Заглянула в соседние комнаты — никого. Даже в грязном белье покопалась. Значит, «изолировали» только меня, самую подозрительную. Выглянула за угол — всё спокойно, одинокий охранник скучает у дверей операционного блока.

Досталось только мне, и я разберусь с этим позже. Как закончится операция, устрою Седовым такой разнос… Такой разнос!..

А сейчас меня волнует только одно.

Надев маску и шапочку, я проскользнула мимо охранника в операционный блок и, игнорируя удивлённые «где ты была?», забежала в раздевалку. Натянула хирургический костюм, позаимствовала чью-то обувь и рванула в операционную.

Мне снова повезло, несказанно. Слишком занятый подготовкой к операции и общением с пациентом и его роднёй, Ярослав Игоревич почти не заметил моего отсутствия.

— Хватит копаться! — рявкнул он, отступая от раковины и проходя в операционную. Рядом с ним — первый ассистент, нас трое на одного больного.

Под маской не видно моего истерзанного кляпом рта и красной полосы на щеках. Других следов стычки с охранником нет, страх рассеялся, и я спокойна, как никогда. С маньяком разберусь потом, по-крупному. Пожалуюсь больному, что один из его ребят принял меня за подозрительную личность, скрутил и запер в аппаратной.

Размяла затекшие руки и забыла о происшедшем. Не верите? Попытайтесь. Забыла — и всё. Как отрезало. Маньяков много, а у меня больной на столе.

Привычный метроном сердцебиений, всхлипывание приборов, стерильное полотно под руками. Под ним — Станислав Седов, доверивший нам свою судьбу. Молодой мужик, у которого, в отличие от меня, сегодня — очень неудачный день.

Ещё ни капли крови, только яркий свет и запах человеческой надежды. Я — второй ассистент, но очень надеюсь, что Ярослав Игоревич позволит мне сделать как можно больше. Руки приятно зудят от предвкушения, от грядущего танца, заученного, как молитва.

— Григ! — приказывает Ярослав Игоревич. Он всегда начинает с музыки Грига, потом, когда немного устаёт, заряжается Бетховеном. Завершает под Моцарта, на подъёме.

Мы приступаем. Заканчиваются слова и начинается танец, грациозный, величественный и спасительный.

Однажды я войду в мою операционную и попрошу сестру включить джаз. Только джаз. Самый эмоциональный из музыкальных жанров. Говорят, хирурги — чёрствые люди, но это неправда. Мы учимся скрывать чувства, долго к этому привыкаем. Скажу вам по секрету: то, что происходит сейчас под нашими руками — чистая, незамутнённая любовь.

Я уже сказала, я — хирург. Не женщина, не дочь, не будущая жена и мать. У меня есть только одно амплуа. Только одно счастье.

----------

1 — Усэйн Болт — знаменитый ямайский легкоатлет.

2 — ВИП — от англ. VIP — очень важная персона.

Глава 2

Василий Седов, отец больного, не находил себе места. В буквальном смысле. Вскакивал, снова садился, слепо смотрел по сторонам, хватал себя за волосы. Грязно ругался, не извиняясь. То и дело смотрел на сына, отказываясь верить в реальность происходящего.

В реанимации Станислава Седова поместили в отдельную палату, куда впустили его отца и — к моему изумлению — двух охранников. Перефразируя Оруэлла (3), скажу: все люди равны, но некоторые более равны, чем другие.

Операция закончилась, и больной пришёл в себя, чтобы услышать страшное слово — «осложнения».

— Откуда взялась эта сосудистая аномалия?! — кричал Седов-старший. Бескомпромиссный мужчина, привыкший к власти и полному контролю — вот, каким мне показался отец пациента. В данный момент его распирал гнев, ослепляющий, доводящий до красной пелены перед глазами. Такие, как он, не переносят ощущения собственного бессилия.

— Откуда!? — настаивал на ответе Седов-старший. — Что за хрень? Разбил машину — ладно, не в первый раз. Сотрясение мозга — и это объяснимо. Но чтобы такое совпадение? Чтобы сосудистая аномалия начала кровоточить после травмы? Откуда она взялась?

— Трудно сказать. Скорее всего, она присутствовала с рождения, но не вызывала никаких симптомов до момента аварии. К сожалению, вашего сына привезли достаточно поздно, ткани уже отекли. Мы постарались сделать всё возможное, но не смогли предотвратить осложнения, — в который раз объяснил Ярослав Игоревич.

— Прекратите повторять одно и то же!! — кричал Седов-старший, не в силах смириться с участью парализованного сына. — Если Стаса привезли слишком поздно, зачем вы вообще взялись оперировать?

— Без операции последствия были бы намного более тяжёлыми.

— Я вам не верю! НЕ ВЕРЮ! — тряся кулаками, Седов-старший подскочил к главному врачу. — С какой стати я должен вам верить? Надо было сразу отправить сына в Германию.

Ярослав Игоревич оставался спокойным и приветливым. Он стоял впереди, мы с первым ассистентом — чуть сзади. Треугольник вины. Мы старались, действительно старались. Сделали всё возможное, но увы. Нарушенное кровообращение восстановить не удалось. Если Станислав и сможет ходить, то с трудом и после длительной реабилитации.

Мы всё сделали правильно. Ярослав Игоревич — гений. Видели бы вы, как он старался. Как мы старались. Но вина — дело колкое. Ударяет в сердце, как игла, от неё не избавишься. А вдруг я что-то упустила? Да-да, лично я. Неважно, ассистент ты или ответственный хирург, каждая операция — это личное.

Ещё не полностью отойдя от наркоза, Станислав вяло усмехнулся и махнул рукой.

— Прекрати, отец, а то давление подскочит. Случилось — так случилось, я справлюсь. Ярослав Игоревич говорит, что паралич будет неполным, и что после реабилитации я смогу снова научиться ходить. Могло быть и хуже — руки-то работают нормально.

Седов-старший удивлённо посмотрел на сына, не понимая, как его плоть и кровь может быть такой всепрощающей, даже если причиной его беды стала сама судьба.

Больной повернулся ко мне и подмигнул:

— Я с моим симпатичным хирургом ещё на свидание схожу. Вприпрыжку! Вот увидишь!

— Только если вприпрыжку! — Я позволила себе крошечную улыбку. Станиславу Седову нельзя не улыбнуться. Он очень хорош собой, даже в реанимации. Бледный, с запавшими глазами, растрёпанными светлыми волосами и красными пятнами на щеках от пластыря — и при этом харизматичный до неприличия. Авария, операция, а теперь такая новость — а он улыбается и сохраняет оптимизм.

Любуясь им, я не заметила, что Василий Седов сосредоточил хмурый взгляд на мне.

— Кто она такая? — спросил Ярослава Игоревича, не желая обращаться ко мне напрямую. — Вот это кто? — грубо ткнул пальцем в моём направлении. — Я не видел её до операции! Вы приходили без неё.

Меня распирало от желания рассказать об уважительной причине моего отсутствия, но разговор в реанимации — не время жаловаться на маньяка.

Главный обернулся, словно не узнал меня по голосу.

— Валерия Леонова — хирург, она мне ассистировала. Я бы хотел обсудить с вами реабилитацию…

— Что именно она делала? Какую часть операции?

— Послушайте, это не имеет значения.

— Для меня — имеет.

Страх, пережитый при нападении незнакомца, не сравним с ледяным ужасом, сковавшим тело, когда из-под кустистых бровей на меня посмотрели пронзительные глаза Василия Седова.

— Валерия Михайловна — наш лучший ординатор, она…

— Она ординатор?? — прогремел Седов-старший.

— Отец, прекрати сейчас же! — потребовал сын усталым голосом. — Отстань от хирургов, их было трое! Они сделали всё возможное, а теперь я хочу поговорить о реабилитации.

Он снова подмигнул мне, но в этот раз я не улыбнулась. Слишком осязаемой была угроза, исходящая от его отца.

— Подожди, сын. Я хочу знать, какую часть операции делала эта женщина.

— Валерия Михайловна — не женщина, а хирург! — возмутился главный, но меня уже было не остановить. Я двинулась на амбразуру, как заведённая. Мне нечего стыдиться, и я не собираюсь прятаться за спиной начальства. Глядя в змеиные глаза Седова-старшего, ответила ровным, вежливым голосом:

— Я ассистировала. Отвечала за дренаж, делала разрез…

— Вы трогали его сосуды?

— Василий Борисович! Вы не вправе допрашивать мою ассистентку! Я отвечаю за данную операцию и заверяю вас, что мы сделали всё возможное… — Ярослав Игоревич попытался урезонить Седова-старшего, но тот дёрнул плечом, стряхивая слова главного.

— Прекрати! Сию! Минуту! — потребовал больной, гневно глядя на отца. Этот крик утомил его, и он закашлялся и на секунду прикрыл глаза. Остальные умолкли, позволяя больному закончить. — Если тебе нужны виноватые — вини себя. Вы с матерью родили меня с аномалией, поэтому всё так и случилось. Остальное — судьба. Сделай милость, отвяжись от хирургов. Они сделали всё возможное.

Седов-старший не посчитал нужным прислушаться к словам сына. Он был слишком занят тем, что разглядывал меня. Пристально. Выжидающе. Он ждал ответа на заданный ранее вопрос: трогала ли я сосуды его сына. «Трогала»! Слово-то какое выбрал. Словно я их пальцем тыкала.

— Да, я ассистировала на протяжении всей операции. — Говорю спокойно, немного вызывающе. Я всё сделала правильно, он не вправе меня винить. Никто не виноват. К тому времени, когда началась операция, кровообращение уже было не восстановить. Кровотечение мы остановили, с аномалией справились, но нарушение кровотока обратить не удалось.

Станислав прав. Остальное — судьба.

Однако правда заключается в том, что себя ты винишь в первую очередь. Что бы ни случилось.

Сомнения, как вирусы, вторгаются в твои мысли и остаются навсегда.

Не имеет значения, виноват ты или нет. Неудачи оседают в памяти, и я помню каждую из них, наизусть, до секунды, в красках. Все случаи, когда «что-то пошло не так».

— Василий Борисович, позвольте объяснить ещё раз, — терпеливо сказал главный врач и снова повторил отчёт об операции.