— К сожалению, заслуживаю, причём в полной мере. Никогда не прощу себе того, как повёл себя в тот день. Надо было схватить тебя в охапку и бежать, а я что? Медлил. Утащил тебя, напугал своим поведением, грубостью и необузданной страстью. Да и шрам не помог. Ты и так еле держалась, а я подлил масла в огонь. Пропустил шанс, обрёк тебя на годы рабства, а ведь мог спасти. Сгорал изнутри, когда ты смотрела на меня и кричала от ужаса. У тебя есть полное право меня ненавидеть.　

— Какая дикая история. — Закрыв сухие глаза, я болезненно поморщилась и потуже затянула одеяло вокруг себя. — Ты пытался мне помочь, кричал, чтобы я бежала, а я звала Олави, чтобы спастись от тебя. Если б я знала…　

Макс дёрнулся и сжал подлокотники, быстро переводя тему. В наших откровениях нет места «если бы».　

— А потом тебе удалось сбежать.　

Какое счастье, что это был не вопрос, а утверждение, и Макс не ждал моего ответа. Иначе мне пришлось бы признаться, что это не так.　

Однажды мне действительно удалось сбежать. Я провела сутки на пляже в незнакомом городе, языка которого не понимала. Грызла песок, чтобы не кричать. Меня выворачивало в кусты, я полоскала рот солёной водой и просто старалась выжить. Лекарственный дурман постепенно спадал, и у моих ног плясала правда. Изгалялась, корча рожи и танцуя передо мной извращённый танец. Я поняла, что прошло два года, а я их почти не помню. Остались только провалы в памяти и боль. Звериный инстинкт выживания толкнул меня вперёд, и я поползла вдоль берега в поисках помощи. Через десять минут я наткнулась на Олави. Он меня нашёл, а Макс — нет.　

Был ещё один случай, когда мне почти удалось сбежать. Однажды в Париже Олави позволил мне прогуляться по центру города. Показывал достопримечательности, фотографировал, а я пассивно смотрела по сторонам. Не знаю, какими таблетками меня пичкали, но мир казался бесцветным. Серый, почти прозрачный Париж, полный безликих людей, ступающих по слякотным улицам. Я устало присела на ступени здания, наблюдая, как Олави делает очередной снимок.　

— Видишь, как я к тебе отношусь? — восклицал он. — Вожу тебя по всему миру, как принцессу! Посмотри, какая красота!　

Кто-то задел меня ногой, и, обернувшись, я обнаружила, что сижу на ступенях здания полиции. Неведомая сила подняла меня на ноги и толкнула вверх по лестнице.　

— Помогите! — звонко заорала я на английском и, шатаясь, ввалилась в приёмную. — Меня похитили! Помогите! Этот мужчина держит меня силой!　

Споткнувшись о порог, я грохнулась на пол и поползла, игнорируя боль и протягивая руки к полицейским.　

В приёмной повисла тишина. Двое полицейских переглянулись, помогли мне встать на ноги и начали задавать вопросы на ломаном английском. Наплевав на грамматику и произношение, я выдала им всю свою историю в один присест. Держалась за них побелевшими от усилий пальцами, боясь, что они отдадут меня Олави. А он стоял в дверях, не пытаясь скрыться, и печально улыбался. Почему он не бежит? Почему не пытается спастись?　

— А где сейчас этот мужчина? — спросил полицейский.　

— Вот он! Не отдавайте меня ему! — кричала я, содрогаясь от предчувствия свободы. Пусть Олави делает, что хочет, я не могу больше защищать других, я должна спастись. — Он угрожал моей жизни! Сказал, что убьёт мою семью!　

— Лара, девочка моя любимая, не волнуйся. Смотри, я не подхожу, я не прикасаюсь к тебе. Да? Всё в порядке, моя хорошая, — нежно пробормотал Олави без тени волнения. Отличный актёр, он обошёл меня стороной и достал из кармана толстый конверт.　

— Простите за беспокойство, — покаянно сообщил он полицейским и протянул им стопку бумаг. На одной из них я увидела свою фотографию. — Виноват в этом только я, никто другой. Всё ещё надеюсь, что удастся избежать госпитализации, но боюсь, что и мои силы уже на исходе. Решил, что поездка в Париж ей поможет, но увы, стало только хуже.　

Полицейский пролистал бумаги и подозвал помощь. Меня усадили на стул, удерживая руки и ноги.　

— Я не знаю, что там написано, но это — ложь! Меня похитили! Он — преступник!　

Я кричала, пиналась, кусалась, пока Олави не достал шприц и ампулу из того же конверта.　

— Мы отвезём пациентку в ближайшую клинику. Я поеду с вами, чтобы проверить ваши показания. Но если вы говорите правду, то таким, как она, не место на улицах Парижа, — сказал полицейский, и, печально улыбнувшись, Олави согласился.　

Теряя сознание, я надеялась на смерть.　

Когда я проснулась, Олави наказал меня так жестоко, что я перестала надеяться и стала молиться о конце. Поддельные справки из нескольких клиник утверждали, что я страдаю параноидной шизофренией и представляю опасность для себя и для других.　

— Ещё раз выкинешь что-то похожее, запру в частной клинике, пока не забудешь своё собственное имя. И убью всех твоих родных. Прими, как факт, что ты — моя, пока я сам не захочу от тебя избавиться.　

Можно ли спастись от человека, который являет собой чистое зло? Который ломает твоё сознание настолько, что, годы спустя, ты не в силах найти себя?　

Нет, Макс, мне не удалось спастись, но я не могу в этом признаться. Пока что не могу. Если ты узнаешь правду, то никогда уже не посмотришь на меня так, как сейчас.　

Ты не смог меня спасти, и я тоже не справилась.　

— А Олави..? — решается спросить Макс после длительного молчания. Не заканчивает вопрос, позволяет мне самой решить, отвечать или нет и как подробно.　

Мне не удалось избавиться от Олави, но это — не та тема, которую я готова обсуждать.　

Встаю, раздеваюсь, не стесняясь его взгляда, и ухожу в ванную. Когда возвращаюсь, Макса уже нет, и мне так обидно, что впору плакать. Неудивительно. После такой истории я бы тоже от себя отказалась. Ложусь на его половину кровати, нюхаю подушку — не помогает. Сходить за ним? Попросить снова со мной лечь? Нет, не могу, не хочу его жалости. Он и так сгорает от чувства вины и путает его с любовью. Уж как-нибудь засну. Поворочаюсь, помучаюсь и засну.　

Или нет, не засну. Не хочу засыпать. Не хочу без него. Хочу, чтобы всё было просто и сразу, чтобы я никогда больше не оставалась без Макса. Ни на час.　

Щелчок замка, звон цепочки — и Макс забирается под одеяло за моей спиной, подталкивая меня коленом.　

— Ты на моей половине, — ворчит он. и я слышу улыбку в его голосе.　

Его колени, руки, грудь, всё тело прижимается ко мне, окружая теплом. Как я и хотела, в точности. Я ёрзаю, пристраиваюсь, вписываюсь в него. Надо же: всего одна ночь, а я привыкла.　

С Максом происходит что-то странное: его руки дрожат, голос срывается.　

— Господи, Лара, мне нужно быть ещё ближе. Держись за меня, ладно?　

Льну к нему изо всех сил. Спиной прижиматься трудно, не обнимешь, но он всё делает сам. Закрывает меня собой, бормочет обрывки фраз: «Вот так, ещё ближе… пожалуйста, держись… не отпускай». И я закрываю глаза, чтобы вокруг — только он, только его слова и тепло. Когда спелёната им, то всё могу. Мне хорошо, потому что не чувствую ничего, кроме его тела. Если он заслоняет собой всё остальное, то мне хорошо. Вот оно, открытие декады: мне может быть хорошо.　

— Я не смог тебя найти. Я тебя не спас.　

В его голосе столько боли, что я пытаюсь обернуться, чтобы увидеть его глаза. Он не позволяет, бормочет «не спас» и отчаянно целует мои волосы.　

Макс многого мне не рассказал, как и я ему. Но я поняла, насколько сильно он хотел меня найти. Остальное уже не имеет значения.　

— Ты нашёл меня. — Успокаиваю и его, и себя. — Я держусь за тебя, Макс. Я хочу за тебя держаться.　

Душа находит нужные слова, а рука тянется к нему. К мужчине, который сочится желанием. Его тьма сложилась с нежностью, накрывая меня.　

— Хочешь? — не верит он и чуть отстраняется. Опасается моей лжи, боится, что я сдаюсь из сочувствия к его страсти.　

— Очень хочу. Я на таблетках.　

— Я чист.　

Макс всё равно не верит, не после моей прошлой выходки, но я изгибаюсь и не оставляю ему выбора. Почти не оставляю. Провожу ладонью по члену, насаживаюсь совсем чуть-чуть и останавливаюсь. Дальше он должен сделать сам.　

Мы замираем в мучительном полусоединении.　

Макс поднимает руку и хватается за изголовье кровати. Его пот на моей спине только усиливает возбуждение.　

Он сдерживается.　

Не верит, что я его хочу.　

Я не умею убеждать, но пытаюсь истощить его силы: прикасаюсь к себе, постанываю, делаю крошечные движения — и тогда он сдаётся. Входит на всю длину, мучительно медленно, и замирает.　

Его выдох как крик.　

Кажется, что над нами разверзнутся небеса, засыпая нас то ли манной, то ли проклятиями.　

Должно случиться нечто эпохальное, оглушительно-громкое, ибо в этот момент поворачивается сама судьба. Скрежещет ржавыми шестерёнками и готовит новый расклад.　

Макс заворачивает меня в своё тело и двигается, впитывая каждый стон. Я хватаюсь за его пальцы, чтобы он не сомневался, что я держусь. Крепко. Я хочу за него держаться. Впиваюсь в его запястье зубами, и Макс отвечает довольным рыком. В этот момент под влажные аккорды близости рождается доверие. Совсем ещё зелёное и слабое, оно отзывается на откровение распахнутых бёдер.　

Макс ускоряется. Его осторожность сносит диким порывом, накопленным за годы ожидания. Тьма урчит, воспевая свободу, и я принимаю её, поэтому что это — не грубость, а страсть. Нежность, доведённая до кипения, и ни капли боли. Только сильный мужчина, прикипевший к моей душе.　

Но Макс не позволяет себе потеряться. Одёргивает свою страсть, сбивается с ритма и замедляется.　

Мягкий поцелуй, пробежка пальцев по груди — заботливая нежность. И только горячий пот и ожог желания напоминают о том, что настоящая страсть Макса подобна огню.　

— Ты первая. Я хочу почувствовать, как ты кончаешь.