«Даже для…»

Слезы навернулись на глаза. Досада, обида… Алиса сглотнула, пытаясь прогнать эту застывшую где-то в горле злость. Неужели женщина — это всегда лишь дополнение к чьей-то жизни?

Маленький, вечно жаждущий внимания и любви щенок… Эгоистичный, себялюбивый ребенок. Когда же она стала такой? Или была всегда… Сергей Владимирович задумчиво смотрел на то, как она дует губки, отчаянно делая вид, что увлечена чтением. Удрученно покачал головой… Так и недосмотренный лист лег на стол. Осоргин встал и медленно приблизился к сидящей женщине. Алиса провела рукой по щеке, заправляя за ухо каштановую прядь…

— Могу поинтересоваться, что за произведение вы читаете столь увлеченно?

Она подняла на него голову, поражая глубиной взгляда больших голубых глаз.

— Разумеется… — протянула ему книгу, коснувшись самыми кончиками пальцев… Удивлена, хоть и пытается скрыть…

Осоргин перевернул книгу в руках, найдя надпись на немного потрепанной коричневой обложке.

— Карамзин? — он посмотрел на сборник с сомнением. — Сентиментализм…

Алиса нервно пожала плечами.

— Довелось читать его «Историю». Неплохой документалист. Что же до всего остального…

Сергей Владимирович пролистнул несколько страниц, чуть хмурясь. Задержался в том месте, что Алиса отметила загнутым уголком.

— Никогда бы не подумал, что подобный стиль может принадлежать мужчине.

— Вы говорите о «Бедной Лизе»? Я люблю эту повесть. Мне кажется, он пишет достаточно… проникновенно.

— Вам нравится наблюдать за тем, как страдают другие люди? — в его словах сквозило непонимание. Внимательный, испытующий взгляд…

— Но… с чего вы так посчитали? — Алиса смотрела на мужа с удивлением.

— Я знаком с содержанием сего произведения. И, если честно, не могу разделить вашего восторга. Возможно, я чего-то не понимаю, но, в таком случае, быть может, вы мне объясните, какой интерес люди находят, наблюдая за страданиями девушки, в конце самым безрассудным образом закончившей свою недолгую жизнь?

Алиса замялась. Разговор выходил крайне странным. Какое ему дело до того, что она читает? В любом случае, вряд ли он сможет это понять.

— Алиса, я же тебя не допрашиваю. Мой интерес вполне искренен: что ты в этом нашла?

— Я не знаю, почему вы осуждаете ее. Она искала любовь, пыталась создать свое счастье… Разве в этом ее вина?

Осоргин вскинул бровь, пожав плечами.

— Не думаю, что можно построить свое счастье на страданиях других. А тем более, по своей воле пытаясь уйти в мир иной…

— Вы осуждаете ее поступок? — глаза Алисы заблестели. Отчего-то даже столь невинный разговор пробуждал в ней целую бурю различных чувств, — А что же ей еще оставалось? Девушка лишилась всего, что ей было дорого. Как могла она продолжать жить, потеряв не только любовь, но и свою честь? Среди тех, кому нет дела до чужих чувств…

Сергей Владимирович пристально смотрел на жену, говорившую вдохновенно и страстно.

— Сударыня, — его голос был ровным и спокойным, — вы хотя бы представляете себе, как выглядит утопленник? Почему-то мне кажется, что многие склонны считать утонувшую женщину схожей с мифической русалкой. Бледная кожа и струйка крови, стекающая по щеке… Скажу вам, что эти представления совершенно отличаются от того, что существует в реальности. Поверьте: зрелище далеко не из приятных. Думают ли люди, сводящие счеты с жизнью о том, какую память они оставят после себя, я не знаю. Но, если бы хоть на секунду задумывались, тех, кто превозносит самоубийство, было бы в разы меньше.

— Неужели вам совсем не жаль ее? — Алиса, опустив голову, мяла в руках кончик пледа.

— Нисколько. А вот ее матери — у нее ведь, если мне не изменяет память, осталась в живых старая мать — я искренне соболезную. Воспитывать дочь, вкладывать свою душу, делать все для ее счастливого будущего, а потом узнать… что она бросилась с обрыва в реку из-за каких-то безумных идей. Что ж… Довольно жестоко, не находите?

— Вы называете ее чувства безумными идеями… — Алиса подняла голову. Глаза предательски заблестели… — Почему любовь кажется вам чем-то противоестественным? Можно не быть романтиком, но… но нельзя же жить, руководствуясь исключительно сухим рассудком!

— Вы плохого обо мне мнения, — улыбка грустная… — Но мне всегда казалось, что любовь — это все же несколько большее, чем красивые слова и стремление к физической близости… Хотя, вполне возможно, что в двадцать два года все рассуждают подобным образом… Поверьте, через некоторое время осознание того, насколько все эти метания и переживание малозначительны, все же придет… Алиса, если наш разговор тебя задевает, я могу не затрагивать эту тему. Мне кажется, ты воспринимаешь все слишком близко к сердцу. Я всего лишь делюсь своим опытом и взглядами… — он посмотрел на женщину, которая отвернулась, продолжая сжимать в руках ни в чем не повинный кусок ткани.

— Меня совершенно огорчает то, с какой скоростью подобная литература в последнее время получают распространение… Господа Лермонтов, Достоевский… Не знаю, отчего, но многие поддерживают их сомнительные идеи. Хотя, какие советы могут дать юным умам бывшие заключенные или сходящие с ума от скуки дворяне, для меня большой вопрос… — и добавил, будто бы про себя:

— Люди, подобно Александру Македонскому или Оливеру Кромвелю, к сожалению, не излагают свои мысли в виде художественных произведений. В конце концов, в этой жизни они чего-то добились, в отличие от прочих… Вероятно, за перо берутся в основном те, у кого на это слишком много свободного времени, — посмотрел на нее. Смесь сожаления и отцовской теплоты….

— Пойми, Алиса, я беспокоюсь за твое состояние, и мне кажется, что то, чем ты сейчас занимаешься, никак не способствует его улучшению, а только усугубляет. Право, лучше бы ты читала сказки…

Вздохнул… В какой уже раз. Кажется, рядом с ней это вошло в привычку…

— Просто ответьте мне на один вопрос, — она чуть напряглась, пробежав кончиками пальцев по коже руки. Оставляя белые полосы…

— Сколько влияния мне нужно оказывать на вас, чтобы желание загонять себя в состояние беспросветной грусти смогло наконец покинуть вашу голову? Вы действительно считаете, что господин Карамзин со своим… своеобразным взглядом на мир — это то, что вам сейчас нужно? Допустим, что в этом мире существуют личности, которые воспевают страдания и взращивают в себе состояние угнетения… Допустим, что есть те, кто, по непонятным причинам пользуясь популярностью среди незрелой молодежи, толкают других ломать свою жизнь, совершая расходящиеся с логикой поступки… Но вы, Алиса… Неужели вам это нравится? — он развел руками. — Право, я поражен…

Алиса посмотрела на мужа с обидой. Сергей Владимирович на секунду подумал, что она, кажется, оскорбилась в лучших своих чувствах. Нет… Так не пойдет. Пусть кто угодно ведет себя подобным образом в любой другой семье, с любым другим мужем. Но только не здесь. Не с ним. С такими взглядами нормальную жизнь построить нельзя…

— Мне жаль разочаровывать вас, — холодок, сквозивший в ее голосе, казалось, можно было ощутить физически, — но чтение литературы подобного рода — мой интерес. Кажется, от ваших дел я вас не отрывала.

«Не отрывала. Просто закрутила роман с другим мужчиной…»

— Алиса, — он тяжело опустил голову на свою ладонь, — вам станет легче, если я скажу, что занимаюсь делами службы, потому что мне это приносит удовольствие?

— Даже теперь…

— У меня странные увлечения. Но, кажется, на личное время я тоже имею право. Есть ли значение, каким именно образом я его провожу?

Она не отвечала. Закусив губу, рассматривала свои руки.

— Знаете… Если ничего лучше, чем лелеять свое уныние, вы не придумали, то у меня для вас есть полезное занятие, — он встал с кровати, давая понять, что разговор окончен. Взял со стола пару листов, вернулся к жене. Алиса растерянно смотрела на Сергея Владимировича. От былого сочувствия не осталось и следа. Решительность и собранность… Она с непониманием воззрилась на протянутые чистые листы.

— Что это?

— Попробуете поучаствовать в развитии экономики страны.

Судя по всему, на ее лице было изображено такое удивление, что Осоргин посчитал нужным разъяснить:

— Ничего сложного. Просто пишите то, что я буду говорить. Кажется, это вам вполне по силам. Впрочем, пересядьте лучше за стол…

Он привычным движением провел ладонью по волосам, пальцами другой руки нетерпеливо перекатывая металлическое перо. Алиса поднялась на ноги, недоумевая. Но перечить не было совершенно никакого желания. Когда в его голосе звучали подобные интонации, способов поведения оставалось не так уж много. А вернее только один: делать то, что он говорил. Нерешительно подошла к столу. Писать ей приходилось не слишком часто. Ничего, за исключением писем…

Неуверенно села, поджав ноги… Попытка найти среди бумаг перо ни к чему не привела, пока опустившаяся перед ней мужская ладонь не оставила лежать на столе необходимую письменную принадлежность. Взглянула на Сергея Владимировича, который сделал несколько медленных шагов по комнате. Обратно…

— Готовы?

Она только кивнула. Он отвернулся, проходя до окна. А затем стал диктовать.

Она боялась не успеть, ошибиться, испортить… Но Осоргин не спешил, иногда останавливаясь, повторяя уже сказанное, давая Алисе время. При этом, заложив руки за спину, неспешно мерил шагами комнату, иногда поправляя край длинного черного жилета. И вскоре она замедлилась, немного успокоившись. Ее рука выводила красивые замысловатые вензеля, поспевая за темпом речи Сергея Владимировича.

Иногда он делал паузы, будто бы ища подходящие слова. И тогда Алиса поднимала на него глаза в ожидании. Украдкой рассматривая… Незаметно для самой себя… Странно, но почему-то теперь возможность наблюдать за мужем в процессе работы показалась ей занятной. Возможно, дело было в исходившей от него энергии невозмутимости, собранности… Ни одного лишнего движения, ни одного нервного жеста. Внимание, с которым он выполнял каждое свое действие…