Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

– Точно, копию сценария я положил тебе на стол. Звонят все, потому что хотят, чтобы все ближайшие передачи вел Симоне Чивинини, будто мы теперь его агенты!

– Почему бы и нет? Запросим двадцать процентов и продадим его им…

– Точно, а я и не подумал. Жаль, что он связался с агентством Пеппе Скура.

– Не может быть! С ним? Хуже не бывает. И кто ему это посоветовал? Уж наверняка не мы.

– К сожалению, у меня есть кое-какие предположения. Он же агент Джури, не так ли? А также – нашей подруги Паолы Бельфьоре.

– Ну мы и влипли.

– И еще одна новость: он полностью закрыл программу. Ему дали сто пятьдесят тысяч евро.

– Что-что?

– Вот именно. Вот видишь, к чему приводят отлучки из офиса, чтобы развлечься… Я это узнал сегодня от приятельницы, которая работает в «Рэтэ». Чивинини с нами даже не посоветовался.

– Ему дали хорошую сумму.

– Да, результат отличный, и потому он получил по максимуму. А теперь посчитай: это только за эту программу. Но он не заключил договор с «Рэтэ», не получил эксклюзивного права на два года. Так что хотя «Угадай-ка» закрылась, она в любом случае свободно продается на телерынке.

– Нам следовало бы с самого начала заключить с ним договор как с ведущим. Нам не пришло это в голову.

– Мы не могли себе такого представить.

– Это да. А теперь я почитаю сценарий.

– Хорошо, дашь мне знать, что ты о нем думаешь.

Я закрываюсь у себя в кабинете, кладу портфель на стол, беру папку с договором аренды квартиры на улице Борго Пио и кладу ее в сейф, вместе со связкой ключей. Потом я сажусь за стол и начинаю читать. Я полностью погружаюсь в сюжет, мне нравятся персонажи и то, что происходит. Время от времени я смеюсь, представляя себе какую-нибудь из описанных сцен. Не могу понять, кто может быть автором того, что кажется мне особенно забавным. Подобралась хорошая команда, шесть таких разных авторов – кому-то из них около сорока, кому-то – около двадцати; среди них есть и люди буржуазного склада, и нонконформисты. Я представляю Елению, бунтарку в выбритыми волосами, спорящую о поведении одного из женских персонажей, может быть, с Клаудией, другой сценаристкой. Ей сорок лет; она вышла замуж рано и, как она сказала, состоит в Демократической партии, но очень набожная и, может быть, имеет детей того же возраста, что и Еления. Я даже не могу себе представить, что бы могли сочинить вместе две эти женщины; мне бы хотелось стать невидимкой и как-нибудь пробраться на одно из их рабочих совещаний. Потом я смотрю на часы. Пятнадцать минут девятого вечера. А я даже не заметил. Время пролетело. Я беру мобильник. Пропущенный вызов от Джин и одно ее сообщение:

«Что делаешь? Все в порядке? Я пыталась тебе дозвониться, но ты не отвечал. Я хотела узнать, вернешься ли ты к ужину. Целую тебя, любимый».

Я закрываю глаза. «Целую тебя, любимый». Как я себя чувствую? Очень виноватым? Нет. И ничего не могу с этим поделать. Я бы чувствовал себя виноватым исключительно из вежливости, из уважения к принесенным обетам, к клятве перед Богом. Да, я знаю, должно было быть так, но этого нет, и я ничего не могу поделать. Я уважаю Джин, я ее люблю, но это совсем другая любовь. Мне следовало бы с ней расстаться. Или, по крайней мере, сказать ей об этом. Но как это сделать?

Я снова смотрю на часы. Двадцать пять минут девятого. Мы сказали друг другу: «Раньше половины девятого – никогда, таким будет наше правило. И никаких эсэмэсок.

Все решила она.

– Как хочешь.

– И наши жизни остаются за этими стенами, ясно? Здесь – никаких вопросов. В этом доме супруги – я и ты, существуем только я и ты, никого другого не существует – ни моего мужа, ни твоей жены. И понятно, что я бы тебе никогда не позволила одновременно иметь другую женщину, даже ухаживать за ней, ясно? – Баби смотрит на меня, притворяясь грозной. – Ты только подумай, что было бы, если бы у тебя завелась другая любовница! Любовница любовника – это было бы нелепо. Ты даже не представляешь, что я бы тебе сделала, если бы тебя с ней застала.

– Ты не моя любовница, ты моя жена.

– В этом доме. Но только в этом доме, не перепутай.

Я нарушаю правила. Я ей звоню.

– Это я. Я тебе не мешаю?

– Нет, я одна, укладываю спать Массимо. Все в порядке?

– Да, все отлично, я на работе.

– Ты передумал? Тебя это слишком ко многому обязывает?

– Нет.

– Хочешь сдать квартиру в субаренду?

– Нет.

– Хочешь, чтобы мы платили за квартиру пополам?

– Нет.

– Ну ты можешь хотя бы раз сказать мне «да»?

– Хорошо, да.

– Ну славу богу, а я думала, что ты и на этот раз скажешь «нет»!

И мы продолжаем смеяться и шутить, не чувствуя времени, абстрагируясь от всего. А потом прощаемся, желая друг другу спокойной ночи, и молчим – странным, неповторимым, особым молчанием. Я представляю, что она сейчас одна, улыбается, прижав к уху свой мобильник. Вот сейчас бы мне хотелось найти ту идеальную фразу, которая действительно объяснила бы ей, что я к ней чувствую. Но этой фразы нет. И тогда, после этого молчания, я говорю: «Пока» – но говорю это по-особенному, мне кажется, это слово вмещает в себя все, что я отчаянно пытаюсь ей сказать. И, может быть, даже больше. Потом я закрываю телефон крышкой и смотрю на него. И как мы со всем этим справимся? Не знаю и не хочу об этом думать.

Я пишу Джин:

«Ты не против, если мы где-нибудь поужинаем вместе?»

«Да, с огромным удовольствием».

«Хорошо, я тебе позвоню, когда подъеду к дому».

«Но мы поедем на машине?»

«Ну конечно».

В одну секунду это слово возвращает меня к реальности – к дочке, которая скоро родится, к моей ответственности… У меня перехватывает дыхание, но я прихожу в себя. Мне нельзя останавливаться, чтобы думать. Я прощаюсь с теми, кто остается в офисе.

– Я пошел.

Мы в ресторане «Джиджетто» на улице Александрии. Джин весела и, естественно, голодна.

– Я ужасно хочу хорошую пиццу с моцареллой и помидорами. Жаль только, что я не могу объедаться жареным.

Наливая ей воду, я улыбаюсь, потом ставлю бутылку, беру свое пиво и немного отпиваю.

– Мы могли бы сказать Эле с Маркантонио, что ужинаем. Было бы забавно снова встретиться с ними и увидеть их в официальном статусе, а не как смешных любовников, которые тайком целуются в ресторане…

«Смешные любовники»… А разве любовник может быть смешным? Нет, мне кажется, он всегда соотносится с чем-то неполным, что имеет отношение к страданиям и несовершенству. Это существо, которое живет в тени и не видит солнца… Джин продолжает болтать.

– Да, смешных любовников. Может, теперь, когда они вместе, они уже не целуются…

– Кто знает.

– А что ты сегодня делал?

– Я?

Нет ничего более дурацкого, чем отвечать в таком духе. К кому бы ей еще обращаться, как не ко мне? Я должен исправиться.

– Я читал сценарии новой передачи. Ты тоже должна их прочитать.

– А они хорошие?

– Я тебе ничего не скажу, хочу узнать твое мнение.

Мы продолжаем болтать о том и о сем – о сделанном; о работе, которая требует от нас столько сил.

– В бюро мне хорошо. Там работает и сын шефа, Никола. Одно время, когда мы с тобой расстались, он за мной увивался, но у него ничего не вышло, потому что потом снова появился ты – до того, как у нас с ним мог бы завязаться роман. Жаль…

Наверное, ей хотелось бы, чтобы я хоть немного ревновал. Но я слушаю спокойно, подшучиваю, обращаю ее внимание на то, как я изменился и больше не дерусь.

– Извини, что я не устраиваю сцены ревности из-за этого Никола…

Джин смеется.

– Ну и слава богу… тогда я могу рассказать тебе и обо всех остальных!

– Разумеется.

На самом деле не так уж я изменился в отношении того, что ей обещал. А правда одна: не надо было мне возвращаться.

Паллина подходит к кафе «Тьеполо», оглядывается по сторонам и замечает ее. Она сидит в углу, проверяет мобильный. Увидев, как Паллина идет к столику, она ей улыбается. Это верно: Баби в отличной форме, просто девчонка. У нее румяные щеки, ни одной морщинки, она свежа, как роза. Паллина садится и, как всегда, застает ее врасплох.

– Ого! А ну-ка, скажи, с кем ты заключила договор в духе Фауста. Нет, я хочу знать, в чем тут дело – в инъекциях, овощных коктейлях или каких-то волшебных напитках, но только ты выглядишь неприлично красивой и гораздо моложе меня.

Баби смеется.

– Нет, теперь ты выложишь все! – настаивает Паллина.

– Меня от твоего появления чуть не хватил удар, так что можешь успокоиться, потому что я, наверное, постарела как минимум лет на десять.

– Но это все равно слишком мало! Ладно, давай сделаем заказ, а то я должна скоро вернуться. Случился скандал.

– А что произошло? Расскажи.

– Ну, я тебя говорила, мой начальник, такой самовлюбленный болван, который только и знает, что говорить: «Я чувствую себя таким классным», «Я всем нравлюсь», «Наверняка и тебе…» Адальберто Треви… Так вот, на днях он устроил нам такую нечестную проверку! Я вернулась домой и поступила неправильно.

– А что ты сделала?

– Я вся дрожала, была на нервах. Банни это заметил, начал задавать мне вопросы, и, в конце концов, я не выдержала и все ему рассказала.

– Да ты с ума сошла? Он вооружился помповым ружьем, да?

– Точно. На следующий день он дождался моего шефа перед офисом. Я его умоляла и заклинала не распускать руки, и, к счастью, он меня немного послушался.

– И что он сделал?

– Он влепил ему несколько оплеух, но легких – так, оплеушек…

– Банни? Представляю себе!

– Клянусь тебе, он лупил его по щекам, пока говорил – но только для того, чтобы этот болван лучше запомнил то, что ему говорят.

– И что он ему говорил?

– «Не делай этого больше… а не то я поговорю с твоей женушкой; не увольняй ее, а не то я опять поговорю с твоей женушкой… Да и вообще, ходи по струнке, а не то…»