— Придержите языки, невежи! — прикрикнул на них Хокер.

— Горе, как думаешь, — обратился к другу Пеннойер, — если мужчина любит женщину больше, чем всю Вселенную, то любит ли он вообще эту самую Вселенную, и если да, то насколько?

— Да бог его знает, — понуро молвил Горе. — К тому же мне вряд ли подобает отвечать на твой вопрос.

Морщинистый с Флориндой победоносно поставили на стол блюдо с гренками.

— Так, — сказала девушка, — прикончим их, и я иду домой. Уже двенадцатый час. Горе, плесни мне эля.

Чуть позже порог, отгораживающий комнату от окружающего мира, переступил Пурпур Сэндерсон. Повесив шляпу, он бросил на остатки пиршества взгляд, в котором явственно читался упрек за такое расточительство:

— Кто это…

— Пурпур, невоспитанная ты скотина, перед тем как сказать еще хоть слово, заруби себе на носу, что здесь неприемлемы любые намеки на две фиалки, — воскликнул Пеннойер.

— Чего-чего?

— Да нет, ничего, не обращай внимания, — выдавил улыбку Горе. — Хотя… Признайся, ты ведь уже открыл рот, чтобы брякнуть что-нибудь о двух фиалках, так? По глазам вижу, что так, старый сплетник!

Сэндерсон ухмыльнулся и посмотрел на него с выражением ожидания на лице.

— Что у вас здесь стряслось? — спросил он.

— Ничего не стряслось, — ответили ему. — Просто мы договорились ни под каким предлогом не говорить о двух фиалках.

— О каких еще двух фиалках?

— Съешь гренок с сыром, Пурпур, — посоветовал ему Морщинистый, — и не обращай внимания на этих сумасшедших.

— Да нет, вы мне ответьте — о каких еще двух фиалках?

— Ребятам просто что-то привиделось, вот и мелют всякую чушь.

— Я поняла! — кивая, воскликнула Флоринда. — Это как-то связано с Билли Хокером.

Горе с Пеннойером насмешливо фыркнули, а Морщинистый сказал:

— Ничего-то ты не знаешь, Кутерьма. К Билли Хокеру это не имеет ни малейшего отношения.

— А что же он тогда прячет глаза? — спросила Флоринда.

Морщинистый потянулся, взял в руки гитару и затянул серенаду.

— Сияет в небе серебристая луна…

— Заткнись, а! — бросил ему Пеннойер.

— Нет, вы мне все же скажите — почему он прячет глаза? — опять воскликнула Флоринда.

— Это правда, Билли? — сказал Сэндерсон. — Ты действительно причастен к некоей истории с двумя фиалками?

— Я здесь ни при чем! — заявил Хокер.

— В самом деле? — спросила Флоринда.

— Разве что самую малость.

— Ну вот! — сказала девушка и вновь кивнула. — Я с самого начала знала, что речь идет о нем.

— Нет, вовсе нет! — возразили ей Пеннойер и Горе.

Спустя еще некоторое время у них закончились сигареты, и Хокер добровольно вызвался сходить за ними. Едва за художником захлопнулась дверь, как Флоринда выпалила:

— О каких еще фиалках вы тут толковали?

— А, ерунда… — ответил Пеннойер и откинулся на стуле с таким видом, будто намерен молчать весь остаток дня.

— Ну, Пенни, пожалуйста, расскажи, это нечестно с твоей стороны. Горе, может, ты меня просветишь?

— Сияет в небе серебристая луна,

О, милая! Приди ко мне, приди!

В моем ты сердце…

— Морщинистый, угомонись! Ну, Горе, расскажи! Давай говори!

— И что тебе так хочется узнать? — с трагическими нотками в голосе вскричал Горе. — Ты чертовски любопытна! Повторяю еще раз, все это яйца выеденного не стоит.

— Э нет, вот тут ты не прав, — зловеще сказала Флоринда, — иначе бы давным-давно все рассказал.

После возвращения Хокера она выкурила сигарету и решительно заявила:

— Ну все, мне пора.

— Кто сегодня проводит тебя домой, Кутерьма?

— Никто, — ответила она.

— Вот что я тебе скажу, — миролюбиво произнес Горе, — мы сейчас сыграем партию в покер, и выигравший удостоится редкой чести доставить мисс Кутерьму домой под крылышко мамочке.

Пеннойер с Морщинистым тут же сдвинули тарелки на край стола. Горе виртуозно срезал колоду, демонстрируя рвение отличного игрока. Лица любителей покера оживились.

— Теперь, индейцы, — торжественно произнес Горе, — добираем карты, открываем и определяем счастливчика.

Флоринда подалась на стуле вперед. Ей были хорошо видны карты Пурпура Сэндерсона и Хокера. Сэндерсон с серьезным видом взирал на две пары, тузов и дам, а Хокер — на захудалую пару семерок.

— Ну что, добираем? — спросила она.

— Разумеется, — ответил ей Горе. — Сколько тебе, Морщинистый?

— Четыре, — жалобно изрек тот.

— Мне три, — попросил Пеннойер.

— Мне одну, — сказал Сэндерсон.

— А мне три, — подал голос Хокер.

Когда он опять поднял руку, стул Флоринды опасно наклонился вперед. Она увидела, что к паре добавилась еще одна семерка. Сэндерсону доставшаяся карта не помогла.

— Первый после сдающего, — произнес Горе. — Что у тебя, Морщинистый?

— Ничего, — ответил тот, выкладывая карты на стол. — До свидания, Флоринда.

— У меня две пары, правда, маленькие, — с надеждой в голосе заявил Пеннойер. — Кто-нибудь их бьет?

— Бьет, — отозвался Сэндерсон. — У меня тоже две пары, в том числе тузовая.

— Не зазнавайся, у меня три семерки, — осадил его Хокер.

— Мне тебя не побить, — сказал Горе. — Счастливый ты человек, Билли. Сам Бог ведет тебя сегодня на Третью авеню.

Флоринда, незадолго до этого подошедшая к окну, повернулась и беззаботно спросила:

— Ну и кто выиграл?

— Билли Хокер.

— Что ты говоришь? — удивленно переспросила она.

— Не переживай, Кутерьма, я тоже когда-нибудь выиграю, — утешил ее Пеннойер.

— И я, — добавил Горе.

— Доброй ночи, старушка! — сказал Морщинистый.

Все столпились у двери.

— Держись за Билли. И не забывай про две ступеньки наверху! — с умным видом крикнул Пеннойер в кромешный мрак. — Видишь их?

Флоринда жила в доме, чей фасад был испещрен пожарными лестницами. На улице шел нескончаемый ремонт. Местные жители жаловались, что камням мостовой не дают полежать достаточно долго для того, чтобы пешеходы испачкали их своими ботинками, — едва положив, по приказу муниципальных властей сразу выковыривают обратно и складывают небольшими кучами. Потом камни снова укладывают, снова вынимают и снова затевают так называемые дорожные работы. Вдобавок ко всему лавочники привозили на телегах товар исключительно в темное время суток, лишая обитателей убогих домов нормального сна. Вот сюда Хокер и привел Флоринду. Оживленный проспект за их спинами, сияющий желтым светом, остался позади, и они словно бы оказались в мрачном лабиринте.

— Билли, — вдруг произнесла девушка, — почему ты на меня так злишься?

Из-за кучи строительного мусора вынырнул местный житель, и Флоринда прижалась к Хокеру, поскольку этот субъект мог оказаться бандитом.

— Что ты такое говоришь! Я совсем на тебя не злюсь.

— Нет, злишься.

Когда они остановились у ее дома, Флоринда подняла голову и взглянула на Хокера. Ее лицо во тьме казалось странно бледным, глаза сияли тем же блеском, каким обычно светится отражение луны в горном озере. На Хокера будто озарение снизошло, в горле встал ком, но он проглотил его и воскликнул:

— Флоринда!

Девушка опустила глаза, казалось, она высматривает что-то на ступеньках, теперь она была похожа на нашкодившую школьницу. Ничего не сказав, Флоринда медленно вошла в дом.

На куче камней висела красная лампа, предупреждая жителей окрестных домов, что на улице ведется ремонт.

Глава XXV

— В субботу в «Гамен» мне выпишут чек, — сказал Горе. — Они купили мои комиксы.

— Отлично, — встрепенулся Морщинистый. — Значит, деньги распределим так, чтобы хватило до полудня субботы. А вечером в пятницу мы вполне можем позволить себе табльдот.

Однако всех разочаровал кассир в редакции «Гамена». Выглянув из-под внушающей уважение медной таблички, он прошелестел:

— Мне очень жаль, мистер… э-э-э… Уорвиксон, но мы производим выплаты только по понедельникам. Приходите в любое время после десяти утра.

— Пренепременно, — кивнул Горе.

Когда он вернулся к друзьям в берлогу, лицо его пылало от гнева.

— Я получу чек только в понедельник утром! — заорал он с порога и метнул зеленую папку с работами в грозно нависающий ряд гипсовых слепков. — «В любое время после десяти утра!» — передразнил он кассира.

— Дьявол их всех забери! — воскликнул Пеннойер, погружаясь в глубокое отчаяние.

— В понедельник утром, после десяти утра… — изумленно и скорбно прошептал Морщинистый.

Пока Горе расхаживал взад-вперед по комнате, угрожая полным разрушением предметам, попадавшимся ему на пути, Пеннойер с Морщинистым стояли с таким видом, будто им засветил между глаз сам бог невзгод.

— Странное дело! — пробормотал наконец Пеннойер. — Стоит узнать, что никакой еды в ближайшее время не предвидится, как на тебя тут же набрасывается голод.

— Ну да, — согласился Морщинистый и взял в руки гитару. — Мне говорят, что негр не вор, но слышал я такой разговор: копы поймали сразу штук пять, и парни, видать, не воруют опять, — пропел он.

— Помолчи, а! — воскликнул Горе со страдальческим видом.

— Помолчи, а! — поддержал его Пеннойер, которому никогда не нравился голос исполнителя баллад собственного сочинения, впрочем, как и сами баллады.

Хокер, нервно подавшись вперед, сидел в своей студии на небольшом табурете перед датским мольбертом. Рядом с ним на полу валялись несколько эскизов, на которые он то и дело поглядывал, нанося мазки на холст.