– Дай-ка посмотреть, – говорит та, беря палочку для коктейля и нанизывая на нее кубик сыра, а потом кубик ананаса. – Неплохо, – заключает она, разглядывая все это на свет. – Обычно гораздо проще иметь дело с консервированными ананасами. Но слава Богу, ты здесь и помогаешь мне нарезать, дорогая.

– Надеюсь, людям покажутся забавными эти ретро-блюда семидесятых, – говорит Мэри, по-прежнему пытаясь заинтересоваться вечеринкой. Вероятность приезда Кайла в дом ее матери наполняет ее одновременно ужасом и сладкой надеждой. Радость увидеться с ним будет омрачена невозможностью выдать свои истинные чувства.

– Какие ретроблюда? – спрашивает Белинда, надевая кубики на еще одну палочку для коктейля.

– Этот сыр с ананасами, – фыркает Мэри.

– Не глупи, дорогая, – говорит Белинда. – Мы все время готовили это в Тиллинге. По крайней мере до тех пор, пока я не уехала.

– А-а, – отзывается Мэри.

– Мои закуски все всегда очень высоко ценили. В любом случае оливка, – добавляет она, беря из заранее приготовленной банки зеленую ягоду и насаживая ее на палочку, – оливка на конце придаст всему этому ужасно итальянский и rustico вид. Посмотри! – Она улыбается. – Замечательно.

Даже то немногое, что запомнилось Мэри после семестра, проведенного в кулинарном колледже в Суиндоне, говорит, что сочетание сыра, оливок и ананаса – явно не выигрышный вариант для приготовления канапе.

– А что, если мы оставим ананас с сыром, а оливки подадим отдельно? – предлагает она со слабой надеждой.

– В самом деле? – говорит Белинда с удивленным видом. – А знаешь что, дорогая ? Кулинария – это твое. Пожалуй, я пойду займусь тем, в чем я хорошо разбираюсь. – Она улыбается и снимает фартук. – В том, что значит быть настоящей хозяйкой.

– Правильно, – говорит Мэри, кладя нож и сдувая пряди волос с лица.

– Да, – улыбается мать. – Думаю, следует оставить тебя одну заниматься всем этим. Так, положи креветки в эти волованы, что я купила… А я пойду загляну к Джо-ванне, перекушу чего-нибудь. – Она снова улыбается, потирая руки и одновременно поднимая плечи. – Мне нужно отдохнуть от твоих довольно-таки потных волос.

***

Белинда решает пройтись вниз по склону холма, до траттории, пешком, полагая, что физическая нагрузка пойдет ей на пользу. В конце концов, прогулки Мэри оказались для той чрезвычайно благотворными: дочь перегнала все эталоны идеальных пропорций. На Белинде ее mercato шляпа с широкими полями и длинное желто-синее платье в цветочек, которое она купила в бутике в Серрано, на распродаже; по ее мнению, это выглядит волшебно. Она вытаскивает из живой изгороди длинную травинку и отправляет ее к себе в рот, а-ля Том Сойер. При ходьбе Белинда раскачивает бедрами и любуется своими щиколотками в красных босоножках с ремнями. Она задумчиво смотрит на долину, мирно простирающуюся справа.

Кипарисовые деревья вдоль шоссе стоят неподвижно, утомленные жарой. Кукуруза в полях выросла в человеческий рост, подсолнечник отцветает. Яркие желтые лепестки скручиваются под лучами яркого солнца. Вся долина окутана дрожащей, мерцающей дымкой. Трещат сверчки.

«Когда поют эти насекомые, имей в виду, это не к добру», – говорит Белинда самой себе. Это очень жаркий день – возможно, самый жаркий в нынешнем году.

Она замечает, что Дерек и Барбара дома, и по тому, как свет танцует на воде, видно, что кто-то плавает в их бассейне. На ферме Бьянки непривычно тихо. Должно быть, они все внутри, сидят за ленчем или спят, скрываясь от солнца. Кроме того, возле «Casa Padronale» не стоит ни одна машина. Несомненно, americana испытывает недостаток в постояльцах. Белинда улыбается. На Лорен, видимо, тоже сказывается позднеиюльский бросок на пляжи. Ей и самой не приходится отбиваться от гостей: с тех пор как шотландки уехали на рассвете, «Casa Mia» пустует, и так будет продолжаться до середины следующей недели. Но по крайней мере у americana дела идут тоже не здорово.

Повернув за угол, Белинда входит на парковку Джо-ванны и идет дальше, под арками из тяжелых виноградных лоз, – на террасу. Для ленча траттория кажется относительно многолюдной. Пара машин стоит на парковке, а к каменной стене прислонен многоместный велосипед. На одном конце террасы семья из четырех человек внимательно изучает меню. Рядом с ними сидит молодая пара с ребенком, они пьют воду со льдом и едят хлебные палочки. Пожилая чета, оба в брюках гольф, разместилась в дальнем углу, в стороне от входа, и уже погрузилась в поедание долгого, медлительного ленча. У обоих обветренные лица и белые гривы, к которым так цепляется пыль. Англичане или немцы, Белинда не может точно определить, но они явно не в первый раз колесят по Италии на велосипеде и чувствуют себя здесь совсем как дома. Они едят блюда, заказать которые Белинда никогда себя не заставит. Перед женщиной стоит миска с бобами в шелухе и лежит ломоть сыра, перед мужчиной – тарелка свиной нарезки, в том числе различные виды кровяной колбасы. Когда Белинда проходит мимо, высоко задрав свой короткий носик и пытаясь разглядеть что-либо из-под полей своей шляпы, они оба кивают и на безупречном итальянском говорят:

– Buon giorno.

Белинда кивает в ответ.

Элегантность пожилой пары заставляет ее сесть прямее и с более значительным видом разглядывать окрестности. Она оправляет свое желтое, в цветочек, платье, раздувает ноздри, изящно склоняет голову набок и нацепляет улыбку, за которой читаются размышления о прекрасном, об акварели и вообще об искусстве. Приходит Роберто, чтобы принять заказ, и его кипучего воодушевления в разговоре с ней достаточно, чтобы Белинда могла показаться симпатичной местной жительницей. Она улыбается пожилой паре. Те кивают в ответ.

Она откидывается на спинку своего стула с видом завсегдатая и размышляет о своей вечеринке, поклевывая insalata mista 123 с тарелки. Уже собравшись послать еще одну улыбку в сторону симпатичной пары в углу, она вдруг видит, как две пухленькие белокожие женщины в черных шортах и черных майках проходят под аркой из тяжелой виноградной лозы.

– Может, сядем здесь, Морин? – спрашивает первая; ее ярко-оранжевые волосы плотно стянуты в хвост, такой тугой, что даже кожа на щеках натянулась.

– Нет, Мораг, – отвечает другая, черные волосы которой собраны в пучок розовой заколкой. – Отсюда вид лучше.

Белинда немедленно узнает своих прежних клиенток: ее антенны работают в усиленном режиме. От нее и раньше уходили постояльцы: молодые калифорнийцы, которые не смогли есть ее еду, средних лет пара из Лондона, которая не смогла вытерпеть ее разговоров, да еще парочка симпатичных парижан – эти не смогли ни есть, ни слушать разговоры. Но никому из них ни разу недостало смелости остаться тут же, в долине, под самым ее retrousse 124 носом. Все сочиняют байки насчет внезапных болезней или тяжелых утрат, а потом у них обычно хватает такта исчезнуть и больше не попадаться на глаза, чтобы о них и думать забыли. А эти две все еще здесь, и, судя по разговору, который подслушивает Белинда, они остановились у americana!

– Ох, – говорит Мораг, – я так рада, что послушала тебя, детка, и решилась на эту перемену. Душ, который я приняла сегодня утром, был замечательный.

– Знаю, – соглашается Морин. – И Лорен – ужасно симпатичная женщина. Мне правда нравится, как у нее все устроено. Ну, знаешь, классный дом, классная комната для занятий йогой и еда…

– Ага, – кивает Мораг. – Финики и персики на завтрак. Это так по-итальянски. Как раз то, чего просит душа.

– А то, другое, место? – смеется Морин. – Ой, прости Господи!

– Как звали эту старую корову?

Белинда замирает от ярости, выслушивая их дифирамбы Лорен и уничижительные отзывы о себе самой. Они испытывают так мало почтения лично к ней и к прелестям «Casa Mia», что даже не помнят ее имени. Надежно укрытая широкими полями своей mercato шляпы, она выслушивает, какая ужасная у нее еда, как непривлекательно оформлен ее дом, как тягостны ее разговоры и, разумеется, насколько у нее здоровый зад.

– Ив этом доме воняло, – добавляет Морин.

– Ага, – соглашается Мораг. – Хотя не могу понять, чем именно.

– Старухой, – говорит Морин.

– О Боже, точно!. Ты права, старухой. Это именно тот запах. Тухлой старухой.

– Жалкой старухой, скорее. Жалкой старухой, которая умрет в одиночестве, и только через несколько недель это обнаружат ее кошки. – Морин смеется, болтая пухлыми ногами.

Белинда уже готова ответить им и обругать их за плохой вкус и вообще за наглость, но она колеблется и теряет запал. Мысль о том, что в ее доме воняет «жалкой старухой», задевает ее за живое. Она хватается за стол, чтобы вернуть самообладание. Начинает любоваться видом и глубоко дышать. О чем они говорят? Она не старуха. Она вообще-то выглядит весьма гламурно, сидя тут в своем желтом цветастом платье. Лорен столько же лет, сколько ей, черт возьми. Она и не жалкая. У нее множество друзей. Просто масса. И если бы они смотрели в корень, то поняли бы, что в действительности она пользуется большой популярностью. А уж идея насчет того, что она может умереть в одиночестве и найдут ее только кошки, положительно смешна. Белинда ненавидит кошек: пожалуй, почти так же сильно, как курильщиков и детей. Но вместо того чтобы сразиться с этими двумя гарпиями, она решает потихоньку уйти. Встает, надвигает шляпу низко, на глаза, оставляет Роберто банкноту в десять евро и шаркает по направлению к арочному выходу. Как раз проходя мимо шотландок, высоко задрав нос, она наталкивается на низенького, средних лет мужчину с темными волосами, в узких очках в темной оправе.

– О Господи! – кричит он, поднимая руки вверх, будто его собираются застрелить. – Смотрите, куда идете, леди!

– Я ужасно извиняюсь, – говорит Белинда взволнованно и раздосадованно, так как с нее сваливается шляпа. Она нагибается, чтобы поднять ее, а распрямившись, сталкивается лицом к лицу с голливудским продюсером Лорен.