— А деньги тогда где? — Ирина Павловна налила по новой.

Игорь тяжко вздохнул, мотнул головой. Как же достало, Господи…

— Ну что, я виноват? Я виноват в том, что это никому не надо?

Выпили.

— Зачем тогда пишешь?

— Затем, что не могу не писать! Она меня изнутри рвет! Она меня греет, радует, счастье приносит! Она мне ночами снится! Я жить без нее не могу!

— Без Таньки?

Ирина Павловна ничего не понимала и просто очень внимательно смотрела на беспутного. Игорь похлопал ресницами, помолчал, пытаясь сориентироваться в происходящем…

— Без музыки…

Ирина Павловна только вздохнула. Дать бы скоту в лоб, да посмачнее… Но только налила и себе, и ему.

— За любовь, — опрокинула. — Любишь Таньку мою?

Игорь выпил и закашлялся.

— Не знаю.

Помолчали.

— Зря ты так с ней. Хорошая она.

В голосе Ирины Павловны была печаль? Игорь даже растерялся. А что, врать? Действительно же — не знает…

— Хорошая. Я бы хотел, чтобы ей лучше жилось.

— Тогда уходи.

Ирина Павловна была спокойна и даже величественна. От этого становилось грустно. Невыносимо грустно и страшно.

— А вы пить бросайте… Если хотите, чтоб ей лучше…

— Я-то в любой момент брошу!

— Ну, а я в любой момент уйду!

— Вот и отлично! — Ирина Павловна опять налила, слегка промазав. — Выпьем за понимание!

Выпили за понимание.

Ирина Павловна, услышав желаемое, даже как-то развеселилась, что ли. Да и Игорю стало поспокойнее. Вот поговорили, вроде. По-человечески. Расставили точки…

— Ну, а теперь проверим, какой ты музыкант! Давай, тащи свою мандолину! Народные песни можешь?

— Обижаете! — Игорь задорно тряхнул челкой. — Я все могу!

— Ну, так че сидим? Теща петь хочет!


Через двадцать минут Оля набирала номер службы доставки.

— Алло, здравствуйте! Я хочу сделать заказ!

— Минуточку, переключу на таксиста!

— Только найдите кого-нибудь поумнее!

Оператор промолчала, хоть и обиделась, иначе бы не заставляла Олю так долго слушать в трубке музыку. Потом прорезался мужской голос:

— Сорок восьмой, что заказывать будем?

— Будем заказывать… э-э-э… — Оля задумалась, представив себе, что бы хотелось получить на Новый год человеку. — Записывайте.

— Я запомню.

— Записывайте! Пять корзиночек…

— В смысле?

— Пять плетеных корзиночек! Что, у вас тут напряженка с корзиночками? Прямо какой-то ужас!

— Ладно… пять корзиночек.

— Пять симпатичных корзиночек среднего размера, пять бутылок шампанского, пять коробок конфет, пять ананасов… Нет, пять манго! Пять маленьких елочек, сувенирных…

— Елочек? Какого размера, какого цвета?

— Ладно, — Оля вздохнула, — позвоните мне, когда приедете в магазин. Буду вас учить работать по-европейски.


Таня писала, сидя на кухне у Светланы Марковны. Бывшая красавица совсем раскисла и боялась оставаться одна.

«Давно прошли времена, когда пациента просили «сплевывать» и буравили зубы без обезболивания, «живьем». Сейчас в зубном кабинете можно уснуть, настолько невесомы и корректны манипуляции врачей»…

— Таня, вы Чапу выгуляли?

— Да, Светлана Марковна!

— Принесите мне воды!

Таня принесла воды, присела рядом. Ясное дело, поговорить хочет человек.

— Сегодня Новый год, Светлана Марковна. Вадим обещал принести елку.

— Мне все равно.

Тане, наверное, тоже было бы все равно в такой ситуации. Хотя, кто знает.

— Ну-у-у… Мы ее все-таки поставим, хорошо?

— Делайте, что хотите.

Светлана Марковна лежала в парике, была кое-как накрашена. Все так печально. И разговорить ее не представляется возможным. А уйти еще невозможнее. И что, сидеть? И пусть статья горит себе?

В последний раз дежурный редактор сказал Тане:

— Ты что, мать, влюбилась?

— Я? — страшно удивилась Таня. — С чего вдруг?

— Ну, не знаю, с чего вы там влюбляетесь… Просто писать стала небрежно, наспех, эмоций много… Ты давай, приходи в себя.

— Господи, почему я? — сказала вдруг Светлана Марковна. — Почему я? Почему все вокруг здоровы, а я должна умереть? Я не хочу умирать! Вы живете, а я должна умереть?

Редактор с его претензиями с пшиком исчез, и в Танином уставшем мозгу взорвался маленький реактор. Вспышка, ожог, моментальная гибель мыслей, пепел, хаос, пустота. Что говорить?..

— Все умрут, — Таня попыталась улыбнуться, но в последнюю минуту остановила улыбку. — И я тоже…

— Но вы умрете неизвестно когда, а я…

— Мне очень жаль, что так происходит, Светлана Марковна…

— Жаль? — Светлана Марковна приподнялась на локте, парик накренился. — Вам жаль? Спасибо! Жалейте того, кто потерял кошелек! Кого уволили с работы! А я — умираю! Вы можете хотя бы на секунду представить себе, что это такое? Что это такое — знать, что ты вот-вот умрешь, и ничего не мочь сделать? Да, все умирают, но умирают внезапно! Или уже нажившись! А я должна лежать и ждать свою смерть! И думать, как это будет происходить, что я почувствую! Буду я задыхаться, корчиться от боли или просто усну!

— Вы умрете спокойно…

— Что?

Танин загривок покрылся испариной от страха, от того, что она говорит такое!

— Врач сказал, что вы умрете спокойно, тихо, может быть, во сне! Сказал, что у вас тот редкий случай, когда больной не испытывает болей, ему не надо колоть морфий несколько раз в день…

— С ума сойти, как мне повезло…

— Врач сказал, что часто люди очень мучаются, прежде чем…

— Что еще сказал врач?

— Сказал, что болезнь прогрессирует, что ничем помочь нельзя.

— Сколько мне осталось, он сказал?

— Мы с Вадимом несколько раз спрашивали, но никто ничего не знает. Сначала говорили, что пару недель…

Светлана Марковна закрыла глаза и упала обратно на подушки.

— Но пару недель уже прошли! — заволновалась Таня, все-таки ляпнула лишнее! — А все в порядке!

— Нет, не в порядке! Не в порядке! Я не могу так больше! Это какая-то медленная казнь! Если не можете меня спасти, назначьте хотя бы дату! Это же невыносимо! Это бесчеловечно!

— Но, Светлана Марковна, как? Что я могу сделать?

— Уйдите! Оставьте меня!

— Но Вадим должен привезти елку!

— Ненавижу вас и вашу елку! Ненавижу! Уйдите! Вы мне противны! Вы ужасная, неопрятная, запустившая себя женщина! Почему вы должны жить, а я — умереть? Уходите! От вас пахнет потом!

Таня вскочила, помчалась на кухню, по пути споткнувшись о Чапу. Сгребла свои бумажки, захлопнула дверь.

И помчалась к себе, чтобы там упасть в любимый угол на кушетке и повыть обо всем. Тридцать первое декабря…

Но едва она открыла дверь, как услышала нестройное пение Ирины Павловны и Игоря. Бутылка на столе, дым столбом, «виновата ли я, что мой голос дрожал»…

Тане вдруг стало так муторно, что пришлось прислониться к стене. А потом тихонько уйти незамеченной.


Вадим приехал на площадку. Раньше ему приходилось наблюдать за съемочным процессом, и вообще он был человеком земным, реалистичным, так что волшебное слово «съемка» не могло вывести его из состояния равновесия. Но то, что он увидел, все же напрягло. Площадка была пуста и мрачна. Вяло возился одинокий мужичок, выставлял свет и сердито посматривал в сторону заказчиков.

— Это что? — спросил Вадим.

— Это все, — ответил режиссер. — За те деньги и с той срочностью, которую мы заказали, вот только так!

— Секунду… Я подписывал тот бюджет, о котором и договаривались!

Режиссер замялся, занервничал.

— И мы, кажется, еще позавчера смотрели вашу студию здесь же, в этом здании? Вполне приемлемая была студия!

— Ну, тут же как бы… Тридцать первое число, все-таки… А предприятие государственное. У них сегодня выходной, все двери — под печать, студия тоже. Я и эту комнату с трудом упросил открыть…

Вадим только руками развел. Что тут говорить? Компаньон, мрачно наблюдавший за происходящим, только вздохнул:

— Вадимыч… Ну честное слово! Новый год у всех! Один ты кипешишь! Приперло тебе тридцать первого снимать! Потерпи три дня, люди протрезвеют, все снимем, как планировали!

— Подождать три дня? — Вадим был просто в ярости. — Я месяц жду! Меня ваш глобальный форс-мажор доведет до греха! Я кого-то убью!

— Ну, убей! Убей, успокойся и иди отмечать!

Вадим внимательно посмотрел на них на всех. На утомленного компаньона, на понурого режиссера, на притихших где-то там, за фоном, нетрезвых рабочих.

— То есть, саботаж?

— Ну, если ты хочешь всему давать имена…

— Ну правда! — опять возник режиссер. — Новый год! Не по-славянски как-то — работать в Новый год! А вот через три дня…

Вадим отвернулся, чтобы не слушать. Потом и вовсе вышел, хлопнув дверью.

— Нервный он у вас такой! — заметил режиссер.

— Ага, — компаньон сунул сигарету в зубы. — Ему в Москве чувство юмора отбили…

— Ну правда? Кто тридцать первого работает?

— Кстати, — компаньон посмотрел на режиссера недобро, — ты какого хрена про бюджет трынданул? Я тебя просил про бюджет говорить? Ты что, не знаешь, что мы его с тобой на двоих освоили, нет? «За те деньги»… Больше не жди от меня халтур, понял?

— Не, ну я не намеренно! Это эмоциональный всплеск! Буквально вырвалось!..

— Значит, будем штрафовать! Каждый эмоциональный всплеск — сто условных единиц! Вопросы есть?

— Нет.

Режиссер очень расстроился.


Таксист привез все необходимое на удивление быстро.

Всего-то через час после поступления заказа. Оля сформировала подарки, с удовольствием приклеила блестящие бантики, надела белые меха, близкие к Снегурочкиным. Можно идти.