Он пытается улыбнуться мне в ответ. Если вчера цвет его лица был землисто-серым, то сейчас он щедро разбавлен желтизной. Проступили синяки.

— Как дела? Как спала?

Мне приходится максимально собраться, чтобы расслышать то, что он говорит, и не заставлять его повторять снова.

Я придвигаю стул к койке и сплетаю наши пальцы. От этого жеста разрушительный ураган внутри немного стихает. Таким удивительным образом Матвей на меня действует.

— Дела хорошо. Спала тоже нормально. Сегодня забрала вещи с работы. Ты позавтракал? Не нужно говорить. Достаточно просто кивать.

— Съел что-то дико полезное и выпил коктейль, который ты мне принесла. Судя по его составу, через пару недель я стану бодибилдером.

— Хватит болтать, — напоминаю я и опускаю глаза, потому что в этот момент Матвей гладит мою ладонь большим пальцем.

— Через месяц буду как новый. Обещаю.

Я хочу ответить, что в вопросах здоровья не стоит торопиться, но отвлекаюсь на стук открывшейся двери. В палату входит женщина лет сорока пяти в компании мужчины чуть постарше. Сначала я думаю, что это пришли навестить соседа Матвея — пьяницу средних лет, но, когда пара, ощупав нас взглядами, начинает приближаться, начинаю паниковать.

Мою панику усиливает и следующая фраза Матвея:

— Вы что здесь делаете, мам?

Нет сомнений в том, что мне не послышалось: передо мной действительно мать Матвея. Те же русые волосы и тот же цвет глаз, правда черты лица куда менее яркие и выразительные, чем у сына. В них прослеживается какой-то скрытый дефект, помятость, говорящие о том, что годы зависимости не прошли даром.

Женщина смотрит на наши сцепленные пальцы, отчего я непроизвольно разрываю замок и поднимаюсь со стула. Чувствую себя девушкой, которую чужие люди застали голой в постели их сына-подростка. Сына, который гораздо младше.

— Здравствуйте, — говорю я сдержанно. — Стелла.

Женщина мечется взглядом между мной и Матвеем и, пробормотав ответное «здравствуйте», будто забывает обо мне и целиком сосредотачивается на сыне. Прижав ладонь ко рту, она издаёт звук, похожий на сдерживаемое всхлипывание.

— Как тебя угораздило, Матвей? Почему не позвонил и ничего не сказал?

Матвей приподнимает руку, приветствуя мужчину за её спиной, и после переводит взгляд на мать.

— Не сказал, чтобы не видеть твоих истерик. Кто тебе позвонил?

— Тётя Маша Лисина. Дениска ей рассказал. И правильно, что позвонила. Мой сын в больнице с переломами лежит, а я даже и не в курсе. Зачем ты так, Матвей? Я ведь волнуюсь.

Матвей измученно морщится: то ли от смущения, то ли от боли.

— Мам, хватит, пожалуйста. Стелла, это моя мама, Антонина. А это её муж Вениамин.

Две пары глаз снова находят меня. Мужчина смотрит смущённо, мать Матвея — с недоверием и опаской. Её взгляд цепляется за бриллианты у меня в ушах, скользит по пиджаку. Моя одежда куда изысканнее её наряда из дешёвого полиэстера, и одна туфля стоит втрое дороже, чем всё, что надето на её спутнике. Я другая, принадлежу другому миру, и я его старше. Что я делаю рядом с её сыном?

— Очень приятно. — Имитируя непринуждённость, я по очереди улыбаюсь им и Матвею, давая понять, что всё в порядке. — Я выйду за кофе. Разговаривайте.

Матвея мне, конечно, не обмануть. Знаю это по извинениям, отчётливо проступившим в его взгляде. Он хорошо меня изучил и догадывается, что я напугана до чёртиков появлением его родственников. Я не была к этому готова. Мы даже вместе ни разу на людях не появлялись, не говоря уже о том, чтобы встретиться лицом к лицу с его матерью, которая к тому же расстроена состоянием сына. И это она ещё не в курсе, что Матвей оказался здесь из-за меня.

С каждым шагом, удаляющим меня от его койки, голоса новоприбывших оживляются. Начинают шуршать пакеты, по полу скребёт стул. Конечно, это в порядке вещей. Они приехали к сыну, а я для них чужая.

В дверях я всё-таки оборачиваюсь. Взгляд Матвея устремлён на меня, в нём застыла тревога. «Я вернусь», — выговариваю одними губами и снова ободряюще ему улыбаюсь.

Лишь оказавшись в коридоре, я могу полноценно вздохнуть. С родителями Романа я познакомилась за месяц до нашей свадьбы на заранее обговорённом ужине. И там меня никто не рассматривал и не задавался вопросом, какого чёрта я забыла рядом с их сыном. Хочется курить. Но своих сигарет у меня нет, а Матвей бросил. Забавно будет вернуться в палату и попытаться стрельнуть сигарету у его отчима, чтобы окончательно добить несчастную мать.

Удивительно, но стакан поганого порошкового кофе приводит меня в чувство. «Случилось и случилось», — философски думаю я, вращая его в руках. Последние несколько месяцев мою жизнь вообще стало сложно прогнозировать. Матвей того стоит. Всего этого. К тому же, что меня так задело? Что его мать разглядывала мои украшения? Мы же обе женщины, в конце концов. Разве я сомневаюсь в независимости Матвея и в том, что он никому не позволит вмешиваться в свою жизнь?

В этих размышлениях я провожу около получаса, пока от сидения на жёстких пластиковых стульях не затекают бёдра. Выбрасываю недопитый кофе в урну и встаю. Надеюсь, к этому времени все важные темы воссоединившаяся семья успела обсудить и мне не потребуется выдумывать новую причину для бегства.

Едва я захожу в палату, разговор резко обрывается и воцаряется смущённая тишина. Ненавижу такое чувство. Будто помешал себя обсуждать.

— Мы тогда у тебя остановимся, Матвей, — спустя паузу произносит его мать, отодрав от меня вопросительный взгляд. — А то гостиницы в Москве ещё сильнее подорожали.

Единственный комплект ключей находится у меня. Матвей пока не знает, что я не планировала оставаться в его квартире. Помимо сражения с болью, сейчас ему приходится разрываться между мной и своей семьёй.

Заёрзав, Матвей смотрит на свою мать, явно собираясь ей отказать, но я его опережаю. Ни к чему эти бессмысленные жертвы.

— Ты ведь дал мне ключи, чтобы я собрала тебе сумку. — Запустив ладонь в карман пиджака, я обхожу расположившихся рядом с ним родственников и выкладываю связку на тумбочку. — Я к тебе ближе к вечеру заеду, хорошо? Не буду вам мешать.

— Ты не мешаешь. — Матвей резко дёргается, приподнимаясь на локтях, и моментально кривится от боли. — Останься.

Его мать хранит молчание. Я понятия не имею, что делать. Оставаться здесь, чтобы усугублять общий дискомфорт и провоцировать неловкую тишину? Я не хочу. Потом. Пусть наговорятся. Матвей сам упоминал, что они давно не виделись.

— Я пойду, — мягко повторяю я, забирая сумку, лежащую у него в ногах. — Будем на связи. Всего вам доброго.

Эти слова я адресую его матери и отчиму и в ответ получаю невнятное бормотание. Матвей со сломанной челюстью говорит разборчивее, чем они.

Не глядя Матвею в глаза, я устремляюсь к выходу. Не смотрю специально, чтобы не испытывать чувство вины за то, что оставляю его. Они не близки с матерью — это я давно поняла. Надеюсь, у неё хватит ума не мучить его расспросами.

Неплотно прикрыв за собой дверь, я останавливаюсь и в порыве мазохизма прислушиваюсь к возобновившейся беседе. Хочу знать, о чём они говорили, пока меня не было. Самое хреновое я уже представила. Может быть, на деле не всё так ужасно.

Но нет. Ни черта.

— Сколько лет этой женщине?

— Она даёт тебе деньги? Ты стал альфонсом, или как это здесь называется?

— Я как чувствовала, что ты во что-то плохое ввязался.

К выходу я иду, грохоча каблуками, чтобы заглушить паршивое послевкусие от услышанного. Полюбопытствовала, Стелла? Теперь учись с этим жить.

40

Стелла

— Не торопись, — строго говорю я, паркуя автомобиль как можно ближе к нужному подъезду. — Дождись, пока я выйду и помогу тебе.

Матвей, разумеется, игнорирует мои слова и, едва я глушу двигатель, сам толкает пассажирскую дверь. Из больницы его должны были выписать лишь на следующей неделе, но он настоял на том, чтобы уехать домой на четыре дня раньше. На мою просьбу уговорить его остаться, лечащий врач только развёл руками, сказав, что в случае добровольного отказа они не могут удерживать пациентов в стационаре.

— Ну что ты делаешь, а? Тебе же нельзя тяжести поднимать! — возмущённо рявкаю я, когда Матвей, прижимая ладонь к рёбрам, открывает багажник и вытаскивает оттуда сумку с вещами.

— Я же не инвалид, — с не меньшим возмущением отвечает он и, захлопнув крышку, медленно ковыляет к подъезду. Упрямец чёртов.

За время моего отсутствия запах в квартире изменился. Теперь здесь спёртый воздух и пахнет невыветрившейся готовкой. Мать Матвея с мужем уехали вчера вечером, пробыв в Москве три дня. С ними я больше не пересекалась, потому что перед каждым визитом в больницу заблаговременно справлялась у Матвея, когда они собираются его навестить. Он не настаивал на нашем общении и не задавал лишних вопросов. Похоже, Матвею и самому присутствие родственников оказалось в тягость, и он испытывал вину за то, что нам пришлось столкнуться.

Я, разумеется, ничего не сказала об услышанном в палате, а Матвей, к счастью, не стал врать, что я произвела неизгладимое впечатление на его мать и она нас благословила. За те семь дней, что он провёл в больнице, между нами скопилось много недосказанностей. Например, я так и не смогла признаться ему в том, что в офисе он объявлен диверсантом. Правда не всегда хороша, кто бы что ни говорил.

Когда Матвей запирается в ванной, я открываю окна, чтобы избавиться от чужеродного запаха, а после иду на кухню. На плите высохшее пятно от супа, на расстеленном полотенце лежит посуда — очевидно, та, которой пользовались гости. Тарелки и чашки покрыты жирными разводами, поэтому я не без доли брезгливости перекладываю их в посудомойку.