Наконец меня просто втолкнули под камеру, усадив на стул в маленьком офисном помещении, подсунули какую-то бумагу, которую надо было подписать, а потом без паузы потребовали:

— Покажи удивление.

— В смысле? — не поняла я.

— Удивись. Прямо сейчас.

В лицо ударил яркий свет лампы.

Я растерялась. Вот так вот, в суете, с растрепанными волосами, сидя в серой комнате похожей на переговорку, на пустом месте — удивиться?

Приоткрыла рот и распахнула глаза, пытаясь понять, то ли это, что требуется, или нет.

Кто-то за камерой вздохнул и поправил:

— Сильное удивление. Даже возмущение. Ты пришла домой и застала мужа в постели с другой женщиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Было б чему удивляться. Вот если бы не застала…

Но я попыталась достать из себя воспоминание о том, как Валера сообщил, что уходит и…

Ц меня просто закаменела челюсть, а взгляд застыл в одной точке чуть выше ослепительного света, от которого слезились глаза.

— Гм… — сказали за камерой. — Хорошо, теперь чуть-чуть другое. Ты сидишь в кафе, и тут заходит мужчина, которого ты безумно любила, но он тебя бросил много лет назад. Сначала оторопь, потом справиться со своими чувствами. И вот он идет к тебе с букетом цветов, и ты понимаешь, что у вас есть второй шанс. И разрешаешь себе почувствовать давно похороненную любовь. Вперед.

Оторопь… Я снова приоткрыла рот и распахнула глаза, как при удивлении. Потом сжала губы и отвернулась — справилась с собой. Но когда попыталась улыбнуться, изображая любовь, яркий свет погас и мне сообщили:

— Все, спасибо. На этом закончим.

Из-под пальцев выдернули подписанную бумагу, скомкали и выкинули в мусорное ведро. На меня уже никто не смотрел, в комнату приглашали кого-то еще, но я все равно в последней надежде спросила в пространство:

— Завтра приезжать?

— Нет, не надо.

Я вышла за ворота студии, остановилась и вдруг поняла, что не вижу экрана телефона из-за набежавших слез.

Актриса Голливуда. Мой муж — порнозвезда

Дэрил сердился.

Он не успел еще вернуться домой, только заехал за новым телефоном, когда мой звонок выдернул его обратно, к воротам студии. Подобрал меня, молча открыв дверь и так же молча рванув с места, едва я щелкнула ремнем безопасности.

Все кончилось, вся моя прекрасная карьера.

Я глотала слезы, стараясь не показывать, как мне больно, но моя печаль была так сильна, что я с трудом не плакала вслух. Она была яркой и чистой, такой, какими чувства бывают лишь в детстве, когда потерянная игрушка — крушение мира.

С годами наращиваешь шкурку и даже смерть близких переживаешь не с такой отчаянной остротой. Потому мое внезапное расстройство застало меня врасплох.

А Дэрил сердился.

— Лили… — шипел он, когда я непроизвольно всхлипывала. — Ну я же предупреждал тебя! Ты ведь помнишь?

— Да…

Я пыталась загнать слезы обратно, но справиться с эмоциями не получалось.

Почему так? Ведь все казалось таким близким и радостным!

Я судорожно вздохнула, и Дэрил, покосившись на меня, в досаде ударил по рулю ладонями.

— И что ты теперь расстраиваешься? Ты же была готова!

— Нет…

Не знаю, почему.

Сама не заметила, когда я успела пропитаться наивными мечтами. Может, их там на входе распыляют тайком, а я вдохнула двойную дозу? Или на неподготовленный русский организм сильнее действует?

— Понимаешь, это самый большой обман фабрики грез — то, что каждый может прорваться и стать звездой! Не может! С низов пробиваются только самые талантливые, гениальные, прирожденные актеры! Если бы ты… или я были такими, мы знали бы об этом с детства. Передразнивали бы учителей, смешили одноклассников — вот так рассказывают потом о гениях.

Да я даже не смела думать о том, чтобы стать актрисой! Не в те годы, Дэрил!

У нас в классе самые смелые девчонки мечтали уехать в Москву и стать валютными проститутками.

Кино же… Советское уже умерло, российское еще не родилось, кинотеатры стояли пустыми и зарастали китайским ярким барахлом.

О чем тут мечтать?

Я хотела быть экономистом. Понятия не имея, что это значит, кроме теплого офиса. Все лучше, чем на рынке торговать, завернутой в десять слоев одежек.

— Не бывает жемчужин в зрелом возрасте в актерстве. Режиссер, сценарист — да. Но не актер.

Я не выдержала и разрыдалась наконец в голос, выплакивая все старые обиды. Отчаянно, как первый раз в жизни. Как давно я не плакала… Все напряжение последних месяцев, все стремление хоть что-то из себя представлять, найти выход, выбраться, справиться — лилось из меня бесконечными слезами.

Дэрил выругался и, резко подрезав засигналивший пикап, свернул к обочине в чужом районе и припарковался. Притянул меня к себе.

— Лили, тише, ну, не плачь…

— Ты ругаешься… я же не хотела… Я хотела другого… — я заикалась от слез, шмыгала носом, вслепую нашаривая в кармашке на двери пачку салфеток.

Дэрил гладил меня по голове.

— Я хотел тебя уберечь именно от этого… Моя Лили… Кино затягивает мгновенно, мне ли не знать. Это другой мир, которому хочется принадлежать с первого вдоха. Но жестоко выталкивает неугодных — ты можешь потом годами ходить на кастинги и все равно ничего не добиться. В двадцать все еще впереди, можно найти себя в чем-то другом и утешиться, а в сорок… Я просто не хотел, чтобы тебе было больно.

— Я просто бездарность… Ни на что не годная старая тетка! Ты говорил про стержень — ну так нет его у меня! Нет!

— Все есть, любимая моя, просто… ну, не там. Не было у тебя шансов, пойми! Даже в порно можно в сорок прийти, но не в кино! Не все могут быть звездами экрана.

Его слова вызвали у меня такой взрыв слез, что я испугалась сама себя. Начала рваться из его рук, отталкивать, с трудом расстегнула ремень, открыла машину и выскочила на улицу.

Пошла куда-то, сама не зная куда.

Дэрил последовал за мной, продолжая добивать жестокой правдой, запечатывать намертво любую надежду.

— У нас нет нет связей, мы не выросли в актерской династии, окруженные легендами кино. Когда растешь в доме, куда приходит на вечеринки Спилберг, все иначе! Ты просто пропитываешься духом старого Голливуда, ты знаешь все его секреты.

— Я не смогла изобразить удивление, — поделилась я с ним, остановившись у чьего-то забора и смахивая слезы с глаз.

— Конечно! Если бы тебя учил корчить рожи Джим Керри за бокальчиком мартини, ты бы справилась без труда!

— Но я же знаю про систему Станиславского, про то, что надо вжиться в характер, представить, что привело героя к этому моменту, почему он тут оказался, почувствовать эмоции как свои… Ну как я могу почувствовать удивление на пустом месте?

Я нервно заломила пальцы и снова пошла вперед по совершенно чужой улице. Обида гнала меня прочь… от чего? Неважно! Просто — прочь!

— Лили… Ну ты же и так прекрасная, зачем тебе именно кино? — Дэрил в два шага нагнал меня и пошел рядом. — Ты же не стала бы так убиваться, если бы у тебя так и не получилось встать на доску для серфинга? Пожала бы плечами и пошла на кайт или вообще на велосипеде кататься!

— Но я хочу! — в отчаянии я сжала кулаки. — Я хочу хоть что-то из себя представлять! Влиться в этот мир! Может быть, я бы не стала Николь Кидман, но кино было бы чем-то, за что я могла бы себя уважать!

— А сейчас не за что? За все, что ты уже сделала?

— Это было в той жизни, Дэрил! А сейчас новая. Где я просто жена порнозвезды!

Я остановилась и замерла, всхлипывая и глядя на него.

— А чем тебе не нравится быть женой порнозвезды? Так себя уважать нельзя, да?

Он тоже остановился в двух шагах от меня и скрестил руки на груди. Губы его были поджаты твердно и неумолимо.

Я сделала к нему шаг, но он отступил назад.

— Лили. — Дэрил вдруг словно отгородился от меня стальной плитой. В теплом калифорнийском воздухе повеяло холодом. — Я люблю тебя так, что кажется — остановится сердце. Но… С самого начала ты будто презираешь меня краешком мыслей.

— Нет! Неправда! — вскинулась я.

— Помнишь тот разговор в Москве? Про «нормальных» актеров?

Я медленно качнула головой.

Кажется, у нас была какая-то размолвка…

— Я помню, — с горечью сказал Дэрил. — Я помню, как ты меня стеснялась. Трахалась со мной и стеснялась. Я думал, дело в России. Здесь, в Калифорнии, всем наплевать, кто я. Но ты прилетела и… Ничего не изменилось. Ты спишь со мной, признаешься в любви, ласкаешься… Стараешься, я знаю. Но я все время чувствую себя виноватым за то, кто я есть. Словно я недостаточно хорош для тебя.

— Ты же знаешь, что мне трудно принять, что ты…

— Что я люблю тебя? Что неважно, чем я там занимаюсь — но мой пенис чем-то ценнее моей руки? Руку я могу пожать кому угодно, а пенис должен касаться только тебя? И все остальное неважно? Все мои чувства неважны, вся жизнь со мной тебе неважна! То, что я никогда не буду ни с кем другим, Лили! Зачем мне другие, у меня была целая жизнь, чтобы их получить, но нужна мне только ты! Этого тебе недостаточно? Чего ты боишься? Что я уйду? Я не уйду, я не хочу ни к кому другому уходить, я ценю тебя больше всех на свете. Что я там на работе делаю пенисом важнее, чем то, что я буду самым преданным мужем в мире?

Теперь я отступила назад от его ледяной кипучей ярости.

Растерянно посмотрела на обычно очень терпеливого, нежного, улыбчивого Дэрила.

Я не узнавала его. В нахмуренных бровях, в складках у губ, в обострившихся чертах лица было слишком много незнакомых его эмоций.

— Ты…

— Что, Лили? Что? Все, что тебе нужно — пенис? Это во мне главное?