Мэри планировала поездку за шестьдесят миль как пикник, а потому набила машину провизией и предметами для досуга и комфорта, которых, как она думала, могло не найтись в загородном коттедже.

В субботу ровно в семь утра Тим стоял на пороге ее дома. Вторые выходные подряд ничто не предвещало дождя, день обещал быть ясным и солнечным. Мэри тотчас же повела Тима к гаражу.

– Садись в машину, Тим, располагайся. Как самочувствие? Все хорошо?

– Все хорошо, – ответил он.

– Мой дом находится не в самом Госфорде, – сообщила она, ведя автомобиль по Тихоокеанскому шоссе в направлении Ньюкасла. – Живя и работая в городе, я не захотела еще и отдых проводить среди людских толп, и потому купила участок вдали от населенных пунктов на берегу Хоксбери, близ залива Брокен, но нам придется заехать в Госфорд: оттуда начинается дорога, которая ведет к моему коттеджу. Ты не представляешь, как разросся Госфорд! Я помню его еще в ту пору, когда там были всего один паб и один гараж, а жили два человека и собака. Но теперь там полно и жителей, и отдыхающих: должно быть, никак не меньше шестидесяти тысяч…

Внезапно занервничав, Мэри умолкла на полуслове и в смущении искоса посмотрела на Тима. Ну вот, она пытается вести с ним беседу как с нормальным человеком, будто он такой же, как его мать, например. Тим, со своей стороны, старался быть заинтересованным слушателем. Он то и дело отрывал завороженный взгляд от мелькавших за окном пейзажей и останавливал его на профиле мисс Хортон. Ясные синие глаза были наполнены любовью.

– Бедняга Тим, – вздохнула Мэри. – Не обращай на меня внимания. Просто расслабься и смотри в окно.

Долгое время они ехали молча. Было видно, что Тим наслаждается путешествием. Отвернувшись, чуть ли не носом прижимаясь к стеклу, он смотрел во все глаза, не упуская ни единой детали. И она невольно задалась вопросами: а насколько разнообразна его жизнь и как часто его вырывали из привычных рамок унылого, по всей вероятности, существования?

– Тим, у твоего отца есть машина?

На этот раз он даже не удосужился повернуться и, продолжая смотреть в окно, ответил:

– Нет. Он говорит, что иметь машину в городе – это пустая трата времени и денег, что для здоровья куда полезнее ходить пешком, а если надо куда-то доехать, проще сесть в автобус.

– Кто-нибудь катал тебя на машине?

– Редко. Меня в машине укачивает.

Мэри обеспокоенно воззрилась на него.

– А сейчас ты как себя чувствуешь? Тошнит?

– Нет. Мне хорошо. Этот автомобиль не подпрыгивает, как многие другие машины. И потом, я ведь впереди сижу, а не сзади, а спереди меньше трясет, правда?

– Точно, Тим! Ты совершенно прав. Но если тебе станет плохо, пожалуйста, сразу скажи мне, ладно? Будет неприятно, если тебя стошнит прямо в машине.

– Непременно, Мэри. Обещаю. Потому что вы никогда не кричите и не злитесь на меня.

– Ой, будет тебе, Тим, – рассмеялась она. – Не строй из себя мученика. Я абсолютно уверена, что на тебя не так уж часто кричат и злятся, – только если ты того заслуживаешь.

– Ну да, – улыбнулся он. – Но мама очень ругается, если меня вдруг стошнит прямо в комнате.

– Ничего удивительного. Я бы тоже разозлилась. Так что предупреди, если тебя затошнит, и дождись, когда я остановлю машину и ты выйдешь на свежий воздух. Договорились?

– Договорились, Мэри.

Спустя некоторое время она снова спросила:

– Тим, ты когда-нибудь выезжал за город?

Он покачал головой.

– Почему?

– Не знаю. Наверное, мама с папой считают, что за городом смотреть нечего.

– А Дони?

– Моя Дони всюду ездит, даже в Англии была. – Он произнес это так, будто Англия где-то рядом, за углом.

– А когда ты был маленький, разве вы никуда не ездили в отпуск?

– Мы всегда проводим отпуск дома. Мама с папой не любят буш[3], им только в городе нравится.

– Что ж, Тим, я очень часто бываю в загородном доме, и ты всегда можешь ездить со мной. Может быть, позже я свожу тебя на настоящий отдых – в пустыню или на Большой Барьерный риф.

Но он уже не слушал ее, ибо они подъезжали к реке Хоксбери и перед ними открывался изумительный вид.

– Ой как красиво, да? – воскликнул Тим. Вертясь на сиденье, он судорожно сжимал ладони, как делал всегда, когда был чем-то тронут или расстроен.

Внезапная боль – незнакомая, чужеродная, непонятно откуда взявшаяся – заставила Мэри забыть обо всем. Бедный, несчастный юноша! Все в его жизни было направлено на то, чтобы помешать ему развиваться умственно и духовно. Да, родители любили его, заботились о нем, но их мирок был тесен и ограничивался горизонтами Сиднея. Они не сознавали, что у Тима вообще нет надежды на то, чтобы вести полноценную жизнь, какую вели они, и Мэри не решалась осуждать их за это. Им попросту не приходило в голову задуматься о том, а счастлив ли он, потому что он был счастлив. Но мог бы он стать еще счастливее? Какой бы он был, если б освободился от цепей их рутинного образа жизни?

Мэри было невероятно трудно свести воедино все свои чувства к Тиму: порой она воспринимала его как маленького ребенка, а в другой раз, видя его физическое великолепие, – как взрослого мужчину. Мисс Хортон вообще давалось с трудом испытывать какие-либо чувства, ведь доселе на протяжении долгого времени она не жила, а просто существовала. Ей было сложно отличать жалость от любви, гнев от покровительства. Они с Тимом были как Свенгали и Трильби[4], с той лишь разницей, что исполняли строго противоположные роли: глупость завораживала ум.

С тех пор как Мэри впервые увидела Тима несколько недель назад, она старалась все время что-то делать, чем-то заниматься, чтобы не погружаться в размышления. Она никогда не позволяла себе просто сидеть в тихой задумчивости, ибо от природы не имела склонности к самокопанию, анализу того, что чувствует, как и почему. Даже теперь мисс Хортон не пыталась разобраться в себе, не осмеливалась найти источник своей боли и понять ее причину.

Загородный дом стоял в уединенном месте, до ближайших соседей – около двух миль. Единственная дорога, которая вела к участку, была отвратительной и представляла собой проселок, прорезавший эвкалиптовый лес. В дождь грунт развозило так, что проехать по ней было невозможно; в сухую погоду из-под колес столбом поднималась пыль и оседая на кустах и деревьях, превращала их в бурые скелетообразные окаменелости. Изрытая выбоинами и камнями, эта дорога грозила развалить даже самый крепкий автомобиль, поэтому мало у кого возникало желание ради тишины и покоя подвергнуть себя таким неудобствам.

Мэри принадлежал один из самых больших земельных участков в этом районе – акров двадцать. Она купила его, понимая, что в будущем разрастание города приведет к застройке этой территории и принесет ей фантастическую прибыль. А пока это время не наступило, участок служил ей отдушиной, где она удовлетворяла свою потребность в уединении.

От дороги, ныряя в деревья, ответвлялась наезженная колея. Здесь начиналась земля Мэри. Она съехала на эту колею и покатила через восхитительно красивый буш, девственный, не тронутый цивилизацией, наполненный чудесными ароматами. Через полмили показалась широкая поляна, с противоположной стороны граничившая с крошечным, не более сотни ярдов в длину, пляжем. Дальше блестела река Хоксбери, в этом месте еще соленая, с приливами и отливами. Широкой лентой она вилась меж известняковых скал.

Коттедж выглядел непритязательно – небольшое квадратное строение с рифленой железной крышей и широкой открытой верандой по периметру дома. Мэри, не терпевшая беспорядка и небрежения, регулярно его красила, однако выбранная ею унылая коричневая краска не добавляла дому привлекательности. С задней стороны, обращенной на дорогу, были установлены огромные резервуары для воды. Деревья, посаженные на поляне, наконец-то выросли настолько, что местность не казалась голой. Повсюду росла высокая трава, но в целом, несмотря на все изъяны, у этого места, вне сомнения, было своеобразное очарование.

Мэри обзавелась участком пятнадцать лет назад и с тех пор вложила в него кучу денег. Оснастила дом современной водопроводно-канализационной системой, провела электричество, чтобы не пользоваться керосиновыми лампами и не топить камин. Мэри не импонировали ни камины, ни свечи, ни уж тем более туалет во дворе, ибо все это подразумевало дополнительные усилия и неудобство.

Со стороны дороги коттедж выглядел не самым лучшим образом, но Тим был заворожен. Мэри не без труда заставила его выбраться из автомобиля и войти в дом.

– Это твоя комната, Тим. – Она завела его в довольно безликую, но просторную спальню с белыми стенами и мебелью, которая больше походила на монашескую келью. – Я подумала, если тебе понравится приезжать сюда, мы могли бы перекрасить ее в тот цвет, какой ты захочешь, и обставить мебелью, которую ты сам выберешь. Как-нибудь сходим в магазин в городе и купим.

Тим не отвечал – не мог. Его переполняло волнение. Столько новых впечатлений! Он был не в состоянии совладать со своим восторгом. Мэри помогла ему распаковать сумку и убрать вещи в шкафы, а затем, взяв за руку, повела в гостиную.

Здесь мисс Хортон произвела глобальные перемены, затронувшие даже конструкцию дома. Когда-то гостиная представляла собой мрачное помещение во всю длину фасадной стены, куда едва-едва проникал дневной свет. Мэри снесла стену и заменила ее раздвижными стеклянными дверями от пола до потолка. Теперь в любую погоду можно было любоваться природой, не выходя из дома.

Вид, открывавшийся из гостиной, захватывал дух. Травянистый склон спускался к залитому солнцем, идеально чистому пляжу с ярко-желтым песком, который лизали синие воды Хоксбери, а на противоположном берегу взмывали ввысь к ясному небу восхитительные скалы в роскошных коронах из зеленого леса. Звуки, возвещающие о присутствии человека, исходили только от воды: тарахтение лодок с подвесными моторами, пыхтение экскурсионных паромов, рев быстроходных катеров, буксирующих водных лыжников, – но в деревьях пели и щебетали птицы, оглушительно стрекотали цикады, в шелестящей листве тихо постанывал ветер.