Колін Маккалоу - Тим

– Наверно. Только зря он так считает, да? Мы ведь рады гостям. Миссис Паркер всегда заходит к нам, и мы же ей рады, да?

– Рады, Тим, как ни странно. Хорошая она женщина.

– Мне она нравится. – Он поставил горшочек с папоротником на землю и обнял ее за талию. – Мэри, почему ты так чудесно выглядишь в последнее время?

– Потому что у меня есть ты.

– Нет, я думаю, это потому, что ты одета не так, как всегда. Мне больше нравится, когда на тебе нет обуви, чулок и ты не причесана.

– Тим, как ты смотришь на то, чтобы мы пару недель провели за городом? Здесь хорошо, но в коттедже еще лучше.

– Конечно, с удовольствием! Мне этот дом раньше не очень нравился, но потом, когда ты вернулась из больницы, здесь стало по-настоящему хорошо. Теперь я чувствую, что он мой. Но коттедж я люблю больше всего на свете.

– Да, знаю. Так давай поедем туда прямо сейчас? Здесь нас ничто не держит.

Ни ему, ни ей даже в голову не приходило, что можно поехать куда-то еще, кроме загородного дома. Грандиозные планы Мэри свозить Тима на Большой Барьерный риф и в пустыню были отложены.

Уже вечером они были за городом и, веселясь, долго спорили, где должны спать. В итоге большую двуспальную кровать Мэри перенесли в комнату Тима, а дверь в ее кипенно-белую келью закрыли до лучших времен – пока у них не появится желание съездить в Госфорд за краской для обновления интерьера. Цветущий сад не требовал особого ухода, работы по дому было еще меньше, и Тим с Мэри часами бродили в буше, исследуя его очаровательные первозданные уголки. Ложились где-нибудь на земле и, склонив друг к другу головы, наблюдали за муравейником или сидели не дыша и смотрели, как лирохвост-самец исполняет свой замысловатый брачный танец. Если не успевали вернуться домой до ночи, они расстилали одеяло на траве и укладывались спать под звездами. Порой они спали весь день, а с наступлением темноты шли на пляж, разводили костер, наслаждаясь обретенной свободой, раздевались догола и, укрытые темнотой от чужих глаз, купались в неподвижных смоляных водах реки, пока от костра не оставались одни угли. После, не в силах дольше противиться зову своей любви, Тим укладывал Мэри на одеяло, расстеленное на песке, а она притягивала его к себе, наслаждаясь немыслимым счастьем.

Как-то ночью Мэри пробудилась от глубокого сна на берегу и с минуту лежала, пытаясь сообразить, где находится. Сознание прояснилось, едва она ощутила объятия Тима. По ночам Тим ни на секунду ее не отпускал. При любой попытке отодвинуться он мгновенно просыпался, и снова привлекал ее к себе со вздохом облегчения, смешанного со страхом, словно боялся, что некая неведомая сила, таившаяся в темноте, отнимет у него Мэри. Но Тим с ней никогда об этом не говорил, и она его не пытала, догадываясь, что он сам расскажет, когда придет время.

Лето было в самом разгаре, погода стояла идеальная: днем – жарко и сухо, по ночам морской бриз приносил благостную прохладу. Мэри подняла глаза к небу и пришла в изумление, охваченная благоговейным трепетом. Небесный свод от горизонта до горизонта опоясывала широкая лента Млечного Пути, так густо усеянная огоньками звезд, что даже беззвездные участки неба излучали слабое сияние. Ничто не приглушало их блеска – ни туманная дымка, ни огни далекого города. Южный Крест простирал яркие лучи на все четыре стороны, а пятая звезда ослепительно сверкала. Отовсюду лился серебряный свет; река искрилась, песок переливался мириадами крошечных алмазов.

На мгновение все вокруг замерло, и Мэри почудилось, будто она услышала – или почувствовала – некий звук, похожий на вскрик, резонировавший на грани небытия. Что бы это ни было, оно несло в себе успокоение и завершенность. Мэри еще долго напрягала слух, но звук не повторился и ей подумалось, что, возможно, в такие ночи, как эта, душа мира незримой вуалью накрывает все живое на земле.

Мэри всегда беседовала с Тимом о Боге, ибо идея эта была проста, а Тим – существо простодушное – охотно принимал на веру то, что постичь было нельзя. Но сама Мэри в Бога не верила; ее убежденность строилась на стандартных нефилософских представлениях, что жизнь человеку дается один раз. Разве не это самое важное независимо от того, есть на свете некие высшие силы или нет? Какая разница, есть Бог или нет, если душа смертна и жизнь прерывается на краю могилы? Если Мэри и думала о Боге, то только в преломлении к Тиму и к маленьким детям, чистым непорочным созданиям. Ее собственная жизнь была далека от сверхъестественного. Мэри казалось, что существуют два вероучения: одно для детей, другое – для взрослых. И все же тот призрачный звук в ночи, который она то ли услышала, то ли почувствовала, растревожил ее, будто она прикоснулась к чему-то потустороннему. Мэри вдруг вспомнила одно древнее предание, гласящее, что, когда душа умершего человека покидает его телесную оболочку, собаки поднимают морды и воют на луну, сотрясаясь от скорби. Мэри села и обхватила руками колени.

Тим мгновенно проснулся.

– Мэри, что с тобой?

– Не знаю… Мне кажется, что-то случилось. Сама не пойму. Ты что-нибудь чувствуешь?

– Нет. Только то, что ты отстранилась от меня.

Он хотел предаться с ней плотским наслаждениям, и она, чтобы доставить ему удовольствие, довольно долго пыталась отрешиться от тревожных мыслей, но так и не смогла. Что-то бередило ее сознание, словно рыскающий зверь, что-то грозное и неотвратимое. Вялая реакция Мэри не смутила Тима. Он оставил попытки возбудить ее, удовольствовавшись тем, что просто заключил ее в свои «плюшевомедвежьи» объятия (так Мэри стала называть их про себя, после того как Тим рассказал ей про своего плюшевого друга, хотя, как она догадывалась, далеко не все).

– Тим, ты не очень расстроишься, если мы вернемся в город?

– Нет, Мэри, если ты этого хочешь. Я согласен на все, что ты пожелаешь.

– Тогда давай поедем прямо сейчас, сию минуту. Я хочу увидеть папу. Мне кажется, он в нас нуждается.

Тим тотчас же поднялся, стряхнул песок с одеяла, аккуратно свернул его и перекинул через руку.

Когда «бентли» затормозил на Серф-стрит, было шесть часов утра, и солнце давно уже взошло. Дом Мелвиллов окутывала тишина, он казался безлюдным, хотя Тим заверил Мэри, что отец не мог никуда уйти. Задняя дверь была не заперта.

– Тим, подожди здесь минутку, пожалуйста, а я зайду в дом, проверю, что и как, ладно? Не хочу пугать или расстраивать тебя, но, думаю, будет лучше, если я войду одна.

– Нет, Мэри, я с тобой. Я не испугаюсь и не расстроюсь.

Рон лежал на старой двуспальной кровати, которую делил с Эс. Его глаза были закрыты, руки сложены на груди, словно он вспомнил, как лежала Эс, когда он видел ее в последний раз. Мэри сразу поняла, что он скончался.

– Мэри, он спит? – Тим стоял с другой стороны кровати, глядя на отца, затем дотронулся до его впалой щеки и печально посмотрел на Мэри. – Он такой холодный!

– Он умер, Тим.

– Ну почему он не подождал? Я так хотел рассказать ему, как мне хорошо живется с тобой. Я хотел спросить его кое о чем, хотел, чтобы он помог мне выбрать для тебя новый подарок. Я не попрощался с ним! Я не попрощался с ним, и теперь не помню, какой он был с открытыми глазами, когда был счастлив.

– Не думаю, дорогой, что папа смог ждать еще хотя бы минуту. Он очень устал от жизни, здесь ему было одиноко, и после того как узнал, что ты счастлив, ждать больше было нечего. Не печалься, Тим, потому что это не печально. Теперь папа встретится наконец с твоей мамой и будет с ней рядом спать.

Внезапно Мэри поняла, почему по телефону голос Рона показался ей таким усталым. Он прекратил принимать пищу в тот день, когда Тим навсегда покинул дом на Серф-стрит, и к тому времени, когда Мэри вернулась из больницы, уже сильно ослабел. Можно ли считать это самоубийством? Едва ли. Просто бой барабана затих, ноги перестали маршировать.

Присев на край кровати, Тим просунул руки под спину отцу и бережно поднял с постели его застывшее усохшее тело.

– Мэри, я буду скучать по нему! Папа мне нравился. Он мне нравился больше всех на свете, не считая тебя.

– Знаю, сердце мое. Мне тоже будет его не хватать.

И тут ей подумалось: а не Рона ли голос она услышала в ночи? Возможно ли, что в тот момент, когда жизненные струны, сплетающие воедино живое существо, обрываются, они тихо взывают к близким людям? Рон был один, когда это произошло, но все же не одинок. Он позвал, и Мэри откликнулась на его зов. Порой расстояние не имеет значения, думала она, порой оно сужается до короткой паузы между ударами сердца.

Похороны Рона оставили в душе Мэри неприятный осадок, и она была рада, что уговорила Тима остаться дома. Все хлопоты взяли на себя Дони и ее супруг, но Мэри как представитель Тима была обязана присутствовать на церемонии. Дони и Мик откровенно ее игнорировали. «Интересно, что произошло, – думала Мэри, – когда Рон сообщил им о женитьбе Тима?» После свадьбы она лишь раз общалась с Роном, и тот про дочь не упоминал.

Когда гроб Рона засыпали землей и они втроем медленно отошли от могилы, Мэри тронула Дони за плечо.

– Дорогая, прими мои глубочайшие соболезнования. Ты, я знаю, очень любила Рона. Я тоже его любила.

Дони зло посмотрела на Мэри.

– Как-нибудь обойдусь без ваших соболезнований, невестушка! Шли бы вы своей дорогой, оставьте меня в покое!

– Дони, почему ты не можешь простить мне, что я люблю Тима? Разве отец не объяснил тебе сложившуюся ситуацию?

– О, он пытался! Еще как! А вы очень ловкая женщина, да? Обработали его так же быстро, как и Тима! Ну как, довольны? У вас теперь на законных основаниях есть собственный дурачок для забав?

– Ты прекрасно понимаешь, что Тим для меня не дурачок для забав. В любом случае какое это имеет значение, если он счастлив?

– Откуда мне знать, что он счастлив? Только с ваших слов. А ваше слово и двух центов не стоит!

– Так ты навести его, и сама все увидишь.