Прежде Мэри никогда никого не приглашала в загородный дом, но нередко проигрывала в уме воображаемые беседы, которые вела бы с гостями. Они бы восклицали, восхищались видом, бесконечно отпускали замечания по поводу каждой мелочи, а Тим молчал. Она понятия не имела, способен ли он вообще давать чему-то оценку. Совершенно очевидно, что вид из гостиной он находил красивым, но в его восприятии красиво – все, что не делало его несчастным. Способен ли Тим различать степени счастья? Чему-то радоваться больше, чему-то – меньше?

Мэри распаковала свои вещи, разложила продукты на кухне и приготовила обед. Во время обеда Тим говорил очень мало, размеренно поглощая все, что она перед ним ставила. За столом он вел себя безупречно, если только не был очень голоден или расстроен.

– Ты умеешь плавать? – спросила Мэри после того, как он помог ей вымыть посуду.

– Да, да! – просиял Тим.

– Тогда иди надень плавки, пока я закончу здесь, а потом мы вместе пойдем на пляж. Хорошо?

Он моментально исчез и вернулся так быстро, что ему пришлось ждать, пока Мэри наведет на кухне полный порядок. Они взяли два парусиновых шезлонга, зонтик, полотенца, кое-какие пляжные принадлежности и отправились на пляж.

Мэри устроилась в шезлонге, открыла книгу и только тогда заметила, что Тим все еще стоит и смотрит на нее – озадаченно и сокрушенно.

Она захлопнула книгу.

– В чем дело, Тим? Что такое?

Он беспомощно всплеснул руками.

– Но мы же пришли купаться!

– Не мы, Тим, – мягко поправила его Мэри. – Я хочу, чтобы ты поплавал в свое удовольствие. А я никогда не захожу в воду.

Он опустился перед ней на корточки и, очень расстроенный, положил обе ладони на ее руку.

– Мэри, но это не то! Я не хочу купаться один! – На длинных светлых ресницах блестели слезы, словно капли воды на хрустале. – Пожалуйста, пожалуйста, не заставляй меня купаться одного!

Она коснулась его, но тут же отдернула руку.

– Тим, но у меня нет с собой купальника! Я не смогла бы пойти купаться, даже если б захотела.

Он мотал головой из стороны в сторону, все больше приходя в возбуждение.

– Значит, тебе не нравится быть со мной! Значит, я тебе не нравлюсь! Ты всегда одета так, как будто в город собираешься. Ты никогда не надеваешь ни шорты, ни брюки, никогда не ходишь без чулок, как мама!

– Ох, Тим, ну что мне с тобой делать? Если я всегда строго одета, это не значит, что мне не нравится твое общество! Просто я чувствую себя неуютно, если одета не по всей форме, только и всего. Я не люблю носить шорты и брюки, не люблю ходить без чулок.

Но Тим, не поверив ей, отвернулся.

– На отдыхе носят такую одежду, какую надевает моя мама, когда веселится, – упорно стоял он на своем.

Повисла долгая пауза. По сути, они впервые вступили в противоборство, демонстрируя каждый силу своего характера, хотя Мэри этого не осознавала. В конце концов, вздохнув, она отложила книгу.

– Ладно, пойду в дом, посмотрю, что у меня есть. Только ты должен честно пообещать, что не станешь шутить со мной в воде, тащить ко дну или исчезать из виду. Я не умею плавать, а значит, тебе придется опекать меня все время, пока я буду находиться в воде. Обещаешь?

– Обещаю, обещаю! – расплылся в улыбке Тим. – Мэри, только ты быстрее возвращайся! Поскорее! Пожалуйста!

Мэри надела новый комплект белого нижнего белья и серое льняное платье-халат, которое, как это ни претило ее натуре, обрезала ножницами: подол укоротила до середины бедра, рукава выпорола, вырез сделала глубже, обнажив ключицы. У нее не было времени, чтобы подшить края, и это ее сердило. Настроение безнадежно испортилось.

Кожа на руках и ногах, не тронутая загаром, имела неестественно белый цвет, как рыбье брюхо, и, спускаясь к пляжу, без корсета и чулок, Мэри чувствовала себя безобразно обнаженной. С Тимом это ощущение никак не было связано: она всегда с утра одевалась как на выход, даже когда на протяжении нескольких дней находилась абсолютно одна.

Тим и не думал ее критиковать. Теперь, добившись своего, он лишь радостно пританцовывал.

– Мэри, так гораздо лучше! Теперь мы вместе сможем купаться! Идем скорей!

Содрогаясь от отвращения, Мэри осторожно вошла в воду. Брезгливая, как самая надменная из кошек, она заставляла себя глубже заходить в реку, несмотря на то что ей хотелось выскочить из воды и кинуться к своему удобному сухому шезлонгу. Тим, преисполненный важности, в роли юного мужа, которому поручили оберегать сокровище, не позволил Мэри зайти дальше того места, где вода была ей по пояс. Обеспокоенный и растерянный, он кружил вокруг нее словно назойливая мошка. Все было тщетно: Тим чувствовал, что ей неприятно находиться в воде. Понимая, что портит ему удовольствие, Мэри подавила дрожь отвращения и окунулась по шею. От холода, пронзившего все тело, она охнула и невольно рассмеялась.

Услышав ее смех, которого он только и ждал, Тим принялся резвиться вокруг нее словно дельфин. В воде он чувствовал себя непринужденно. Натянуто улыбаясь, Мэри следовала за ним. Она шлепала по воде ладонями, надеясь, что правдоподобно изображает из себя человека, наслаждающегося купанием в реке.

Вода была исключительно чистая и прозрачная, и Мэри, когда опускала глаза, видела свои белые ступни с растопыренными пальцами. Ей казалось, что при ходьбе они дрожат, словно тошнотворно-белое бланманже. Солнце пригревало, лаская ее затылок будто теплая дружеская рука. Спустя некоторое время мисс Хортон стала наслаждаться прикосновением мягкой соленой воды, которое возбуждало и бодрило, и, погружаясь по плечи в восхитительную невесомую прохладу, испытывала подлинное блаженство. Куда-то ушла неловкость от того, что на ней мало одежды, ничто теперь не сковывало ее тело, и Мэри упивалась ощущением полной свободы, однако благоразумия не утратила и минут через двадцать объяснила:

– Тим, я должна выйти на берег, ведь я не привычна к солнцу. Посмотри, какая я белая и какой ты смуглый. Скоро я тоже стану такой же загорелой, как ты, только загорать я должна очень медленно, потому что солнце на такой белой коже, как моя, оставляет ожоги, и тогда я заболею. Пожалуйста, не думай, что мне не нравится: нравится, но теперь я должна уйти в тень.

Тим спокойно отреагировал на ее слова.

– Да, я знаю. В детстве я тоже однажды сильно обгорел, так что пришлось идти в больницу. Было так больно, что я плакал целый день и всю ночь, целый день и всю ночь. Мэри, я не хочу, чтобы ты плакала целыми днями и ночами.

– Тим, давай так. Я буду сидеть под зонтиком и наблюдать за тобой. Читать я не стану – обещаю. Просто буду смотреть на тебя. Договорились?

– Договорились, договорились, договорились! – пропел Тим, изображая подлодку, но благородно воздерживаясь от торпедирования Мэри.

Убедившись, что полностью укрыта в тени зонтика, мисс Хортон вытянулась на шезлонге и вытерла лицо. С мокрой одежды капала вода. Узел на затылке тоже вымок, и стекавшая с него струйка неприятно щекотала спину. Она вытащила шпильки и перекинула волосы через спинку шезлонга, чтобы высохли. Мисс Хортон была вынуждена признать, что чувствует себя великолепно, словно соленая вода обладала целебными свойствами. Кожа горела, мышцы размякли, руки и ноги отяжелели…

Мэри сидела в салоне красоты, куда наведывалась нечасто, и парикмахер ритмично расчесывал ей волосы – раз-два-три, раз-два-три, – водя щеткой по всей длине прядей, отчего кожа головы натягивалась и восхитительно зудела. Улыбаясь от удовольствия, Мэри открыла глаза и увидела, что находится не в салоне красоты, а в шезлонге на пляже; солнце так низко опустилось за деревья, что песок полностью накрыла тень.

Тим стоял сзади и, склонившись над ее лицом, играл с волосами. Охваченная паникой, она отпрянула от него и, судорожно хватая шпильки из кармана платья, принялась быстро собирать волосы в пучок. Ее глаза были расширены от страха, сердце гулко стучало.

Тим стоял на том же месте, и в его взгляде читалась страдальческая беспомощность, которая появлялась всякий раз, когда он сознавал, что сделал что-то не так, но не понимал, в чем провинился. Ему хотелось загладить свою вину, он отчаянно стремился постичь, какой грех неосознанно совершил. В такие минуты, думала Мэри, он, наверное, особенно остро чувствовал свою неполноценность: так собака никак не может взять в толк, за что хозяин ее пнул. Безвольно приоткрыв рот, он стоял в полнейшем недоумении и сжимал ладони.

– О, дорогой мой! Дорогой, я не хотела обидеть тебя! – в раскаянии и жалости вскричала Мэри, протягивая к нему руки. – Я спала, а ты меня напугал, только и всего! Не смотри на меня так! Тим, я ни за что на свете не причинила бы тебе боль, честное слово! Прошу тебя, не смотри на меня так!

Тим отшатнулся от нее, поскольку не был уверен, что она говорит искренне или пытается просто успокоить его.

– Они такие прекрасные, – робко объяснил он. – Мэри, я просто хотел их потрогать.

Мисс Хортон в изумлении уставилась на него. Неужели он сказал «прекрасные»? Да, именно! Причем сказал так, словно ему известно значение этого слова, словно он понимает, что по степени превосходства оно отличается от других слов: «хороший», «приятный», «отличный» «красивый», – которые обычно употреблял, выражая свое одобрение. Тим учился! Он усваивал кое-что из того, что она говорила, и истолковывал это в верном ключе.

Нежно рассмеявшись, Мэри подошла к нему, взяла за руки и крепко их стиснула.

– Да благословит тебя Господь, Тим. Ты мне нравишься больше всех, кого я знаю! Не сердись на меня. Я не хотела тебя обидеть. Честное слово.

Улыбка, словно солнце, озарила его лицо, боль из глаз ушла.

– Мэри, ты мне тоже нравишься. Ты мне нравишься больше всех, кроме папы, мамы и моей Дони. – Тим помолчал в задумчивости. – Вообще-то, наверное, ты мне нравишься больше, чем моя Дони.

Вот опять! Он сказал «вообще-то» – слово, которое употребляет она! Конечно, по большому счету Тим попросту повторял за ней как попугай, но в его тоне слышалась уверенность, словно он четко понимал значение слов.