— Я не единственный. Ваш муж тоже знал, что вы не виноваты.

Ох уж эта непробиваемая мужская логика! Куда мне против неё с моей Ниагарой эмоций.

— Ты прав. Но ты единственный хороший человек, который мне поверил. А теперь поверь мне ещё раз: я никому не позволю тебя обидеть.

Ари настороженно кивнул.

— Хорошо.

— Ты разрешил Геннадию нас навестить.

— Да…

— Приедет не только Геннадий, а твой папа тоже. Он за тебя отвечает. Ты должен с ним увидеться.

— Я не хочу… — насупился, готовясь к спору.

— У тебя есть выбор.

Обида в глазах Ари сменилась любопытством.

— Какой?

— Ты сам решишь, кто позвонит твоему папе. Могу позвонить я или ты сам, как взрослый мужчина.

— Я оставил телефон в школе, чтобы они меня не выследили! — шипит мстительно.

— Возьмёшь мой.

К предложенному выбору он отнёсся очень серьёзно. Маленькому Ари Волинскому, как и его отцу, важно самому контролировать ситуацию.

— Я сам позвоню! — говорит решительно. — И скажу, что больше не вернусь в школу и буду жить у вас…

Я молчала, позволяя ему высказаться.

— … и пусть папа с Кристиной радуются, что я им не надоедаю. Пусть обо мне вообще не вспоминают!

Выключив воду, Ари положил чистые картофелины в ряд. Каждой из них ударял по столу, вымещая всю силу детской обиды.

Я дождалась завершения бури и улыбнулась Ари.

— Надо же, как тебя в школе научили! И картошку тщательно вымыл, и сам в путь собрался, и телефон додумался оставить, и вещи аккуратно разложил… не все второклассники так умеют.

— Я уже почти в третьем классе! — поправил меня хмуро. — А ещё… я в кружок хожу, учу программный код. Когда вырасту, буду делать новые компьютерные игры. И в компьютерах я уже разбираюсь…

— Надо же, какая хорошая школа…

— Да, хорошая… у нас ещё есть секция игр… — тут же опомнился: — Нет! Я не вернусь в школу!

— Тогда расскажи папе обо всём. И про код, и про компьютерные игры, и про то, что ты хочешь домой.

— Он не станет слушать, он вечно занят!

— Он выслушает, я обещаю. Он очень скучает и хочет тебя увидеть.

— Правда? — глаза сверкнули. — А вы откуда знаете?

— Он написал мне несколько сообщений. Позвони ему, Ари! А потом, когда поговорите, надо с ним увидеться. Лицом к лицу всегда легче говорить, особенно если делаешь что-то интересное вместе. Например, строишь крепость из мороженого.

— С папой?! — Ари фыркнул. — Вы смешная! Он никогда не согласится! Я раньше всё время просил его поиграть, а у него либо дела, либо они ходят на всякие приёмы с Кристиной. А потом меня отправили в школу, чтобы не мешал.

— Ты просил папу построить крепость из мороженого?

— Нет, конечно! — фыркнул. — У нас дома нет мороженого. Кристина говорит, что оно вредное, а папа соглашается.

— Если ты не предлагал ему построить крепость, то откуда знаешь, что он откажется?

— Знаю! — воскликнул уверенно, однако взгляд отвёл. Стоит насупившись и размазывает растительное масло по сковородке деревянной ложкой. — Виктория Михайловна, вы можете купить специальное масло, которое пшикают, тогда будет ровный слой, — говорит поучительно и смотрит на меня взглядом своего отца.

— Спасибо, обязательно поищу в магазине. Готов звонить?


Я кладу перед Ари телефон, позволяя ему самому нажать кнопку звонка. Тонкий пальчик зависает над ней в нерешительности.

— Что сказать сначала? — спрашивает робко.

— Начни с главного, — предлагаю.

— С мороженого?

Смех прорывается из самой моей глубины, из тёплого, живого места.

— Почему бы и нет!

Дмитрий отвечает на первом звонке, и я включаю громкую связь. Резкое «Слушаю!» заставляет Ари вздрогнуть.

Я пошла ва-банк, поставила всё на Дмитрия, на его адекватную реакцию. Если он провалит это задание, я… я… я его… прокляну. Как минимум. Потому что моё сердце болит за его ребёнка.

Я знаю, что об Ари заботятся, что его не обижают. Целый год я наблюдала за ним, ухоженным, забавным и одиноким. Ему не хватает тепла. Дмитрий Волинский дарит сыну хорошую опеку, но холодную любовь.

Да и в школе Ари неплохо, но он обижен на отца, в этом-то и проблема. И здесь есть доля моей вины. В школу-пансион Ари отправили после…

Поле того, как.


Дмитрий молчит. Ари тоже. Его палец завис над красной кнопкой в готовности прервать звонок, и тогда я бросаюсь к холодильнику, достаю мороженое и трясу перед его носом.

Удивлённый моим порывом, Ари растерянно моргает. Я слышу тяжёлое, быстрое дыхание Дмитрия, готового вступить в бой. Так не пойдёт, Ари должен высказаться первым.

Улыбаюсь ему и снова показываю на мороженое. Под давлением моего взгляда мальчик неуверенно лепечет:

— Папа, здравствуй, это Аристарх звонит.

— Здравствуй. — В голосе Дмитрия трещит электричество.

Ободрённый моим кивком, Ари продолжает:

— Помнишь Викторию Михайловну, мою учительницу? Мы с ней построим крепость из мороженого. Три башни, как она и обещала, — шоколадная, ванильная и клубничная. Мороженое подтаяло, пока мы шли из магазина, поэтому мы ждём, когда оно затвердеет… — Ари постепенно набирает скорость, в голосе появляется уверенность. — Мы купили конфеты, но только для розовой башни, для Виктории Михайловны. Она сладкоежка… а я нет, потому что я мужчина. — Ари бросает на меня смущённый взгляд. — Я тоже буду есть клубничное мороженое, но без конфет… или… — Ари внезапно вспоминает о цели звонка, и в его голосе тут же закипает обида: — Но я звоню сказать, что в школу не вернусь. Буду жить у Виктории Михайловны, она меня всему научит. Если ты не хочешь, чтобы я жил дома, то и ты мне тоже не нужен! — Ари скалится, на скулах выступают розовые пятна. — Можешь работать сколько хочешь! Вообще обо мне забудь! Пусть меня отдадут Виктории Михайловне навсегда!

Ари поднимает на меня взгляд. Выплеснув обиду и злость, он успокоился и теперь смотрит на меня с немым вопросом: всё ли он сделал правильно, не забыл ли чего. Мне знаком этот взгляд, так смотрят на учительниц.

Я улыбаюсь, слизывая с губ горечь.

Взгляд Ари падает на упаковку мороженого в моей руке, и он продолжает:

— Виктория Михайловна сказала, что ты тоже захочешь построить крепость из мороженого. Она не знает, что ты считаешь мороженое вредным и никогда не строишь крепости, потому что ты мэр. Да?

Это «да» зависает в мёртвом пространстве телефонной связи.

Я многое перенесла за последний год. Несколько раз я соскребала себя с самого дна. Но никогда, ни в одну слепую секунду мне не было так плохо, как должно быть сейчас Дмитрию Волинскому. От него отказался сын, единственный и, несомненно, любимый. Пусть любовь Дмитрия холодная, строгая, скупая, но это любовь. Я знаю, потому что наблюдала за ними целый учебный год.

И я молюсь за Дмитрия всей своей неверующей душой. Пусть найдёт правильные слова.

Дмитрий молчит целую вечность. Так долго, что Ари хмурится в экран телефона.

Когда Дмитрий, наконец, издаёт звук, это совсем не то, что я ожидала услышать.

— Я в Берлине, — говорит хрипло. Только я, услышавшая однажды в его голосе все оттенки эмоций, могу распознать в этом хрипе беспомощность.

Но Ари этого не слышит. Не может слышать.

— Ну и работай! — выплёвывает криком и готовится прервать звонок, но я перехватываю его руку. В глазах Ари зажигается обида, но не успевает разгореться, как раздаётся следующая фраза Дмитрия:

— Я уже в пути, вылетаю через два часа, потом снова поезд, буду с вами к десяти утра. Мне что-нибудь купить для крепости?

Ари хлопает глазами, но практичность тут же вытесняет остальные чувства. В серых детских глазах зарождается восторг.

— Что купить для крепости… — повторяет он, соображая на ходу.

— Печенье, — подсказываю шёпотом.

— Да! Купи печенья… и тарелку. Виктория Михайловна, у вас есть большая тарелка для крепости? Или поднос?

Целый год мои глаза оставались сухими. Целый жуткий, страдальческий год. А сейчас накопленные за месяцы слёзы норовят вылиться наружу и напугать невинного ребёнка. Молча показываю Ари тарелки на выбор, он довольно кивает.

— У нас есть тарелка, но печенья нет. Подожди минутку! — говорит отцу и поворачивается ко мне. — Виктория Михайловна! Можно мы построим крепость завтра утром, когда приедет мой папа?

Я киваю, потому что говорить не могу.

— Виктория Михайловна согласна! — сообщает Ари отцу.

— Спасибо… — Голос Дмитрия еле слышен. Откашлявшись, он пытается продолжить: — Аристарх… ты… понимаешь…

Внутри меня всё сжимается от сочувствия к Дмитрию. Даже если он слишком строг и холоден с сыном, даже если в чём-то ошибся, сейчас ему очень тяжело. Невысказанная, подавленная любовь дрожит в его голосе.

— Что, папа? — Ари ёрзает на стуле, глядя на мороженое в моей ледяной руке и почти забыв о своих обидах.

— Я хотел сказать… понимаешь… — Знаменитый мэр, известный оратор, Дмитрий не находит слов. — Можно на моей башне тоже будут конфеты? — спрашивает на выдохе. Он не хочет прощаться, но и о побеге говорить не хочет. Ему бы высказаться от души — что скучает, любит, волнуется и просит прощения, но это не его стиль. Поэтому и мучается, не зная, что сказать.

— Конфеты? — Ари раздумывает над этим значительным отклонением от плана. — А твоя какая башня? — спрашивает серьёзно.

— Любая.

— Только не розовая, ты же мэр! — искренне возмущается Ари, руководствуясь своей особой логикой. — И я пообещал розовую Виктории Михайловне. Твоя будет ванильной, а моя шоколадная.

— Договорились!

Я склонилась над раковиной, утопив лицо в салфетках.

— Всё, папа, я пошёл жарить картошку. Виктории Михайловне нужна помощь, она одна живёт, у неё нет домработницы. А ты лети аккуратно!