И Полина… начала рассказывать…

* * *

В маленькой семье, где она росла, мужчин никогда не было, да и не предполагалось. «Мама, Марина и я — дружная семья», — такую надпись сделала семилетняя Поля в фотоальбоме под снимком, на котором она была сфотографирована с сестрой и матерью. Своего отца Полина не знала и, как любой ребенок, не ощущала недостатка в том, чего у нее никогда не было. Однако она была дочерью прачки, которую многие из отдыхающих считали прислугой, и замечала, что некоторые из мам детей, с которыми она играла на берегу, сооружая песочные замки, брезгливо смотрели на ее простенькое платьице, доставшееся в наследство от старшей сестры, на стоптанные сандалики. Полечка, однако, всегда была аккуратно одета и причесана, а по умственному развитию даже опережала детей состоятельных родителей, которых готовили к школе специальные педагоги. С Полей занималась сама Марина, и уже в четыре года девочка поражала отдыхающих на пляже тем, что могла, почти не запинаясь, прочесть любой газетный текст. Самым же поразительным было то, что она не просто читала, но и тут же комментировала прочитанное, давая ему весьма любопытное и оригинальное толкование.

— Нет, вы только послушайте этого ребенка, друг мой, — восхищался доктор исторических наук, загорающий на пляже со своим коллегой по университету. — Какие огромные умственные ресурсы дала этой девочке природа. Как жаль, что им не суждено развиться и они бесповоротно канут под грузом обстоятельств. Это зернышко упало не на ту почву… Увы…

— Почему вы так считаете? — вежливо поинтересовался коллега, которому и дела не было до худенькой малышки с торчащими врозь косичками, к тому же сидящей в мокрых трусиках на его махровом полотенце.

— История доказала, мой друг. Бытие определяет сознание, а она — дочь прачки. Она могла бы со временем стать нашей аспиранткой, но вы только руками разведете, увидев ее лет через восемнадцать. Это будет подобие ее матери, существо, измотанное бытом и помышляющее только о хлебе насущном.

…В школе Полинка училась лучше всех, большинство предметов давалось ей легко, без напряжения.

— Может, Маришка, вдвоем мы Полинку-то и вытянем? Глядишь, и в институт какой поступит, выучится, человеком станет. Смотри, сплошные пятерки. Да ведь и ты у меня способная. Если бы не толклась со мной с утра до вечера в прачечной, далеко бы пошла.

Но старшая дочь в ответ только рукой махала:

— Да куда мне до Полинки. Она ведь у нас вундеркинд. Давай, мама, выведем ее в люди, а?

Полине доставался и лучший кусочек за столом, и те лакомства, в которых зачастую отказывали себе другие члены семьи. И совсем еще маленькая девочка умела оценить подобное отношение к себе, отвечая на заботу — самыми трогательными знаками внимания, на любовь — еще более сильной, прямо-таки пылкой любовью.

Тревога поселилась в их доме, когда Поля подросла и пошла в школу. Вернувшись в августе домой из пионерского лагеря, она узнала, что Марина собирается ехать в Москву учиться. Мама и радовалась этому, и боялась… Чего? Полинка сначала не поняла. Только потом она сообразила, что причиной маминых страхов является молодой человек, который в ее отсутствие стал появляться у них дома. Конечно, Полина знала, что рано или поздно все девушки начинают встречаться с молодыми людьми, потом выходят замуж, чтобы рожать девочек и мальчиков, но этот парень, судя по всему, не собирался жениться на Марине. Он хотел увезти ее с собой в Москву, то есть отнять у них с мамой Марину!

Полина была потрясена — их маленькую, дружную семью хочет разрушить какой-то долговязый кудрявый тип с вечно сияющими, точно хмельными глазами. И она решила помешать осуществлению этого гнусного плана. Что нужно для этого делать, она не знала, но зато понимала, что надо действовать. А пока она решила не спускать глаз с Олега и Марины и теперь следовала за ними повсюду.

Однажды Полина, спрятавшись за кустами, увидела, как Олег поцеловал Марину. Странно, но этот поступок неприятного ей человека не рассердил, а как будто помирил ее с Олегом. И с тех пор, когда она видела, как, сидя рядом с ними за столом, Олег и Марина тайком касаются рук друг друга, волна какого-то странного и сладкого предчувствия охватывала ее. Так было и потом, когда Олег и Марина приезжали на летние каникулы.

А потом Марина заболела и не смогла больше учиться. Полина уже тогда гораздо больше знала об отношениях мужчины и женщины — и из разговоров подруг, и из книг, которые привозили отдыхающие. Она стала приставать к Марине с так называемыми щекотливыми вопросами, которая сначала смеялась и отмахивалась от «малявки». Сестра в конце концов была вынуждена посвятить ее в некоторые тайны отношений между мужчиной и женщиной. Марина жила тогда лишь воспоминаниями и ожиданием встречи с любимым, и, рассказывая сестренке о том, как все происходило у нее с Олегом, сама еще раз проживала счастливые мгновения. И первые прикосновения, и поездку на остров. И то, как пела ему, рассказывая о своем чувстве, и остальное, что, может быть, Полине и знать было необязательно.

И Полина стала считать годы. Один, два, три… еще как минимум лет шесть до тех пор, когда она полюбит, и полюбят ее, и у нее будет свой остров, и свое звездное небо над головой, и ее отношения будут такими же высокими и чистыми, как небо, как отношения Марины и Олега. Потому что когда любишь, то все одухотворяется любовью. «Ох, сколько еще ждать», — вздыхала она.

— Это стоит того, чтобы и сто лет ждать, Полечка, — смеялась Марина.

Теперь Полина сама провожала Марину в Москву, к Олегу и с нетерпением ждала ее возвращения, ожидая новых рассказов, вызывающих у нее в душе нетерпеливый трепет, предвкушение собственного счастья. А когда Олег не смог приехать на майские праздники, она была расстроена, пожалуй, не меньше старшей сестры.

Потом она узнала, что Олег должен приехать в конце июня, когда сдаст все экзамены. А он все не приезжал и не приезжал.

Марина тяжело переживала разлуку с любимым, и теперь все разговоры с сестренкой вертелись вокруг одной темы — скорого приезда Олега.

Однажды Елене Ивановне занедужилось, и Марина, как это часто бывало, сама взялась за очередную стирку. Полина немедленно увязалась за сестрой… Марина стирала, а она, сидя на подоконнике, смотрела, как та привычным жестом загружает в гудящие стиральные машины использованное белье отдыхающих, и приставала к ней с расспросами.

— Марина, расскажи еще раз про вашу самую последнюю встречу… Помнишь, меня мама на три дня домой в поселок уводила, и я даже не видела его почти.

— Мы не расставались три дня и три ночи, — говорила Марина. — А ночами было полнолуние, и луна заглядывала в окно. А в свете луны глаза его казались еще больше и чернее. И он шептал мне: «Марина, Мариночка, если бы ты знала, как я тебя люблю», а его пальцы гладили мою щеку. Они у него такие нежные и ласковые. И он касался моего тела с такой же осторожностью, как всегда, сначала прикасается к клавишам пианино, прежде чем начать играть. И когда он касается клавиш, он извлекает чудесную музыку из инструмента, а когда моего тела, то я попадаю в страну счастья, и мне ничего не нужно.

— А ты ему ответила что-нибудь? — мечтательно глядя в окошечко прачечной, спросила Полина.

— Я ответила: «Я знаю, как ты меня любишь. Я сама тебя так же люблю, милый мой, и всегда буду любить, до самой смерти. А если можно, то и после».

— А если можно, то и после, — Полинкины губы непроизвольно повторили слова сестры. — Как красиво! А он потом больше ничего не сказал?

— Он? — Марина закончила загружать машины, включила их и опустилась на перевернутый решетчатый ящик для белья. — Он, конечно, много говорил, — и ее взгляд тоже, как и Полинки, устремился прочь из подвала, где гудели машины с грязным бельем. — Он говорил: «Какая ты красивая, какая родная, я все наглядеться на тебя не могу». И знаешь, Полечка, что странно. Мы когда жили вместе в Москве, было счастьем все. И стирать ему одежду, и готовить ему, и мыть посуду, и в магазин ходить.

— Да ну, быть не может, что же приятного, стирать, посуду мыть, — недоверчиво уставилась на сестру Полинка. — Вот в это я ни за что не поверю. Как будто я посуду не мыла да в магазин не ходила! Скука одна…

— Это ты не веришь, потому что сама еще не любила, — засмеялась Марина. — Мне тоже так казалось, пока я его не встретила. А ведь почему так получается? Я его люблю, и делаю это для него, и мне хочется это делать. И это уже не как работа, а как праздник. Потому что для него, понимаешь?

Полинка отрицательно мотала головой. Этого она не понимала.

— А где Елена? — их разговор прервала тетя Зина, подруга матери. Зина жила в поселке и работала почтальоном. Женщина она была одинокая и очень добрая. Единственной слабостью «тетьзины» было пристрастие к чужим письмам, которые она тайно распечатывала, а потом не очень аккуратно заклеивала. Если же кто-то из получателей обнаруживал дефект, то Зина смущенно разводила руками и говорила: «Должно быть, в дороге порвалось». Маму Марины и Полины она называла просто Леной и часто забегала к ней — обсудить содержание полученных писем, просто попить чайку.

— Мама у себя, — ответила Марина. — Она неважно себя чувствует.

Голова тети Зины скрылась.

— Слушай, Полинка, я тебе первой скажу, — вдруг какой-то совершенно новой улыбкой, отрешенной, но счастливой, улыбнулась Марина. — Только ты маме не говори пока. Еще нельзя.

— Честное слово, не скажу, — горячо заверила Полинка.

— Тогда, в тот раз мы так друг другу обрадовались, что все на свете забыли. И у меня теперь ребенок будет от него. Еще не скоро. Ему там, — она показала на свой живот, — трех месяцев нет, он еще и не человечек даже, а я его уже люблю.

— Потому и будет ребенок, что очень счастливы были, — сделала вывод Полинка, которая, конечно, знала об отношениях полов и знала, отчего рождаются дети, но не знала о способах предохранения и думала, что момент зачатия наступает тогда, когда ты безумно счастлив.