– Как так? Случайность?

– Пусть будет случайность. – Аня махнула рукой. – Он сказал, что, раз уж у меня никого не осталось, я с ним поживу. В доме своём запер. В соседней от своей комнате. Ну, как запер, на первое время, пока не понял, что мой адекват – это не завуалированный психоз, а особенности восприятия действительности. Врачей приводил, иногда в клинику возил. Авария-то страшная была, мало ли что. А потом, неделю спустя, наверно, посадил напротив себя, нахмурился, и спрашивает, вроде, что ему теперь со мной делать. Специально спрашивал, ведь уже тогда всё для себя решил, я это с лёгкостью отметила. Так ему и сказала, а он рассмеялся.

– Сколько тебе тогда было?

– Почти пятнадцать. – Заявила громко и уверенно, примерно представляя, зачем Амелин это спрашивать может. – А ему немногим за тридцать… Ты ведь Давыдова видел? – Уточнила с каким-то вызовом в голосе и, добившись утвердительного кивка в ответ, хмыкнула. – Тогда не стоит быть мудрецом с целью понять, что же было дальше.

– А дальше ты влюбилась. – Ревностно хмыкнул Амелин и Аня с издевательской вежливостью кивнула, с утверждением соглашаясь.

– Влюбилась. Мне так казалось. На самом же деле просто нашла замену, как объект привязанности. Смотрела на него и глаз не отводила. Хотела. – Резко высказалась и пересохшие губы облизнула. – Очень быстро освоилась, ответный интерес чувствовала. Мне казалось, что это судьба, а на самом деле не больше чем случай. Думала, что моё чувство навеки, а оно исчезло, как и не было. Но это потом. А тогда… тогда мыслей других не было, только как Давыдова привлечь. И он приходил. Каждый раз приходил и с самим собой боролся, прекрасно понимая, что я ребёнок. Но не прийти не мог. Сейчас я понимаю, что эта связь с его стороны была сумасшествием, а с моей всего лишь влюблённостью. Он знал, что у меня очень быстро всё пройдёт, что у моего интереса есть срок годности, название которому взросление, а у него серьёзно. Именно эти мысли и останавливали. Полгода прошло, не меньше, с того момента, как я у него жила и всё случилось. Мне как-то всё равно было, что стало причиной его решения, ведь и я желаемого добилась. И это устраивало. Я жила, я полно грудью дышала! – Бросала слова с вызовом, а на самом деле будто оправдаться пыталась. – Запятой в нашей связи стала беременность. – Посмотрела с затаённой злостью. – Тебя ведь этот вопрос так интересовал, не так ли?

– Просто говори, Аня. – Пропустил он негатив. – Я знаю, что больно, но выговориться нужно.

– А мне ничего не нужно! – Прокричала, сжимая кулаки. – Я счастливой быть хотела, а у Давыдова о счастье были иные представления!

– Аборт?

– Большой срок. – Отрицательно головой качнула. – Четыре месяца почти. И в тот момент было важно не только то, что скажут люди. Было важно, что со мной будет, когда эти самые люди обо всём узнают. Страшное было время. Оно и сейчас такое, если задуматься. Только обстоятельства меняются и под ударом уже другие… В общем, Олег решил уехать за границу и меня вывезти. О существовании у него в доме молоденькой особы непонятного происхождения знали немногие. Я на улицу не выходила. Ездила только в машине с тонировкой, а вход в дом был строго ограничен, потому и бояться огласки вроде как нечего. Это было странное время. Мы вроде и вдвоём, а уже не те. Я видела, как Олег мучается, чувствовала, как прокручивает тысячи вариантов в своей голове и пакостно улыбалась, понимая, что ни один из них он не считал правильным. Всё думал, думал, а, по сути, просто не знал, что со мной делать. Со мной и с ребёнком. – Взгляд опустила и замолчала. – Рожала за границей. – Выговорила предельно жёстко. – Почти ничего не помню. Осложнений куча, диагнозы один другого страшнее и толпы врачей вокруг. В родах судороги, а после… кровотечение, которое остановить не получалось. Наверно это была киническая смерть… Знаешь, когда люди про свет в конце тоннеля рассказывают, – пальцы гнула, внутренний страх побороть пытаясь, дрожащий голос вроде как и не замечала, а, может, поняла, что скрыть не получится и потому продолжила. – Свет я не видела, а вот себя со стороны… Жуткое зрелище… Глаза пустые, губы синие, живот располосован, а рядом Олег стоит и что-то кричит. На врачей кричал. Просил сделать хоть что-нибудь… – Холодно рассмеялась и дыхание перевела. – Сердце запустили. Матку вырезали, кровотечение, само собой, остановили. Кровить больше было нечему. – Каким-то сумасшедшим взглядом на Андрея смотрела. – Примерно через месяц выписали.

– А ребёнок?

– Свидетельство о смерти прилагается! – С каким-то нездоровым азартом выговорила и рассмеялась. – В Россию вернулись и стали жить как прежде. Ну, почти… С одним лишь различием: на Олега я уже совсем другими глазами смотрела. И он всё понимал. Понимал, но никак не решался отпустить. Он ведь любил, а я уже нет… – Голову набок склонила, на Амелина исподтишка поглядывая. – Решила уйти. Ничего мне от него нужно не было. Ни демонстраций не хотела, ни разборок. Собрала самое необходимое и паспорт из сейфа взять хотела. А вот паспорта-то там и не было. – Закрутила, озвучивая интригу. – Давыдов кругленькую сумму врачам заморским отвалил за один документ: Марианна Владимировна Ковалевская умерла в родах, твердил он. И свидетельства о смерти было два. – На пальцах число продемонстрировала, истерическим смехом давясь.

– Тогда и появилась Анна Сергеевна Ковалёва?

– Верно. Вместе с именем, Давыдов и биографию приукрасил. Убрал пару лет, легенду реально существующую подобрал. И авария такая была, в которую девочка с родителями попала, и в больнице она действительно лежала долго. Только вот девочка так и умерла, не приходя в сознание, а я продолжала жить. Дальше немного бумажек о детском доме, о назначении опекуна. Папа Серёжа старый друг Давыдова. С детства вместе были, а потом дорожки их разошлись. Как раз папа Давыдова первый раз за решётку и отправил. А Олег не в обиде. Он его принципы уважал. И сам принципиальным был, потому понял. И дружбу сохранил. А в нужный момент воспользовался. Незадолго до того, папа Серёжа свою семью потерял. Так что мы друг для друга спасительным кругом оказались. Я стала его смыслом в жизни, он мне примером для подражания. Наверно, так бы и прожила в том городе, если бы не увлечение фотографией. Мне расти хотелось. Новые знания получать. Кто же знал, что папа меня обратно Давыдову отдаст?.. Ведь знал, что нас связывает. И разговор у них серьёзный состоялся, а Олег всё равно пережить не мог. Полгода я у него торчала, пока это нам двоим не осточертело. Пока моё отвращение ему поперёк горла не стало.

– За что ты его ненавидела?

– А это, если позволишь, я поберегу для финала. Очень трогательного, можешь мне поверить. – Усмехнулась. Жёстко. Будто не Аня, а совсем другой человек. – А сейчас… сейчас скажу, что ненавидела за предательство. – Тут же пояснила, вроде как на вопрос отвечая. – За то, что хотел меня только для себя. В единоличное пользование. Я ему верила, а он только ласки хотел. Я родить ребёнка ему мечтала, а он, какими бы мотивами ведом не был, от него ещё до рождения отказаться готов попытался. За что и был наказан. И мной, и судьбой.

– Дальше я знаю? – Уточнил, но едва ли свои слова считал истиной.

– Ну да. – Плечами пожала. – Я жила, скучала, под его чутким контролем и наблюдением. Потом в моей жизни появился Кирилл, за ним Павел Крайнов. Давыдов отошёл на второй план, а вскоре забылся.

– И вся эта история была бы идеальна, если бы не одно «но». – Подсказал Амелин в ответ на Анину издевательскую улыбку.

– Какое же? – Вовлеклась она в игру, на время от роли жертвы отгородившись. Так ей было легче. Специально интригу выдержала. Как жест самозащиты.

– Всё тот же Давыдов. – Развёл он руками. – Тот же Давыдов, который появился в жизни нашей семьи и сейчас, тебя слушая, я начинаю понимать, что это было неслучайно. Ведь прав?

Улыбка с лица Ани сошла, а на её место пришла какая-то скорбь. Может, осознание собственной никчемности, как человеческой жизни в целом мире, может, что другое, но точно что-то глобальное.

– Конечно, прав. Ты ведь очень хороший следователь, Андрей. – Тихо прошептала. – Все случайности в жизни вашей семьи закончились в тот самый день, когда жена Пашки, Олечка, решила рожать за границей.

Чего-то Андрей от неё ждал. Каких-то громких разоблачений, но вовсе не того, что сейчас услышал. Потому и замер. Потому и смолк, с лица потемнел, в каждое слово вслушиваясь. А Аня, будто специально, всё тише и тише говорила.

– Майами. Прекрасный город. Светлый, тёплый. Сейчас его клиники славятся на весь мир, а мне он принёс только горе. Третье июля, Андрюша. Тебе ведь хорошо знакома эта дата? – Согласно кивнула, когда его лицо перекосилось от понимания. – Третье июля – день, когда сын молодого и перспективного адвоката Павла Крайнова умер, а моя дочь осталась жива. – Прошептала с каким-то неестественным сквозившим в словах холодом.

Выждала время, пока информация заполнит всё его пространство.

– Или ты, правда, думал, что Олечка такая *ука и оставила своего ребёнка? Бросила… Неужели ты действительно так думал? – Усмехнулась. – Пашке посчастливилось встретиться с Давыдовым в тот самый день. Они сидели в больничном коридоре, курили и плевали на все запреты, которыми сыпали медсёстры. Давыдов за свои бабки всех их с потрохами купить мог, а Паша оказался в нужное время и в нужном месте. Получилось так, что у Крайнова умер ребёнок, а у Давыдова в родах умерла любимая племянница. Так он тогда сказал, ведь свидетельство о смерти уже было на руках. И ребёнок. Тоже на руках. Фигурально выражаясь. – Оскалилась. – И Олег Николаевич сделал предложение, от которого просто невозможно отказаться. – В какой-то эйфории проговорила одними губами. – Ты спрашивал, за что ненавижу?.. Как раз за то, что он отобрал у меня дочь и спрятал там, где я никогда не смогу её найти. По крайней мере, так думал!

– Зачем?

– Зачем? – Усмехнулась, будто простейшие истины пояснить приходится. – Да потому что Давыдов мстительная тварь! – Выговорила каждую букву в отдельности, желая настроение и смысл передать. – Да потому что простить не мог того, что он меня всё ещё любит, а я его уже нет! И за это наказал.