Джин ошеломленно смотрит на нее.

– Нет, в том смысле, что я волновалась о твоем здоровье, о дочке, уж не знаю, о чем… – Потом Элеонора понимает, как Джин страдает из-за того, что она ей сказала. – Извини меня. Расскажи мне все. Иногда я веду себя, как дура. Почему ты так думаешь? Ты что-то обнаружила?

– Нет, это предположения. Он никогда не приходит обедать. Раньше он всегда возвращался. Иногда его не бывает дома и вечером, он всегда занят, не звонит мне, не посылает эсэмэсок. Да и потом мы уже целую вечность не занимались любовью.

– Джин, но это нормально, ты же беременна, может, он думает об Авроре, заботится о вас. И ты должна ценить, что он не как те мужчины, которых не волнует, даже если у женщины пузо, и она страдает… В общем, как те, которые бросаются на любую женщину, лишь бы она дышала!

Джин качает головой.

– Ты неисправима! Что тут поделаешь? Тебе всегда удается шутить даже в самые трагические моменты. Ты не человек, а стихийное бедствие.

– Да как это? Я же тебя ободряю! Как это я стихийное бедствие?

– Нет, стихийное бедствие: положение сложное, а ты всегда уводишь разговор в сторону.

– Я даю тебе увидеть правильную сторону вещей, позитивную. Вот смотри: Стэп много работает, слава Богу, зарабатывает, больше не дерется, взялся за ум, он элегантный, он классный, могу тебе это сказать по праву. Скоро родится Аврора. Значит, все, что происходит или не происходит, как секс, – совершенно нормально. Ты страдаешь паранойей безо всякой причины. У тебя есть доказательства? Нет, и потому что у тебя нет доказательств, твое ходатайство отклоняется! – Эле берет пепельницу и два раза ударяет ею по стеклянному столику перед диваном. – Заседание окончено!

Джин наклоняется вперед и пытается ее остановить.

– Осторожней! Заседание окончено, но столик ты мне не разбивай!


– Привет, мама.

– Привет.

Даниэла и Раффаэлла целуются в дверях.

– Баби уже пришла?

– Да, она там, с твоим отцом.

Даниэла входит в гостиную и видит, что они сидят на диване.

– Привет, сеструха, какая пунктуальность! Неужели ты не попала в пробку? Проспект Франции весь стоит.

– Я проехала внизу, от Мульвиева моста.

– Ничего не поделаешь, ты просто хитрюга…

– Да, представь себе… Хочешь прийти ко мне в субботу с Васко? Придет несколько приятелей Массимо, может, он развлечется.

– В пятницу я уезжаю в европейский Диснейленд, во Францию.

– Ну надо же! Ты мне ничего не говорила.

– Это был сюрприз Себастьяно, он появился сегодня в школе с двумя билетами. Он сделал все сам. Мы уезжаем на три дня и возвращаемся в воскресенье вечером.

Баби смотрит на нее заговорщически и лукаво поднимает бровь, но Даниэла уточняет:

– Он снял номер для меня и для Васко, а для себя – соседний номер.

Баби смеется.

– Ах, какой рыцарь, прямо принц Золушки!

– Да уж, но сомневаюсь, что он принесет мне мои «конверсы», а потом на мне женится!

– Почему?

– Потому что эти кеды ужасно воняют!

– Дурочка.

– Хотите чаю?

Раффаэлла улыбается обеим дочерям.

– С удовольствием!

Вскоре все они уже сидят на диване в гостиной. Баби с удовольствием ест печенье.

– Изумительно! Пальчики оближешь!

Клаудио приписывает все заслуги себе.

– Это я его нашел, оно английское.

Раффаэлла выносит свой приговор:

– Слишком много масла, это вредно. С другой стороны…

Клаудио, опечаленный, смотрит на дочерей.

– Всю жизнь я ошибаюсь.

Баби берет свою чашку.

– Неправда, в одном ты угадал: ты на ней женился…

Даниэла хотела бы добавить: «А то кто бы ее взял с таким характером?» – но предпочитает улыбнуться и добавить просто: «Вот именно».

Раффаэлла улыбается, делает вид, что рада этому сбору семьи, потом допивает чай, ставит чашку, вытирает рот и смотрит на дочерей. Кто знает, как они это воспримут и, самое главное, что скажут.

– Так вот, мы позвали вас сюда потому, что у нас большая проблема.

Баби и Даниэла перестают улыбаться и принимают серьезный вид. Если Раффаэлла начинает с такой фразы, то это значит, что положение действительно серьезное. Это может быть какая-нибудь проблема со здоровьем. «Может быть, папа болен», – предполагает Баби. И действительно, он кажется очень утомленным. «Может, они получили какую-нибудь угрозу, – думает Даниэла. – Но почему?» И им остается только слушать. Однако Раффаэлла не знает, как начать, запинается, ищет нужные слова. Ей неловко.

Тогда Клаудио пытается ослабить создавшееся напряжение.

– Да нет, вы не волнуйтесь, ничего особенно трагического не случилось. Просто мы потеряли все, что у нас было, вот оно что… – А потом, чтобы было проще переварить эту новость, пытается отшутиться: – Мы банкроты.

Баби и Даниэла не знают, что сказать. С одной стороны, их утешило, что это оказалось не тем, что они предполагали, но, с другой стороны, эта новость кажется невероятной.

Баби приходит в себя первой:

– А что случилось?

Клаудио пытается разъяснить:

– Мы попытались поучаствовать в рискованной финансовой операции.

– Ты попытался. – Раффаэлла демонстрирует свой гнев и свое презрение.

Клаудио кивает.

– Верно, это я попытался, но только потому, что один мой приятель меня уверял, что откроет фармацевтическое предприятие сначала во Франции, а потом сразу же в Америке. Да он и сам вложил в него больше двадцати миллионов евро.

– А вы сколько вложили?

– Семь миллионов.

Баби и Даниэла изумлены; они и не предполагали, что речь идет о такой сумме. Но как это могло быть, что у родителей были в распоряжении все эти деньжищи? Клаудио проясняет все:

– Мы заложили и дом на море, и эту квартиру, и все земли, и другую недвижимость, включая два небольших магазина, приносивших нам доход.

Раффаэлла доносит эту мысль до дочерей в сжатом виде:

– У нас больше ничего нет.

– Ну, так уж и нет: у нас пятьдесят тысяч евро в банке.

– Сорок шесть с половиной тысяч.

По тому, как Раффаэлла вносит это скорбное уточнение, можно судить, как она страдает из-за этого.

Баби пожимает плечами.

– Честно говоря, это, как мне кажется, было действительно опрометчиво. Но я рада, что проблема только в этом, а не связана со здоровьем. Папа, вот увидишь, все еще поправится. Может, теперь вам придется жить скромнее, немного на всем экономить. Да и в финансовой компании, которой ты управляешь, тебе будет нужно заниматься всем гораздо внимательней…

Раффаэлла улыбается подобающей случаю улыбкой.

– Да, конечно.

Зато Даниэла обходится без околичностей:

– Простите, но зачем вы нас позвали?

Клаудио ничего не говорит. Раффаэлла пристально смотрит на него, но, увидев, что он не прерывает своего молчания, качает головой. «Ну вот, так я и знала. У моего мужа не хватает смелости сказать нашим дочерям хоть что-нибудь. Да я и не сомневалась, это должна сделать я. Как, впрочем, и всегда».

– Нам нужна ваша помощь. Мы подсчитали: чтобы оставаться в этой квартире, нам нужно около восьмидесяти тысяч евро. Мы, разумеется, уже продумали план погашения долга. Нам удастся выкраивать по тысяче четыреста евро в месяц, чтобы оплачивать взнос. И, может, даже немного больше. – Раффаэлла смотрит на Баби. – Для твоего мужа это пустяк. – Потом она обращается к Даниэле: – И для Себастьяно тоже. Мы думали, что это могут быть шестьсот тысяч от Лоренцо и двести тысяч – от Себастьяно. Взнос для погашения долга мы разделили бы пополам между ними обоими… Но здесь мы сделаем, как будет удобнее вам; вы сами нам посоветуете, что хотите.

Баби улыбается.

– Мама, мне очень жаль, но я вам ничем не могу помочь.

– Прости, но сделай так, чтобы Лоренцо решил сам, может, ему будет приятно нам помочь, он почувствует себя значимым, это его облагородит.

– Послушай, мама, но ты же в курсе, что мы расстаемся. Не знаю, удастся ли сделать это спокойно, но уж наверняка я не смогу попросить у него шестьсот тысяч евро для моих родителей.

Раффаэлла поворачивается к Даниэле:

– А ты? Ты-то что об этом думаешь?

Раффаэлла смотрит на дочь, и в этом взгляде читается упрек за все деньги, которые она еще несколько месяцев назад потратила на нее и ее сына. За ту помощь, которую Раффаэлла ей всегда оказывала, когда она не работала и воспитывала ребенка без отца. Даниэла прекрасно умеет читать все ее мысли. С другой стороны, и мать никогда их не скрывала, и было невозможно их не угадать.

– Мама, я знаю, как ты мне помогала, и я всегда тебе буду за это благодарна. Я рада, что я начала работать и наконец-то смогла отказаться от твоих денег. Себастьяно захотел признать Васко и очень нам помогает, но я совершенно не хочу, чтобы он думал, будто я разыскала его из-за его финансового положения. Я хочу, чтобы он был только папой Васко, а не тем, кто дает деньги. Он должен отдавать ему свою любовь, свое время, свое внимание – в том числе и потому, что все это стоит гораздо дороже, и даже самые богатые иногда в этом смысле бедняки и всего этого лишены.

Раффаэлла улыбается, переводит взгляд на Баби и продолжает улыбаться, но потом выражение ее лица внезапно совершенно меняется, и она становится серьезной, суровой, злобной – такой, какой ее часто видели дочери.

– Так, значит, вы сейчас обе учите меня жизни, читаете мне нотации, говорите, что самое важное, самое ценное? И, более того, даете мне понять, как мне «повезло», что я никогда ничего всего этого не понимала, правда?

Баби, как старшая сестра, отвечает первой, пытаясь ее успокоить:

– Мама, не воспринимай это так, мы никого ничему не учим. Мы тебе только объясняем, в каком мы положении, объясняем, что можем сделать с нашими возможностями и нашими средствами. Если вам нужны деньги, то, насколько это в наших возможностях, мы вам дадим, думаю, все… – И она смотрит на Даниэлу.

– Да, конечно. Если вам, например, придется съехать с этой квартиры, то мы будем рады приютить вас у себя.