Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

– Спасибо, мне это действительно было нужно. – Она пристально смотрит мне в глаза и видит, как они блестят. И тогда она мне улыбается. – Ну вот, это в тебе лучше всего. Ты еще приходишь в волнение от таких простых вещей. Я тебя люблю.

Мы занимались любовью, а потом вместе пошли под душ – как когда, когда мы были совсем молоденькими. Когда единственной проблемой для нее были родители. Когда у нас не было детей. Мы сидим за столом. Она велела принести суши и сашими. Мы уже испробовали все рестораны в окрестностях улицы Борго Пио, но всегда – с доставкой на дом. В окно гостиной светит солнце. Свет проникает через легкие белые занавески и разливается по большому ковру, касается диванов, мебели и даже большого телевизора, который она все-таки, в конце концов, захотела мне подарить.

– Ты же телепродюсер. Значит, ты не можешь быть здесь и не следить за передачами, которые идут в обеденное время. Нам даже стоило бы купить еще телевизоров и сделать из них стенку, чтобы ты мог одновременно смотреть, что показывают по всем каналам.

– Ты совершенно изумительная.

«Чтобы стать моей женой», – хотел бы я ей сказать, но мне бы не следовало ее смешить. Теперь мы едим молча, спокойно, наслаждаясь ощущением недавнего удовольствия. Ее поцелуи для меня – всегда как короткое замыкание. Мне достаточно малейшего ее прикосновения – и я уже словно чувствую дрожь в сердце. Неповторимое ощущение! Однажды и она мне сказала что-то подобное. Я едва вошел в квартиру, поцеловал ее, просунул руки под ее кофточку и коснулся ее спины. И тогда она закрыла глаза, покачала головой и улыбнулась.

– Даже не верится. Ты для меня как песня Баттисти: «Об этом думаешь… Я приходил в восторг, но ты меня забудешь…»

– Да уж!

– Точно! Наверное, именно о нас думал Лучио, когда пел песню с такими словами… Я теряюсь в тебе, как в этой песне. Но беда в том, что я себя уже не нахожу. Сегодня утром я готовила пюре для Массимо и, когда я мешала его половником, стали передавать именно эту песню, и я расплакалась. Я мешала и плакала, мешала и плакала, как дурочка.

– Почему, милая?

– От счастья и в то же время от страха, что снова могу тебя потерять.

Я беру палочками суши с лососем, макаю в соевый соус и отправляю в рот, потом наливаю в ее стакан немного пива «Асахи» и наполняю свой. Ставя пиво на стол, я замечаю, что она на меня смотрит и слегка улыбается, но такое впечатление, что она все равно несчастна.

– Что такое?

– Ничего. Я думала о тех мгновениях и том, какими они были прекрасными. Я бы никогда не поверила, что снова смогу их испытать…

– Ты думала только об этом?

– Нет.

– А о чем еще?

– Ты действительно хочешь об этом знать?

– Да.

– Что скоро ты станешь папой.

Я ей улыбаюсь.

– Да, но, однако, уже во второй раз.

– Но это будет по-другому. Твой первый сын, к сожалению, из-за меня не смог жить, как полагалось бы, и ты даже не знаешь, как я из-за этого страдаю. Я даже не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить.

Она встает и идет на кухню, опирается о раковину и начинает плакать. Я подхожу к ней, обнимаю ее сзади и прижимаюсь лицом к ее плечу.

– Ну зачем ты так, Баби? Тут нечего прощать. Я каждую секунду вижу его благодаря тебе. Я вспоминаю, как мы были вместе в парке, когда я ждал его с тобой у школы. Я вспоминаю его улыбку, когда он к нам подбегал, или, когда я слышал, как он меня окликал: «Эй, Стэп!» Все это наполняет мое сердце, успокаивает меня. Он мой сын, и вся моя любовь – для него. Я всегда буду в его жизни, что бы ни случилось, когда бы я ему ни понадобился. Мне не нужно ничего – лишь бы он был счастлив. Вот это и значит для меня – быть папой. Массимо ничего не говорит дома, что иногда в его жизни появляется этот Стэп? Или Лоренцо, услышав, как он называет мое имя, устраивает тебе скандалы, и ты оказываешься в неловком положении?

Баби вытирает слезы тыльной стороной ладони и качает головой.

– Нет, все в порядке. Я ему говорила, что иногда тебя встречала – но только потому, что ты работаешь недалеко от того места, где работаю я. А еще я ему сказала, что ты женат и счастлив. – Она поворачивается и мне улыбается. – Да и к тому же Лоренцо никогда меня ни о чем не спрашивает, потому что если бы его о чем-нибудь спросила я, то это он бы оказался бы в неловком положении.

И я прекращаю этот разговор. Ведь я никогда не рассказывал ей о нашей с ним встрече в «Ванни». Так что мы возвращаемся за стол и заканчиваем есть. Я беру лоток с мороженым и готовлю две порции – с хрустящими шоколадными крошками и фисташками для нее и просто шоколадное – для меня.

– Пальчики оближешь. А где ты его взял?

– На углу площади Рисорджименто, в кафе-мороженом «Старый мост».

– Там, где всегда полно народу? Я думала, что они дарят вафельные конусы с мороженым, судя по очереди, которая там в любое время суток.

Баби улыбается и берет ложечкой большой кусок мороженого. Кладет его в рот и дает ему медленно растаять.

– Нет-нет, это потому, что мороженое действительно вкусное, оно сливочное.

– И правда.

Она закрывает глаза, все еще наслаждаясь мороженым.

– Это не мороженое, а мечта, сон, как ты… – Потом она снова их открывает. – Но я так никогда и не проснусь? Как ты думаешь?

– У тебя сегодня какие дела?

– Ты уже устал от меня? Ты устал приходить сюда каждый день?

– Я надеялся успокоиться, больше не хотеть тебя. Надеялся, что это постоянство меня как-то успокоит, удовлетворит меня, но этого не произошло. Каждый раз, когда я тебя касаюсь, это что-то волшебное. Ты такая вкусная, что этот вкус никогда не приедается.

Тогда Баби встает и подходит ко мне близко, берет из моих рук мороженое и ставит его на стол. Садится на меня верхом и целует, не отрываясь. Наши языки холодны от мороженого, а на наших губах, нежных, идеальных, еще остался вкус всех малейших оттенков счастья. Меня изумляет, что никогда, ни разу ни один наш поцелуй не был «фальшивым». Потом она перестает целоваться, но держит свои губы около моих, закрыв глаза, вдыхая мой запах. А потом она их открывает.

– Скажи мне правду. Как ты думаешь, с рождением вашей дочки что-нибудь изменится?

– Нет.

И я снова ее целую, испуганный собственной откровенностью.

Совещание по поводу сериала с двумя кураторами «Рэтэ» – Акилле Пани и Мариленой Гатти – длится все утро. Но в конце концов результат оказывается именно таким, как мы ожидали.

– Поздравляю, отличные сценарии, это будет большой успех.

Акилле Пани кажется по-настоящему довольным. Ему лет шестьдесят, он лысый, у него круглые очки для зрения и седые усы, он толстенький. Как мне говорил Ренци, он занимается этим делом уже целую вечность, и всякий раз, когда предстоят выборы, всегда ходят слухи, что директором станет, скорее всего, он. Однако вместо этого он получает разве что небольшую прибавку к жалованью. Марилена Гатти моложе, ей примерно сорок пять лет; она не стремится к руководящей должности и полна энтузиазма.

– Ну наконец-то! Это именно то, чего хотят телезрители. Я так рада, что прошли именно вы. Мне бы не стоило этого говорить, но я читала сценарии Оттави, и, честно говоря, они слишком заезженные. У нас уже такие зрители, что у них атрофировались пальцы, они не переключают каналы и даже не понимают, что смотрят. Мы должны их разбудить.

Акилле Пани ее укоряет:

– Марилена, но мы же не читали ни сценарии, ни сюжеты другого сериала.

– И правда, я перепутала.

Мы с Ренци смеемся.

– В этой работе путаться нельзя!

– Это, как всегда, полуправда.

– Точно.

Тогда мы встаем и провожаем их до двери. Акилле энергично пожимает мне руку.

– Да и подбор исполнителей мне очень нравится.

– Да, мы пытались взять способных. Вокруг их столько, и непонятно, почему всегда берут одних и тех же. По крайней мере, можно было бы разбавить уже привычные лица новыми – чтобы поэкспериментировать и дать возможность и другим.

И Марилена тут же соглашается.

– Вот именно. А Оттави берет всегда одних и тех же, даже в разные сериалы, так что люди уже путаются, какой сериал они смотрят!

– Марилена!

– Но мы даже не видели, кого они предлагают для проб… Да поняла я, поняла.

– Мы прямо сегодня перечислим второй транш платежа. Когда вы думаете начать снимать?

Я смотрю на Ренци.

– В следующем месяце мы будем готовы.

– Отлично.

Они уходят довольные. Мы закрываем дверь и возвращаемся в конференц-зал. К большому щиту прикреплены фотографии артистов. На пороге появляется Аличе.

– Хотите знаменитейший кофе?

Ренци ей улыбается.

– Вообще-то было бы неплохо шампанского.

Я его ругаю:

– Нам бы тут все пить! Сходите за кофе.

– Сейчас я его вам приготовлю. – Она бросает взгляд на фотографии на щите. – Именно такими я себе и представляла героев сериала. Мне просто не терпится его увидеть.

И она, как всегда веселая, исчезает. Я с удовлетворением смотрю ей вслед.

– Что ж, выходит, Аличе – лучшее приобретение года. Слава богу, что хоть ее у нас не увели.

– Она не предательница.

– Чивинини хуже всех.

– Он уже написал на меня заявление в полицию. Потребовал возместить бог знает какой ущерб, и теперь всем этим занимаются адвокаты…

– Ты потерял голову. Надо сохранять хладнокровие и ясность ума… – Я его с удовольствием передразниваю: – Ты же не драчун, не так ли?

– Нет!

– Ну и отлично: так поддерживается легенда, и уже непонятно, кто из нас двоих что сделал.

Я вижу, что Ренци раздражен, и пытаюсь сгладить ситуацию.

– Я бывал в передрягах и похуже. К счастью, на самом деле не произошло ничего серьезного.

– Понятно. Во всяком случае, я ошибся и не могу себе это простить. Это больше не повторится.

– Ну и отлично. Ты помнишь, я все ждал, когда же ты ошибешься? И вот я дождался. Можно, я скажу тебе правду? Это самая лучшая ошибка, которую ты только мог совершить. Он получил по заслугам. Он лицемерный, продажный, неблагодарный. Скажу тебе больше: я сделал бы то же самое. Так что спасибо за твою ошибку, потому что я уже достаточно ошибался.