Ты хочешь знать, не связано ли это с тем фактом, что у него есть другая женщина?


За то время, что в трубке повисает гробовое молчание, я, мне кажется, могла бы досчитать до пятидесяти. Даже шороха не слыхать…


Так ты знаешь, — наконец звенит ее голосок.


Знаю. А как давно знаешь об этом ты? — любопытствую я не без упрека.


Мелисса вздыхает:


Узнала за пару дней до аварии, — отвечает она глухим голосом, — видела как они целовались в машине.


А мне почему не сказала?


Сказала! — восклицает та в телефонную трубку. — В тот же день тебе все и выложила… Ты просто не помнишь.


О, — такого я действительно не ожидала. Значит вот как я узнала об измене Маттиаса — от собственной дочери. — Понятно.


Ты была сама не своя, когда я тебе сказала, — продолжает Мелисса. — Сначала не хотела мне верить, а потом плакала… Ты много плакала, мам, я тогда пожалела, что обо всем тебе рассказала. Уж лучше бы молчала, — она на секунду замолкает. — А потом ты пошла в «Адскую колесницу» и тебе там сказали, что отец уже несколько месяцев, как там не работает и адрес его подружки назвали тоже. Вот ты и поехали к ней тем утром… Прости.


Осмыслить все это не так-то просто, но я держу себя в руках…


Ничего, милая, — улыбаюсь я в телефонную трубку. — Мне кажется, я им задала в тот день жару — надолго запомнят. — И добавляю: — Его подружка беременна…


Сама не знаю, зачем это говорю — просто вылетело слово-«воробей», назад не поймаешь.


Мам, Марк тоже об этом знает, — вдруг говорит мне Мелисса, никак не отреагировав на мои слова.


Я догадалась. И как давно?


Он узнал в день твоего пробуждения…


Мы снова молчим. Я вдруг ощущаю себя обессиленной и мешком падаю на лавочку на остановке. Ноги стынут. Темнеет. Бросаю взгляд на автобусное расписание…


Мам, так где ты все-таки? — беспокоится Мелисса. — Уже темнеет.


Я называю остановку.


Не волнуйся, дождусь автобуса и приеду, — успокаиваю я дочку — Со мной все хорошо. Я отключаюсь.


И уже собираюсь было нажать на отбой, когда Мелисса говорит мне:


Мам, без него нам будет лучше. Я точно знаю.


Я улыбаюсь: твои слова да Богу б в уши…


Я скоро буду, милая. До встречи!


Автобус будет только через сорок минут, и я начинаю усиленно топать ногами, пытаясь не дать себе замерзнуть. Осеннее солнце коварно: стоит ему закатиться за горизонт, как холод так и щиплет тебя за голую кожу.


… А в голове — Марков портрет, тот самый, что я подарила Веронике… И зачем я только это сделала? Глупая, глупая… влюбленная Ханна…


Замерзла? — слышу вдруг звук знакомого голоса и стремительно поворачиваю голову в его направлении.


Марк! — выдыхаю я так удивленно, что его приветливая улыбка становится еще шире.


Ждала кого-то другого? — тихо посмеивается он, привычным жестом откидывая волосы с лица. Люблю, когда он так делает… Я вообще… люблю… его.


Я ждала автобус… — Ох уж мне эта фрау Ридель со своими иносказаниями!


Моя машина за углом, — Марк протягивает руки и сжимает мои холодные пальцы, — едва нашел парковочное место. Пошли, пока меня не оштрафовали!


Марк…


Да? — он подносит мои руки к губам и начинает согревать их своим дыханием, при этом смотрит на меня исподлобья… с веселым блеском в глазах. Такое чувство, что не было ни нашей недельной разлуки, ни моего категоричного «нам больше нельзя видеться».


Марк… — Сердце так громко бьется о ребра, что я даже опасаюсь за собственное благополучие.


Да, Ханна?


Марк… — Я больше не могу противиться силе собственного желания и подаюсь вперед, ныряя в серо-голубые озера Марковых глаз и в его… мягкие губы, прильнувшие ко мне с нежной настойчивостью — поначалу, а потом — с голодным остервенением.


Невероятно… Восхитительно… Непередаваемо… Лучше, чем я могла только вообразить!


Марк…


Ханна.


Марк, я хочу сказать…


Я знаю.


Что ты знаешь?


Я знаю, что ты хочешь мне сказать.


Ты не можешь этого знать, — шепчу я совсем тихо. — Возможно, ты ошибаешься.


Он проводит рукой по моим растрепавшимся волосам — от нежности у меня замирает сердце.


Надеюсь, что знаю… и не ошибаюсь, — говорит он при этом.


Перестань! — я легонько пихаю его кулаком в плечо и не могу перестать улыбаться. Если я выгляжу такой же слегка осоловевшей от нашего поцелуя, каким выглядит сейчас мой возлюбленный, то любовь, определенно, пьянит… И мне нравится это хмельное состояние!


Прости, это был лучший поцелуй в моей жизни… и мой язык немного заплетается, — признается вдруг Марк с улыбкой.

Я притягиваю его к себе за отвороты расстегнутой куртки, и мы долго-долго смотрим друг другу в глаза.


Я люблю тебя, — наконец признаюсь я. — Возможно, я сошла с ума, но я так люблю тебя, Марк. — Потом утыкаюсь лицом ему в грудь и впитываю как сам быстрый перестук его сердца, вторящий моему почти в унисон, так и умиротворяющее тепло мужского тела, преданного мне и любящего МЕНЯ. Это дороже всего, что только может быть даровано нам проведением… Спасибо, Господи!


Вот видишь, — Марк гладит меня по спине, — я же говорил, что знаю, о чем ты хочешь мне сказать…


Ты много на себя берешь, — наигранно хмурю я брови.


Вовсе нет, — он пожимает плечами. — Я давно знал об этом, счастлив, что теперь и ты поняла это.


О нет, — стону я, — это ведь не из категории «мне сказало об этом твое ЕКГ»? — закатываю я глаза, вспомнив разговор с его бабушкой. — Нет, нет, только не говори мне об этом.


Об этом и о многом другом, — вторит мне Марк голосом доброго доктора, увлекающего пациента в сторону психиатрического отделения. — У нас есть много тем для разговоров… и не только, — он снова мимоходом касается моих губ, — но для начала, пожалуй, нам следует поехать домой. Здесь становится все холоднее, а твои дети волнуются о нас.


О нас?


А как, ты думаешь, я нашел тебя? — приподнимает он брови. — Мелисса наказала мне вернуть тебя в целости и сохранности. И я не могу ее подвести!


Боже, я даже не знаю, как на это реагировать…


Реакция в виде поцелуя вполне приветствуется!


Мы сплетаем наши пальцы в крепкий замок и бредем прочь от пустующей остановки. Автобуса все еще нет, но мне он и не нужен — я села в другой.

Эпилог.

Я так нервничаю, что едва могу дышать, — стонет взвинченная до предела Ханна, — а уж о том, чтобы присесть — и думать нечего.


Я подхожу и бережно беру ее за плечи, заставляя любимую посмотреть прямо в свои глаза. Обычно это ей помогает: она говорит, мои глаза действуют на нее гипнотически, чем я и пользуюсь самым бессовестным образом, — только сегодня этот «гипноз» не срабатывает — я чувствую, как ее всю потряхивает, словно в ознобе. Придется прибегнуть к более решительным мерам…


Думаешь, малышке понравится твое скисшее от нервозности молоко? — напускаю я в голос капельку строгости. — Не женщина, а торнадо какой-то… Немедленно прекрати эти метания и…


И? — подгоняет меня она, абсолютно не устрашенная моим строгим голосом.


… И вообще все будет хорошо. Иди сюда! — я тяну ее за руку в ближайшую комнату — та выполняет функцию студии, в которой меня подчас охватывает странная неловкость, ведь с доброй половины расположенных здесь холстов на меня смотрит мое собственное лицо — и плотно прикрываю за нами дверь.


Что ты задумал? — посмеивается Ханна, лукаво прищуривая враз потемневшие глаза.


Задумал успокоить тебя, — шепчу я самым эротическим голосом, на который только способен, — и я знаю единственно верный способ сделать это… — Целую тыльную сторону ее шеи под волосами и при этом веду пальцами вдоль позвоночника. — Думаю, тебе не помешает немного расслабиться…


Мы не будем делать это сейчас, — сипит Ханна, откидывая голову и позволяя мне касаться губами пульсирующей жилки на шее под ее подбородком. — Твои родители вот-вот придут.


Ну и что? — продолжаю осыпать поцелуями ее побородок, подбираясь к губам. — Со своей женой я могу делать все, что угодно.


И все же, — Ханна смотрит мне прямо в глаза, — как ты можешь быть таким спокойным?


Именно в этот момент я очень даже не спокоен, как ты можешь заметить, — многозначительно улыбаюсь я, прижимая переволновавшуюся строптивицу к своему телу. — Так что перестань задавать вопросы и поцелуй меня.


Ты пользуешься моей слабостью, — ворчит она не всерьез и послушно целует меня в губы. Наши поцелуи никогда не прискучат мне, я знаю это также верно, как верен сам тот факт, что кислород нужен нам для поддержания нашей жизни. Ханна и есть мой кислород… Не знаю, как я жил без нее… и без этих поцелуев. Иногда вся твоя предыдущая жизнь, как преддверие чего-то иного, как растянувшееся на года ожидание настоящего события, которое и есть единственно значимое для тебя — таким событием для меня стала встреча с Ханной: секундное столкновение взглядами на переполненной автомобилями трассе — и вот твоя жизнь приобретает смысл. Ты начинаешь понимать для чего живешь и качество этой жизни улучшается вдвое, втрое, в добрую сотню раз…