тем посылая гребаные заигрывающие взгляды Хайди, блондинке двадцати с чем-то лет, живущей в близлежащем общежитии колледжа.

- Сказал опоздавший чувак, - отвечает он. - Миссия принята и выполнена еще час назад. Поздно, поздно, поздно - это слово следует сделать твоим именем, фамилией и отчеством.

- Она что, отшила тебя снова? - спрашиваю я, направляясь к отвесной стороне утеса.

- Не в этот раз. В субботу у меня свидание, так что все скептики могут отсосать мне яйца.

Я улыбаюсь, переходя на бег. Не хочу, бля, опоздать. Салли собирается взбираться рядом со мной, тоже сольно, так что он размещает свое снаряжение на поверхности скалы и взбирается, а затем ему придется отклониться назад и убрать все снаряжение. Сольное восхождение не включает никаких излишеств. У меня есть лишь молотый мел и чертовы кроссовки.

Вот и все.

Порыв ветра пускает рябь на коричневой воде, что течет через карьер. Я взбирался на Бельфорт по большинству стандартных маршрутов. Но прежде чем я уеду в Калифорнию, Салли хочет, чтобы я взобрался по тому маршруту, который когда-то был моим первым сольным маршрутом в горы. Это своего рода последний чертов крик "ура" на тот случай, если взбираясь на Йосемити я вдруг умру.

Так что да, я потратил три часа на то, чтобы доехать сюда. В целом это не далеко от мест, в которые я обычно путешествую для скалолазания. Если я не тусуюсь со своим братом или Дэйзи, то взбираюсь в горы. В Пенсильвании реально сложно отыскать действительно сложные для восхождения горы. Здесь довольно мало маршрутов выше 200 футов.

И ни одного длиной с хотя бы одну из гор, на которые я собираюсь взобраться в Йосемити. Для сравнения, высота самого высокого из трех маршрутов в Йосемити 2900 футов. Я летал в Калифорнию в прошлом году, чтобы потренироваться с Салли, используя традиционное оборудование; обычно в таких наших совместных подъёмах Салли всегда страхует меня.

Я доверял ему свою жизнь так много раз, что и не счесть.

Мы хорошо спланировали мой маршрут, но даже несмотря на четкость данного плана, восхождение на все три горы без страховки и моего друга детства все еще наводит на меня хренов ужас. Никакое количество уверенности не может унять это устойчивое чувство страха. Оно всегда будет у меня на подкорке.

Еще одна минута, и я достигаю ровной поверхности скалы при этом даже не сбив дыхания. Я осматриваюсь и не вижу синюю ветровку Салли и его шорты цвета хаки, в которые парень сегодня одет. Его бледно-белая кожа почти всегда сгорает от палящего солнца.

- Где ты, черт побери? - спрашиваю я его, прижимая телефон к уху.

- Исчез как по волшебству. Я потомок клана Уизли. Я наделен силой.

Будучи ребенком, он никогда не гордился своими рыжими волосами, пока не вышел фильм о Гарри Поттере. Я помню, как мы познакомились в базовом летнем лагере по скалолазанию, нам тогда было по шесть лет, а Салли был тощим и тихим мальчиком. Однако, это чертовски быстро изменилось.

- Ты сегодня охуенно милый, - говорю я ему.

- Потому что сейчас особый момент, - напоминает он мне. - Взгляни вверх.

Я наклоняю шею, и мой взгляд скользит по глади плоского известняка, а затем я замечаю, машущего мне с высоты в 120 футов Салли.

- Ты взобрался без меня? - я хмурюсь. - Я думал, ты хотел сделать это вместе?

- Этот план был в силе, пока я не приехал сюда, - его ноги свисают с утеса. - Я думал, что мы взглянем в лицо утесу, но вместо этого увидел здесь лишь сорняки и грязь. Так что я очистил скалу на пути твоего восхождения, - мне едва видно, как он пожимает плечами. - Я не хотел, чтобы ты умер в Пенсильвании, подымаясь на сто двадцатифутовую гору. Если Рик Мэдоуз и покинет нас, то сделает это на реально большой скале.

- Спасибо, мужик, - говорю я, стараясь выразить своим тоном все свое почтение. Если бы взбираясь, я натолкнулся на неустойчивые камни и трещины в зацепах, то это было бы не к добру. Так что я благодарен за такого друга, как Адам Салли, особенно после все тех неурядиц, что возникали у меня в колледже после того, как я стал знаменит.

Салли никогда особо не волновался по этому поводу. Он даже практически не упоминает об этом. Мы познакомились в летнем лагере, взбираясь вместе на скалу, и делаем это и по сей день. Несколько месяцев в году я его не вижу, так как в течение уже нескольких лет парень много путешествует по миру с одним лишь рюкзаком, прогуливая колледж. Чтобы заработать немного он преподает альпинизм в спортзале. Но когда мы встречаемся, кажется, что расстались буквально вчера. Это с родни тому, чтобы снова оказаться в летнем лагере, начиная прямо с того места, на котором мы закончили.

Он такой друг, который останется со мной на всю жизнь. Не потому что мы делимся друг с другом хреновыми тайнами или горестями - мы не делаем ни того, ни другого - наша дружба базируется на общей страсти к скалолазанию. И даже несмотря на то, что я знаю, что могу умереть в одиночестве, взбираясь на гору, мне повезло разделить все мои достижения и триумфы с кем-то еще, кто понимает важность и суть достижения вершины.

- Я засеку время, - говорит мне Салли. - Каков был твой первый рекорд?

- Ты, бля, знаешь все мои результаты, - он всегда рассказывал о них детям в лагерях, злорадствуя над моей скоростью восхождения каждый год. А затем, когда мы оба работали инструкторами, этот хрен рассказывал об этом профессионалам. А тогда, когда мы сами стали профессионалами, он стал рассказывать об этом каждому, кто был готов его слушать.

- Напомни мне, - говорит он.

Я опускаю руку в мел, а затем начинаю взглядом прокладывать маршрут наверх, чертов обрыв скалы покрыт кучей трещин и дерна.

- В первый раз я взобрался на эту гору, потратив на это гребаный час тяжкой работы, - отвечаю я ему.

- А какое твое последнее время восхождения?

Я хлопаю ладонями, отряхивая лишний мел.

- Шесть минут, тридцать восемь секунд.

Знаю, Салли сейчас улыбается. Мне даже не нужно на него смотреть, чтобы знать это.

- Увидимся наверху.

Мои губы растягиваются в улыбке.

И я взбираюсь.

      * * *

Я не смотрел на свой секундомер, пока Салли засекал мое время, но восхождение ощущается иначе, чем год назад, когда я в последний раз одолевал эту гору. Я чувствую себя легче, свободнее. Сильнее.