У меня дачи нет и не было, мы с родителями жили небогато. Всего хватало, но без излишеств. Нам незачем было скрываться за кирпичными заборами в полтора роста высотой. В нашем городке не ожидалось нашествия викингов, да и маньяки типа Седова тоже не водились.

Разложив продукты, АД ушёл за дровами.

— Выбери себе комнату и распакуй вещи, — приказал, оглядываясь.

Забавно, когда тебе приказывают. Я бы накричала на него, но мне лень. Интересно наблюдать за ним, таким незнакомым и непонятным. Таким донельзя уверенным, что он сможет взять мою жизнь под контроль.

Возникает чувство, что моё общество ему в тягость. АД вздыхает после каждой фразы. Выдавливает слова с усилием, как зубную пасту в конце тюбика. Для меня его хмурая компания — тоже не подарок, но, как минимум, хочется разобраться, зачем он приволок меня на дачу. Если собирается закопать в лесу, то не раньше, чем через неделю, уж очень много купили еды.

Я не стала бунтовать, поднялась наверх и выбрала спальню. Их всего три, и сразу ясно, какая из них хозяйская. В ней кровать такого размера, что с неё можно запускать космические корабли. Похоже, АД сбегал с дачи в дикой спешке: простыни и подушки разбросаны по всей спальне, только что на лампе не висят.

Бесшумно прикрыв дверь, я выбрала спальню подальше от его. Бросила на пол мешки с одеждой — вот и устроилась. Распаковываться не собираюсь. Одной рукой складывать вещи — умаешься, да я и не планирую задерживаться на так называемой даче АДа. В АДу, короче.

— Эй! Ты дома?

Женский голос.

Ну вот, началось. Дачные девочки услышали о возвращении классического плохого парня и прибежали за ним охотиться. Сижу тихо, не шуршу мешками, вдруг обойдётся? Девицы залезут прямо к нему в постель и будут тихо лежать, ждать клиента.

Откуда во мне столько злобы?

— Эй! Адик! Ты наверху?

Адик!! С ума сойти можно.

— Я слышала, как ты шуршишь. Не заставляй меня подниматься наверх с ребёнком!

А вот и так называемый соседский ребёнок. Пришёл вместе с мамашей навестить «Адика».

Вздохнув, я вышла к лестнице и остановилась на верхней ступени. Снизу на меня смотрела миловидная женщина с ребёнком на руках. Упитанный, забавный, как раз подходит под шесть месяцев.

— Ой, это ты! — женщина поправила выбившиеся из-под шапки светлые волосы и стряхнула снег с сапог. — Ты — Лера, девушка, которая болеет, да?

Девушка, которая болеет. Ну и прозвище, похуже, чем АД.

— Да.

— Извини, что помешала. Я — Женя. А где АД?

— Вышел за дровами.

— Столько снега намело, что еле дошла. Он бутылочку купил?

— Да.

Нехотя спускаюсь вниз, стараясь не встречаться с женщиной взглядом. Я — девушка, которая болеет, мне всё дозволено. На таких, как я, не смотрят в упор.

— Будь добра, подержи Гришку, пока я сниму дублёнку.

Женя пытается всучить мне малыша, а я в ужасе отступаю. Не удержу одной левой. Не удержу! Нет!

— Нееет… — растягиваю слово, выстреливая истерическими нотками. Спотыкаюсь и плюхаюсь на диван, глядя в голубые детские глаза.

— Не приставай к Лере! — морозный окрик АДа из дверей. Даже ребёнок вздрагивает от гнева в его голосе.

— Я… Да я не знала… не сообразила… — пытается оправдаться Женя, как и я, оглушённая резким вторжением АДа и его криком.

— Всё в порядке, — неловко извиняюсь я. Мне стыдно перед Женей. Ведь я могла нормально сказать, что боюсь не удержать ребёнка одной рукой, а вместо этого меня переклинило. Аж на диван свалилась.

АД бросает на пол охапку дров, скидывает куртку и пытается согреть руки дыханием.

— У Леры болит рука, — говорит чуть мягче и виновато косится на испуганного ребёнка.

— Извини, Лера! — Женя отдаёт мальчика АДу и снимает дублёнку, открывая взгляду приятные округлости, сохранившиеся после родов. — Целый день наедине с Гришкой, аж мозги набекрень. Не соображаю, что говорю. Посижу с вами хоть часок, а то с ребёнком всё «сю-сю» да «хи-хи», и я скоро разучусь говорить по-человечески.

АД смотрит на меня, словно спрашивает разрешения. Он и вправду ненормальный. Дом — его, знакомая — его, я-то тут при чём? Как будто я заставлю их выгнать! С какой стати? Пусть они остаются, а вот я уйду. Мне не до общения.

— Приятно было познакомиться.

Выдавив улыбку, я поднимаюсь наверх.

Какого, спрашивается, чёрта он привёз меня на дачу? Прикопает где-нибудь под сосной, чтобы не мучилась?

За окном — занесённые снегом дома, заборы и глухой лес. Тоже мне, дачи. Мужики собираются на выходных, пьют пиво и меряются высотой забора, вот тебе и дача.

Что я здесь делаю?

Только если… а вдруг Седов действительно задумал очередную месть, и АД решил меня спрятать?

От этой мысли закружилась голова. Та «операция» на складе, её не забыть. Иногда ночью просыпаюсь на импровизированном операционном столе и вижу над собой карие глаза моего мучителя в прорезях маски. После этого уже не заснуть. Купаюсь в холодном поту и до боли прикусываю губу, чтобы не закричать.

Любое напоминание о прошлом отзывается во всём теле спазмом паники.

В комнате делать нечего, поэтому я забираюсь в постель. Закутываюсь с головой и стараюсь ни о чём не думать.

Снизу раздаются тихие голоса, звон посуды, детское хныканье. Батарея булькает теплом, и я постепенно отогреваюсь. Сон не приходит, но общаться с чужими людьми не хочется.

Что я делаю на даче незнакомого мужчины?

Торопливый стук — и АД появляется в дверях, не дожидаясь моего «Войдите». Осматривает комнату и, заметив мешки с одеждой, недовольно поджимает губы.

— Ты не распаковалась.

Молчу.

— Пойдём готовить еду.

Не двигаюсь.

— Лера, это не вопрос. Поднимайся! — АД сдёргивает одеяло и подаёт мне руку. — Быстро!

Поднимает меня с кровати и подталкивает к двери.

Наверное, мне хотелось, чтобы он за мной пришёл. Чтобы выдернул из постели и из заточения в себе и заставил бороться. Я не хочу быть слабой и нуждающейся, но я не знаю, как выпустить из себя боль. «Болепускание» вместо кровопускания. Не могу избавиться от отчаяния.

И больше всего я боюсь узнать, что останется после того, как боль уйдёт. Боюсь встречи с пустотой.

Мы толкаемся на кухне. Втроём. Малыш лежит на диване, окружённом баррикадой из стульев. Женя режет салат, АД пьёт пиво. Отличное разделение труда.

— Ты голодная? — спрашивает Женя. Говорит приветливо, но не улыбается. Она почти совсем не улыбается, даже когда разговаривает с сыном.

— Нет, спасибо, — отвечаю тихо.

Я не знаю, что делать на кухне, мне здесь не место. Медленно отступаю к холодильнику, прижимая больную руку к груди. Трусь лопатками о холодную поверхность и смотрю под ноги.

— Лера голодная, — говорит АД между глотков. — За весь день съела один бутерброд.

— Неправда, — возражаю из вредности.

— Что ты ела?

— Не твоё дело, АД.

Я веду себя, как ребёнок. Гриша — и то более уравновешенный.

Тут же смущённо смотрю на Женю, но она не обращает внимания на мою грубость.

— Поможешь мне, Лер? — Суёт мне в левую руку пачку куриных грудок. — Сполосни и положи на сковородку. Потушим в соусе со специями, а потом добавим рис. Подойдёт?

Голодное урчание в животе выдаёт меня с головой. Но никто не смеётся, даже не улыбается.

Только ребёнок гулит на диване, лёжа на животе распластанным лягушонком. Пытается ползти, хватается пальцами за пелёнку и пускает пузыри. Упорный, мне бы у него поучиться.

«Сполосни и положи на сковородку».

Кладу упаковку на разделочную доску, протыкаю пальцем плёнку и достаю куриную грудку. Тут же жалею, что не включила воду, потому что теперь рука грязная. Кладу грудку обратно, сдавливаю кран между предплечьем и гипсом и пытаюсь повернуть.

АД ставит пиво около раковины и прислоняется к моей спине. Медленно, слишком медленно, чтобы это было всего лишь попыткой помочь. Обхватывает левое предплечье и гипс на больной руке. Стоит, прижавшись, повторяя мою позу. В кухне слишком тесно, слишком жарко. Слишком много мужчины за моей спиной. Он просто помогает включить воду, но в моей голове этот момент прокручивается, как замедленный кадр, и я не могу вырваться из странного оцепенения. Как в лифте. Женя щебечет что-то по поводу пользы имбиря, не замечая странной сцены за её спиной. АД включает воду, проверяет температуру и моет мою здоровую руку.

В этот момент Женя оборачивается и вскрикивает, и я тут же заливаюсь краской. Пытаюсь вырваться, но только ближе прижимаюсь к АДу.

— Прости меня, Лера! — причитает Женя. — Не знаю, что у меня с головой. Тебе не справиться одной рукой, а я, дура, всучила тебе курицу.

— Ничего страшного, — отвечает АД в мои волосы. — Я помогу Лере, а ты займись рисом.

Женя продолжает извиняться, а я мечусь из стороны в сторону, вырываясь из рук АДа.

— Не дёргайся! — ругается он и выпускает меня на свободу. — Лучше налей на сковороду масла.

Я выбираю глубокую сковороду, наливаю масло и слежу за мужчиной, которого не знаю. Совершенно не знаю. Подпускаю слишком близко к себе, повинуясь инстинктам, которых раньше не замечала. Доверия между нами нет и быть не может. Но есть глубокое, ноющее чувство, толкающее меня к АДу. Его легко спутать с влечением, но дело не в сексе. Хотя… Нет, это другое. Инстинкт выживания. Уверенность, что АД знает путь к моему спасению и подскажет мне, как выжить. Как пройти через пустоту и пробудить в себе жизнь.

* * *

Мы обедаем молча, и только ребёнок разбавляет тишину. С чужими людьми легче, они меня не знают. Они понятия не имеют, какой я была, какой могла стать. Им не известны обещания моего прошлого и блеск талантливого будущего.