Вся семья поворачивается и смотрит на меня.

Это происходит на самом деле? Они что, нюхать меня собираются?

— Ника, а ты хорошо готовишь? — невзначай интересуется будущая свекровь.

Спасибо хоть не спросила, хорошо ли я пахну.

Данила молчит. Почему он, на фиг, молчит??

— Я люблю готовить.

Зачтётся?

— Даня похудел, — говорит Анна Степановна, и жёсткое выражение глаз подтверждает, что эти слова — обвинение.

Жених демонстративно ощупывает свой живот и закатывает глаза.

— Я похудел от любви! — трагическим тоном заявляет он.

Иван давится смехом и тыкает в Данилу пальцем.

— Как ты посмел похудеть?! — громогласно заявляет он. — Ника, у тебя неблагодарный жених! Уж я бы не похудел на твоей пище, — подмигивает и выразительно дёргает бровями.

Я выдаю в ответ кислую улыбку.

— Что Даня ест у тебя дома? — допрашивает Анна Степановна, не обращая внимания на клоунаду сыновей.

Я толкаю жениха локтем.

— Ответь, Дань.

Он давится вином, откашливается и смотрит на меня с упрёком.

— Я что, обращаю внимание на еду? Я же творческий человек, Ника, и ты это знаешь. Я ем то, что ты ставишь на стол.

Блин.

Анна Степановна смотрит на меня взглядом прокурора. Ага, понятно, мои грехи безмерны: я готовлю так плохо, что жених не замечает вкуса, а потом худеет.

— Ника, ты чего? — не понимает Данила. — Мам, отстань от неё, Ника отлично готовит.

Я попыталась выдохнуть с облегчением, но не успела.

— Ника, а ты любишь музыку Дани? — вдруг встревает Иван, и меня настигает эпическое головокружение. Когда комната вертится вокруг, ладони становятся ледяными, а тошнота берёт за горло. Хватаюсь за скатерть, но мне нет спасения. И это не из-за вина, не из-за настойки, а потому что Резники умеют задавать самые каверзные вопросы.

Они что, сговорились?

Как сверло прямиком в зубной нерв. Я не готова к допросу, я хочу, чтобы наши с Даней отношения не менялись. Со временем мы разберёмся, что к чему, где любовь, а где — нет. Сами разберёмся. Я не хочу штампов, допросов, осуждения и пытливых взглядов.

Я не хочу лгать, но и нарываться на осуждение его семьи тоже неприятно.

— Данила очень талантлив, — отвечаю твёрдо, когда карусель вертиго останавливается.

Иван смеётся. Запрокинув голову назад, хлопая себя по коленям, он чему-то безумно радуется.

Анна Степановна оценивает меня ничего не выражающим взглядом.


Алексей, второй брат, скучающе смотрит в окно. До сих пор я не сказала о нём ни слова, потому что он меня игнорирует. Когда мы вошли в дом, и Данила объявил о помолвке, его родные застыли, уставившись на меня в шоке. Я не хотела появляться, как снег в июле, но Данила настоял. Сказал, что хочет произвести эффект.

У него получилось.

Так вот, Алексей первым пришёл в себя от шока. Поздоровался, хотя и вынужденно, ради приличия. А уж как глянул на меня, лучше не описывать. «Я тебе не верю», — крикнул его взгляд. Сверкнул глазами — и всё. Поставил печать «Отказать». Теперь не оправдаешься.

Они с Иваном не похожи. Алексей ниже ростом, но намного шире в плечах. Черты лица грубые, неправильные, и привлекательным его не назовёшь. Про себя он рассказывать не стал.

Алексей и в школе был неразговорчив, да и посещал её редко. Занимался вольной борьбой и часто уезжал на соревнования. Возвращался с медалями и кубками, стал мастером спорта. Помню, однажды он отчитал парня за то, что тот распустил мерзкий слух о Даниле. Взял беднягу за плечи, приподнял над землёй, сказал пару слов и отбросил в сторону. Без усилий. Такие, как Алексей, не волнуются о мнении окружающих. Они формируют свои суждения и придерживаются их до конца.

Посмотрел на меня, не поверил в мои чувства, осудил и отвернулся.

Хотя в этом есть свои положительные стороны. С Алексеем всё на поверхности, ясно, что и как. С Иваном сложнее, он игрок. Однако оба брата мне не верят.

Они осуждают меня по-разному. Иван флиртует, целует мои руки, рассыпаясь в забавных комплиментах, и при этом расспрашивает о наших с Данилой отношениях. Ищет блеск в глазах, считает влюблённые взгляды. Видно, что он будет меня проверять и провоцировать, чтобы защитить брата. Алексей же смотрит в окно и только изредка делает глоток пива, морщась, словно пьёт хлорку. Он мне просто не верит, и всё. Не пускает в семью.


Я смеюсь и шучу, но внутри металлической струной натянулась тревога.

Я знала, что эта встреча будет сложной. Но одно дело — знать, совсем другое — быть в центре событий, в точке скрещения недоверчивых и неприязненных взглядов.

Мало того, что я не понравилась Анне Степановне, так она ещё и заметила недоверие в глазах сыновей. Плохое начало в новой семье.

Мне обидно. В этом доме столько тепла, столько заботы, что я проникаюсь белой завистью. У меня отличные родители, но я — единственный ребёнок. Весь вечер братья вспоминали прошлое, детские проказы и забавные происшествия. Интересно, какие испытания мне придётся пройти, чтобы заслужить их доверие? Сорок лет счастливого брака?

Данила веселится так искренне, словно ничего необычного не происходит. Поневоле задаюсь вопросом, не придумала ли я осуждение его семьи. Только иногда, когда Иван флиртует со мной и наклоняется ближе, чтобы взять за руку и рассказать очередную байку про детские выходки жениха, я ловлю на себе взгляд Данилы. Он следит, как изгаляется его брат, но не вмешивается. Знает, что тот дурачится, но при этом видит, как мне непросто.

Данила предупредил, что с братьями будет сложно, и он хочет, чтобы я сама завоевала место в семье, без его помощи.

Улыбаюсь и киваю ему. Даня, я держусь, я стараюсь понравиться твоей семье, но уж извини. Получается не очень.


Чтобы развеселить мать перед операцией, братья вырядились в ковбойские костюмы с клетчатыми рубашками, жилетами, шляпами и прочим. В детстве они порушили пол двора, играя в ковбоев, и теперь решили воскресить прошлое. По просьбе Данилы я купила ему ковбойский костюм, самый потешный из возможных. Он всё надел, даже шейный платок и шпоры, и красуется в них весь вечер. Только ремень не подошёл, слишком массивный на узких бёдрах моего атлетичного жениха.

Увидев костюмы, Анна Степановна смеялась до икоты, особенно когда её великовозрастные сыновья прыгали по гостиной с криками «И-хо!». Я тоже хохотала до слёз. Заводилами, конечно же, были Даня с Иваном.


— Давайте последний тост! — говорит Анна Степановна. — За семью.

— За семью! — вторят сыновья и снова кучкуются над столом, пытаясь дотянуться до матери. В этот раз меня не придавили, но и не заметили. Я сижу с бокалом в руке.

Со мной не чокаются.

Никто.


— Ника, шла бы ты спать, деточка, на тебе лица нет от усталости. А шутники пусть убирают со стола, — улыбнулась Анна Степановна.

Я читаю между строк: мать хочет остаться наедине со своими мальчиками.

Я не обижаюсь, непритворно зеваю и желаю всем спокойной ночи.

Пока остальные собирают со стола грязные тарелки, Данила настигает меня у дверей и, притворно рыча, сжимает в объятиях.

— Эй, ты чего рычишь!? — смеюсь, но высвобождаюсь из его рук, украдкой бросая взгляд на остальных. Обниматься под гнётом трёх осуждающих взглядов не хочется.

Анна Степановна следит за нами с каменным лицом.

— Я рррычу, — хохочет Данила, словно не замечая их реакции, — и спокойной ночи тебе не обещаю. Готовься, я поднимусь следом.


Выходя из гостиной, вижу, как он подхватил смущённую мать на руки и кружит с ней по комнате. Завтра рано утром Даня отвезёт её в больницу. Операция плановая, но со здоровьем у Анны Степановны не очень, поэтому врачи боятся осложнений. Данила останется с матерью. В городе дефицит крови, а у них обоих — редкая группа, поэтому Данила заранее сдал кровь на станции, как раз к операции будет готово.

— Завтра будешь пить мою кровинушку! — напевает он, танцуя с матерью на руках.

— Прям таки пить! — смеётся она. — Представляешь меня вампиршей какой-то.

— А хоть и вампирша, всё равно самая любимая!

Анна Степановна притворно ворчит и поглядывает на меня светящимся синим взглядом, совсем, как у сына.

«Вот видишь, Ника, мой мальчик любит меня, а не тебя», — говорят её глаза.

Я понимаю. Уважаю её материнскую нужду, поэтому киваю, добровольно оставляя ей первенство, и иду к тёмной лестнице.


Резники купили этот дом как дачу, но перестроили, утеплили, провели канализацию и отопление. Теперь Анна Степановна живёт здесь круглый год. Дом огромен, особенно прихожая, да и в гостиной можно устраивать вечеринки человек на двадцать. Лестница с арочным окном делает несколько поворотов, нависая над прихожей. Снаружи — деревенская ночь, словно занавесь из чёрной ткани, только редкие звёзды нарисованы на ней серебристыми кляксами. Дом расположен на окраине, и до ближайшего фонаря — метров триста.

Щёлкаю выключателем в прихожей, но света нет. Не хочу звать Данилу, поэтому крадусь в темноте. Я безумно устала и выпила слишком много вина. В арочном окне над лестницей видна луна, и я иду на её свет, осторожно передвигая ноги.

Держась за перила, медленно поднимаюсь наверх. Снизу доносятся голоса, смех, звон посуды. Вторая дверь из гостиной ведёт на кухню, кто-то хлопает ей, и Анна Степановна ругается. Алексей спрашивает про доставку продуктов, бывают ли перебои из-за снега. Данила напевает рекламный мотив, и его мать подхватывает мелодию.

Моя новая семья.

Я — невеста.

Невесть откуда взявшаяся, невесть как заарканившая любимого сына Анны Степановны.

Невесть какая невеста.


Звёзды безумно чёткие, нарисуешь — никто не поверит. Словно с обычной ночью повозился неумелый любитель фотошопа. Кладу ладонь на холодную поверхность стекла, зная, что останется отпечаток. Окно наполовину занавешено, и я останавливаюсь в полосе скудного лунного света, глядя на звёзды.