Стивен Крейн - Третья фиалка

На выложенной камнями дорожке, тянувшейся от амбара до входной двери, послышались тяжелые шаги, и уже в следующее мгновение со двора донесся возглас:

— Здравствуй, Уильям, вот ты и дома!

Добродушно топая, в комнату вошел седовласый отец Хокера.

— Я думал, ты заблудился. Собирался уже ехать тебя искать, — добавил он, широко улыбаясь и пожимая сыну руку. — Где ж ты так задержался?

Пока молодой человек уплетал ужин, члены семьи сидели рядом и смотрели на него горящими глазами. Сестры, разумеется, обратили внимание на его галстук, задали несколько вопросов о том, что носят в городе, и высказали по этому поводу свои соображения. Мать внимательно следила за тем, чтобы Хокер досыта поел консервированной вишни.

— В детстве ты ее так любил, — сказала она.

— Да, Уилл, — закричала младшая сестра. — Помнишь Лиль Джонсон? Помнишь, да? В июне она вышла замуж.

— Мать, комната для нашего мальчика готова? — спросил отец.

— Мы привели ее в порядок еще утром, — ответила та.

— А Джеффа Декера помнишь? — воскликнула старшая сестра. — Так его больше нет. Вот так. Ловил щук и утонул, бедолага!

— Ну и как твои дела, Уильям? — спросил отец. — Много картин продал?

— Одну, да и ту по случаю.

— Видели твои иллюстрации в майском номере «Перкинсон’з». — Он немного помолчал и тихо добавил: — Как по мне, неплохо.

— А что нового у вас?

— Без изменений, все то же самое. На прошлой неделе сорвался жеребенок, но, слава богу, бед не натворил. Я испугался, потому как запряг его в новую коляску — мы купили ее совсем недавно, — но она ничуть не пострадала. Осенью собираюсь продать скотину, не хочу возиться с ней зимой. А весной куплю небольшой табунок лошадок. Пять акров земли пришлось опять сдать в аренду Джону Уэстфоллу, потому как с одним-единственным работником я едва тут управляюсь. Жизнь вроде бы как налаживается, однако до благоденствия еще далеко.

— А у нас в школе новая учительница, — вставила слово одна из сестер.

— Уилл, ты даже не обратил внимания на мое новое кресло, — произнесла мать, показывая на кресло рукой. — Я специально поставила его здесь, чтобы ты увидел, но ты даже не заметил. Милое, правда? Отец купил его в Монтичелло на мой день рождения. Я думала, оно сразу бросится тебе в глаза.

Когда на улице окончательно стемнело, Хокер ушел в свою комнату, поднял оконную раму, сел у окна и закурил. Ноздри сладко щекотал аромат дерева и полей. Во тьме воспевали известную оду ночи сверчки. На черной кромке горы тянулись два длинных ряда светлячков — это сиял огнями «Хемлок Инн».

У Хокера был друг-литератор по фамилии Холланден. Еще в Нью-Йорке он выразил желание провести лето в «Хемлок Инн».

— Не желаю видеть, как мир движется вперед, — заявил он, — поживу-ка я лучше немного в Салливане[1].

Утром Хокер взял все необходимое для занятий живописью, вышел из дома и отправился блуждать по полям. Побродив достаточно долго, чтобы убедить себя в полном отсутствии желания направлять стопы в пансионат, он в аккурат туда их и направил. Было лишь девять часов утра, и молодой человек прекрасно понимал, что повидаться с Холланденом раньше одиннадцати нечего и надеяться, потому как друг только с чужих слов узнавал, что солнце уже встало и за окном стоит далеко не раннее утро.

Молодой художник расположился на краю зеленеющего поля, на которое отбрасывали оливковые тени деревья. Над ним нависало бледно-голубое, как на китайском сервизе, небо, усеянное небольшими разнокалиберными облаками. Но вся эта красота служила Хокеру лишь прикрытием, чтобы внушить стороннему наблюдателю мысль о том, будто он усердно делает наброски сосен на том самом холме, где сиял красными дверьми «Хемлок Инн».

Наконец пейзаж своим появлением оживил молодой человек в белом фланелевом костюме.

— Привет, Холли, отойди в сторону, не нарушай гармонию цвета, — махнул ему кистью Хокер.

Услышав, что его окликнули, владелец белого костюма опасливо опустил глаза и посмотрел себе под ноги. Потом широко улыбнулся и подошел ближе:

— Кого я вижу? Хокер! Здравствуй, старина!

Он присел на большой камень и принялся вглядываться в сосны на холсте Хокера, то и дело переводя взгляд с изображения на оригинал.

— Слушай, — вдруг произнес он, — почему бы тебе не жениться на мисс Фэнхолл?

Хокер сжимал в зубах кисть, но после этих слов тут же выхватил ее и спросил:

— Жениться на мисс Фэнхолл? На какой еще мисс Фэнхолл, черт бы тебя побрал?

Холланден обхватил руками коленку и задумчиво отвел в сторону глаза:

— Эх ты, это такая девушка…

— Что ты говоришь?

— Да-да. Она приехала накануне вечером вместе со свояченицей и небольшим выводком юных Фэнхоллов. Я так полагаю, их там штук шесть.

— Двое, — возразил Хокер, — мальчик и девочка.

— Откуда тебе… Ах да, ты, вероятно, с ними ехал. Ну конечно. Стало быть, ты ее видел.

— Так это была она? — равнодушно спросил Хокер.

— Это была она? — возмущенно передразнил его Холланден. — А то кто же!

— Вот оно что, — ответил Хокер.

Холланден вновь погрузился в размышления.

— У нее много денег, — сказал он, — просто куры не клюют. И на мой взгляд, она достаточно глупа, чтобы проникнуться к тебе симпатией, особенно с учетом твоего звания художника. Весьма зажиточная, хотя и не кичащаяся своим состоянием семья. Для тебя это было бы просто здорово. Думаю — да нет, что там, я совершенно уверен! — что она и правда достаточно глупа, чтобы проникнуться к тебе симпатией. И если бы ты не был таким безнадежным болваном…

— Холли, помолчи, сделай милость, — сказал художник.

На какое-то время Холланден действительно умолк, как его просили, но потом заговорил опять:

— Даже не догадываюсь, зачем они сюда приехали. Должно быть, у свояченицы слабое здоровье. Что-то в этом роде. Она…

— О господи! — воскликнул Хокер. — Тебе что, больше поговорить не о чем?

— Стало быть, ты ее видел, да? — спросил Холланден. — Чего же тогда ожидать от такого человека, как я? Если уж ты, старая дубина…

— Было темно, — запротестовал художник.

— Темно ему было! — сердито повторил Холланден. — А если даже и так, то что?

— Согласись, что подобные обстоятельства меняют представление о рассматриваемом предмете.

— Меняют… Скажешь тоже… К тому же на железнодорожной станции в любом случае было светло. И будь у тебя хоть капля смелости… О-хо-хо, сегодня утром я встал ни свет ни заря! Скажи-ка, ты в теннис играешь?

— Немного, — кивнул Хокер. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так… — грустно ответил Холланден. — Барышни Вустер подняли меня еще до завтрака и потащили играть. Там полно и других сумасшедших любителей этого занятия, которые доберутся до меня в самое ближайшее время. Теннис — это ужасно.

— Как же так, ведь обычно ты не привык рвать ради кого-то жилы? — заметил Хокер.

— Так-то оно так, но там, — Холланден показал большим пальцем на пансионат, — все считают меня милым, симпатичным парнем.

— Ну, ничего, я как-нибудь приду и вытащу тебя из этого затруднения.

— Давай, — засмеялся Холланден. — Как раз сыграешь на пару с мисс Фэнхолл против меня и одной из барышень Вустер.

Заглядевшись на окрестный пейзаж, он вновь погрузился в размышления. Хокер изо всех сил пытался сосредоточить мысли на сделанном им наброске.

— Эти волосы… эти глаза… такие цвета всегда разили меня наповал, — мягко заметил Холланден.

— Какие волосы? Какие глаза? — раздраженно покосился на него Хокер. — Я начинаю подозревать, что ты рехнулся.

— Какие волосы? Какие глаза? — передразнил его Холланден, сопровождая свои слова гневным жестом. — Что бы ты понимал, чурбан несчастный…

— Ну, что касается цвета, — тихо молвил Хокер, возвращаясь к работе, — то в этом я как раз понимаю.

Он хмуро посмотрел на холст, потом перевел взгляд на поле перед ним и произнес:

— Вместо того чтобы заботиться о моем будущем, ты бы лучше подумал о себе.

— О себе! — с чувством воскликнул Холланден. — Мой дорогой друг, мое прошлое помечено мраком и тоской. Да у меня…

— Если у тебя что-то, а точнее кто-то, и есть, то только ребенок, — сказал Хокер, глядя другу в глаза.

— Ну да, конечно, — ответил Холланден, качая головой с мудростью пессимиста, — разумеется.

— Брось, Холли, — резко сбавил тон Хокер. — Я не хотел тебя обидеть, но ты просто смешон: сидишь здесь, стенаешь, разглагольствуешь о волосах и глазах.

— Ничего смешного в этом нет.

— Есть, еще как есть, и ты, Холли, это прекрасно знаешь. — Он безнадежно махнул рукой. — Зато ты ехал с ней в поезде, а потом в дилижансе.

— В поезде я ее не видел, — возразил Хокер.

— Зато видел в экипаже. Ах ты, старый плут! Я ночи не сплю, а он спокойно сидит и сказки мне рассказывает.

Холланден спрыгнул с камня и схватил Хокера за плечи.

— Прекрати! — сказал художник.

— Старый плут, ты мне соврал! Соврал! Ну, держись, черт бы тебя побрал, она как раз направляется к нам!

Через несколько дней Холланден, обращаясь к другу, сказал:

— По моим подсчетам, в «Хемлок Инн» сейчас сорок два человека. Из них полтора десятка дам среднего возраста, выступающих с позиций воинствующей благопристойности. Зачем приехали сюда, непонятно, разве что оказаться на одной территории с кем-то еще и испортить всем настроение. Они собираются вместе на крыльце и проверяют на прочность характеры с таким важным видом, будто составляют собой небесный суд присяжных. Приехав в сюда, я тут же окинул окрестности внимательным взглядом, увидел это благородное собрание и закричал: «Вот и они!» Потом, едва переодевшись, влился в их общество в попытке его умиротворить. Теперь практически каждый день я сажусь среди них и вру как заведенный. В глубине души я, конечно, считаю, что их надо повесить, но внешне буквально сочусь восторгом. Знаешь, одна из них не выходила наружу уже восемь дней подряд. Этим утром я сказал ей: «Продолжительные прогулки на свежем воздухе приносят огромную пользу, мэм». А еще я без конца талдычу: «Ваша прямота просто очаровательна!» Разумеется, мне прекрасно известно, что в соответствии с великим законом вселенского равновесия эта ассамблея кумушек считает себя идеальной, а всех остальных — порочными. Но я держусь, дружище. Я расточаю им комплименты. Как следствие, худшим, что мне приходилось от них слышать, была фраза: «А ведь этот мистер Холланден совсем не такой, как другие!» Хм, для литератора это совсем неплохо. — Холланден на минуту задумался и добавил: — Я не иронизирую. Они — славные жены, замечательные матери и все такое прочее. Да что там, ты и сам знаешь. Но до чего же они консервативны! Очень консервативны, — повторил он. — Ненавидят все радикальное. Просто терпеть не могут. Полагаю, потому, что и сами когда-то были такими. Иногда в своих суждениях попадают в самую десятку. Что немудрено, ведь если стрелять такими залпами, кого-нибудь обязательно заденешь. Чтоб их черти забрали!