— На все сто. А как насчёт того, чего хочешь ты?

— Я уже это получил, а остальное — фигня. — Чмокнув меня в нос, Андрей потянулся. — Как же хорошо мы с тобой всё переиграли.

— Ага, даже встретились в лифте. Интересно, как долго ты в нём катался?

— Не поверишь, но нисколько. Я надеялся удивить тебя, когда приду на открытие, так что наша встреча была совершенно случайной. Кстати, о случайностях. Я уже несколько лет интересуюсь Адлибитум, а тут как узнал, что один из их контрактов в твоей больнице, то понял — судьба. Или снова случайность.

Как же, случайность. В случайности я больше не верю. Уж извините, жизнь научила.

* * *

Когда я пришла на работу на следующее утро, на посту заметила одинокую мужскую фигуру в белом халате. Стоит, листает историю болезни. Центр только открылся, больных ещё нет, поэтому непонятно, что незнакомец тут ищет. Подхожу ближе, чтобы проверить, и в этот момент мужчина, не поворачиваясь, каркает моё имя.

— Леонова?

— Да.

Заглядываю ему в лицо и тут же отступаю назад. Ох, блин. Нейрохирург, специалист по эпилепсии.

Натянуто улыбаюсь.

— Центр только открылся, заведующая будет позднее.

Ретируюсь в надежде, что он не заметит, но он щёлкает пальцами, подзывая меня обратно. Глаза всё ещё сосредоточенно сканируют историю болезни.

— Я к вам пришёл, — удивляет меня хирург. Откуда он меня знает, понятия не имею. Я стараюсь держаться подальше от нейрохирургов, назовём это странной формой самозащиты. — Пару недель назад вы прислали неврологам двадцатилетнего больного с необычными приступами.

— Да, помню. Поймали их на видео, пока он спал.

— Если у вас есть несколько минут, могу показать его новые записи. Очень интересный случай.

С неохотным «угу» веду его к компьютеру.

Хирург вводит пароль, и какое-то время мы обсуждаем больного.

— В пятницу утром поставим ему субдуральные электроды. — Повернувшись, хирург впервые смотрит мне в глаза. Его возраст не определить. Судя по седине и морщинам на лбу, за пятьдесят. Борода, усы, растрёпанные волосы — лица почти не видно. Только глаза, но они не выражают ничего особенного, кроме усталости.

Смотрит на меня так, словно проверяет, знаю ли я, что такое электроды. Самонадеянная заноза, вот он кто.

— Я рада за больного, он — отличный парень и уже давно мучается без диагноза. Если найдёте причину, избавите его от приступов.

Говорю очевидное, и даже под усами видно, как хирург недовольно кривит рот.

— Выкроите время в пятницу утром?

— На что? — вопрошаю тупо.

— Электроды, говорю, ему нужны. Внутримозговые. Вот и сделаем доброе дело, — излишне громко и почти по складам говорит он, намекая на мою тупость.

Сделаем?? Это он не меня ли имеет в виду?

— Вы сделаете, а я навещу его после операции.

— Ваш больной, вот вы и сделаете, Леонова, — недовольно пыхтит хирург. — А я помогу.

Наверное, он что-то перепутал. Слышал, что я хирург, вот и предлагает. Хотя как он может не знать, кто у них в больнице оперирует, а кто — нет?

— Спасибо, но я не оперирую.

— Тогда и я не буду, — он пожимает плечами, встаёт и собирается уходить.

Это ещё что за бред?

— Простите, но у меня после аварии повреждена рука. Теперь я работаю в новом центре…

— Заключение писали левой рукой?

— Да.

— Судя по вашей писанине, Леонова, вы — левша. Не придраться ни к одной букве, почерк в разы лучше моего. Судя по тому, что я о вас слышал, вы — кремень и безупречно справляетесь обеими руками. Судя по отзывам вашего врача, вы одержимы реабилитацией. Сомнология — это хорошо, но хирургия лучше.

— Вы не понимаете! Я никогда не смогу…

— Бросьте, Леонова! Это чисто женский подход к жизни — в первую очередь думать о том, что с тобой не так. Меня это бесит. Давайте, наоборот, подумаем о том, что вы сможете сделать. Сначала попробуем по мелочи — поможете мне поставить электроды, а потом посмотрим, что дальше. Я же не отнимаю у вас хлеб? Занимайтесь своей сомнологией, сколько хотите.

— Не отнимаете.

— Тогда в чём дело? Хотите оперировать?

Гортань сжалась с такой силой, что не могу дышать.

— Да, — отвечаю с трудом.

— Вот и врач говорит, что он вам упражнения назначает, а вы всё узлами балуетесь, — засмеялся хирург. Жаль, что не видно его лица, ведь так хочется понять, о чём он думает.

Только бы не жалость. Если Ярослав Игоревич с ним связался и попросил о любезности, типа: «Пустите болезную в операционную хотя бы зажим подержать», — то я… я не знаю, что с ним сделаю… Сегодня же уволюсь и уеду.

— Вас попросили мне помочь? — спрашиваю напряжённым, сдавленным голосом, аж горло свело.

— Помочь? — удивляется хирург. Вроде искренне, хотя фиг разберёшь со всей этой порослью на лице. — Ваш больной попросил, чтобы вы ассистировали. Слышал, что вы — хирург, вот и высказал пожелание. Вы, видите ли, на него впечатление произвели. Сказал, что приятно иметь дело с человеком, который любит свою работу. Вот я и решил поинтересоваться, что это у нас за нейрохирург завёлся, который прохлаждается без дела. Не могу сказать, что я впечатлён, уж слишком вы нервная и подозрительная. Худшие женские качества, если хотите знать моё мнение. Но дам вам шанс — заполним пару бумажек для допуска в операционную и посмотрим, что там с вашими руками.

Надо же, как. Ведь действительно люблю свою работу, этого не отнимешь. Даже без операций, всё равно люблю. Из-за больных, из-за людей, их и люблю. Остальное — техническая сторона дела. И жизнь люблю, которая ко мне вернулась. Стала объёмной, словно была картинкой, а теперь — фильм.

Пытаюсь объяснить всё это, сбивчиво, торопливо. Кто бы знал, с чего меня вдруг прорвало, да ещё и в такой неподходящий момент.

К счастью, хирург быстро прерывает мою болтовню.

— Оперировать будем? — спрашивает настойчиво, и между бородой и усами прячется улыбка.

— Я не уверена… не знаю… — вдыхаю, чтобы набраться смелости, — будем.

— Вот и славно. Вокруг полно случаев, когда правши становятся левшами, да и вообще — поработаете со мной и узнаете: для меня нет ничего невозможного. Как и для людей, которые со мной работают.

О, какой знакомый характер! Если сбрить бороду и усы, обнаружу близнеца Ярослава Игоревича, не иначе.

— Спасибо.

— Загляните ко мне после работы часов в шесть. Подпишем бумажки и навестим операционную. Без свидетелей. Посмотрим, до чего вы дореабилитировались, и подготовимся к пятнице.

А то я не пробовала! А то я с инструментами не играла! Левую руку натренировала так, что и вправду, как левша. Правой могу помогать, сносно. Но всё равно ничего серьёзного сделать не смогу. Наверное, не смогу?

— Леонова! — почти крикнул хирург. — Предупреждаю, я — человек жёсткий, порой жестокий. Со мной легко не будет. Поняли?

Плавали, знаем. Мне вообще везёт на особо покладистых мужчин.

— Поняла.

— Если то, что я о вас слышал, — правда, будете и дальше оперировать со мной. Если захотите, конечно, я вас не принуждаю. Кстати, Леонова, навестите своего больного, он в двести седьмой палате. Будет уговаривать вас участвовать в операции. Если хотите, поломайтесь для приличия, вы же женщина, — усмехнулся, подмигивая.

«Я не женщина, я — хирург!» — эти старые слова больше не мои. Я настолько женщина, что не верится. Андрей запустил во мне мутацию невероятной силы. И вот — у меня появился второй шанс получить мою мечту, а я топчусь на месте. Не узнаю её, она как бы и не мечта вовсе. Любимое дело — да, призвание — да. Но без одержимости, которая раньше управляла моей жизнью.

Хирург внимательно следит за моими эмоциями и что-то пожёвывает. Только бы не бороду, а то мы не сработаемся.

— Можно спросить, зачем вам это? — спрашиваю, не сдержавшись. — Столько возни, аттестаций, документов, а потом ещё и следить за новым работником, причём дефектным. У вас ведь полный штат талантливых хирургов.

Он постоял, подумал, глянул по сторонам и начал расстёгивать рубашку. Убрал галстук в карман и, приспустив рубашку с плеч, обнажил уродливый шрам.

— Упал на горнолыжном курорте. Пришлось восстанавливать обе руки. Долго, муторно, страшно. Насмотрелись? Больше это обсуждать не собираюсь. Никогда, Леонова, понятно? Даже когда напьёмся. Жду вас после работы, вот мой номер телефона.

Кратко, чётко и никаких эмоций. Так и ушёл в расстёгнутой рубашке.

Сколько же нас таких, испещрённых шрамами, борющихся за своё счастье.

* * *

Пустые операционные пахнут одинаково — стерильностью. Владимир — так зовут хирурга — раскладывает инструменты на металлической поверхности стола. Где-то за кадром проплывают воспоминания, но я решительно их отгоняю.

Любовно поглаживаю инструменты, здороваюсь, а Владимир наблюдает за мной с едва заметной улыбкой.

— Покажите, что вы можете левой, а что — правой. Наложите пару швов на салфетку, поупражняйтесь с зажимами.

Следит за моими действиями, кивает. Потом выносит вердикт.

— Придётся поработать, но в связке с другим хирургом вы сможете делать очень многое. В пятницу и попробуем.

Владимир смотрит на меня слишком пристально, потому что чувствует мою неуверенность. Я и сама поражена настолько, что не знаю, что сказать. Ведь должна прыгать от радости, но словно что-то упирается во мне, не желая возвращения старой мечты. Дни и ночи в больнице, полное посвящение себя работе… вспоминаю свою прошлую жизнь и изумляюсь. Ведь я была по-настоящему счастлива, так откуда эти сомнения? Вот оно, моё прошлое счастье, лежит передо мной, предложенное щедрым, понимающим человеком. Бери — не хочу. Неужели я действительно не хочу?