– Он смог родиться сам, – улыбнулся вдруг старший из детей Мадхер и великого воина, с которым та охотно ушла в царство Ямараджа, не желая больше разлучаться даже на мгновение. – Он вырвался из лап бога смерти. Может, если оставить его одного, он сможет окрепнуть и вырасти сильным? Если ты будешь заботиться о нём, мальчик будет надеяться на тебя. Какой воин из него будет?

– И верно… – добрая сестра вздохнула, погладила младенца по пухлой щёчке.

Тот недоумённо моргнул, не понимая, чего она с ним делает. Но вроде же не царапалась и не кусала? И ещё эта влага живительная, что скрывалась в грудях её… но, кажется, та уже закончилась. А пузо у него уже слишком сильно растянулось. Но вроде сил немного прибавилось? Хотя и сложно было с таким пузом булькающим. Но, всё-таки, же нажрался. Всё-таки, так тоже можно было получать сытную, тёплую волну, так сладко растекающуюся по телу.

– Если он будет рассчитывать только на себя, то сможет сильнее вырасти, – сказала грустно накормившая его.

Снова вздохнув, опустила между родителей.

– Побудь ещё с ними, братец. Тебе недолго выпало с ними быть.

– Расти сильным, – с грустною улыбкой попросил самый старший.

И первым прочь пошёл.

Малыш сидел между трупов родителей, смотря вслед уходящим. Потом отвернулся. Хотя что-то случилось с ним. Он дёрнулся. Снова повернулся туда, куда ушли те, большие, которые двигались. И та, с вкусной-вкусной влагой.

Уже совсем крохотные фигуры, уходящие во тьму слева от огненного озера.

Он, цепляясь за материнскую ногу, царапая её, поднялся. Ступил за теми, уходящими. Упал. Рыкнул отчаянно. Но его не услышали. Рыкнул громче – и никакого внимания. Зарычал громко-громко.

Вздрогнул самый старший из братьев, услышав отчаянный призыв младшего. Не по себе стало Шехару, что бросает младшего из братьев одного. Он, самый сильный в семье и старший самый, бросает самого слабого одного. Родившегося рано, хлипкого. Последнего из родительских детей. Но… как ещё тому найти силы, скрытые в нём? Есть силы древние, могущественные, но они просыпаются лишь тогда, когда подступает смерть, а рядом нет никого, кто бы мог помочь, когда самому нужно решить, выжить или умереть. Или умереть не сразу, выбившись из сил. Но какой предел у каждого живого существа – это может показать смерть лишь.

Да добрая сестра торопливо утёрла слёзы. И они первыми уже пошли. Торопливо. Подальше.

Новорожденный несколько часов сидел возле трупов отца и матери. Потом, замёрзнув, пытался прижиматься то к ногам одного, то другого, но мерз ещё больше. А потом мужчина и женщина и вовсе осыпались пеплом. Они итак уже задержались на краю жизни, за границей смерти, ради него. Но уйти на свободу их душам хотелось. И они ушли.

Малыш упал лицом в пепел. Поднялся. На дрожащих когтистых ручонках. Зачерпнул смешавшегося пепла, сел, пропуская его сквозь пальцы. Так какое-то время игрался с тем, что осталось от родителей. А потом вдруг всхлипнул. Тело и голова ничего совсем не поняли. Они не знали ещё скорби и боли от чего-то кроме голода, да от цепких лап существ огромных. Но в каждом живом существе есть крупица от вечного брахмана. Та, что душою зовут. Та, что всё-всё сразу поняла.

Какое-то время мальчик отчаянно плакал, забыв обо всём, потом поднял дрожащую когтистую ручонку, трогая слёзы. К глазам их поднося. Лизнул. Солёные. Противные. Поморщился. Совсем незнакомый вкус. Хотя они почему-то были тёплые.

Два дня он спал там, в нежном шуршащем ложе из пепла. Иногда просыпался, вглядывался в темноту огромной пещеры, где был дом, где он был зачат, но не был рождён. Иногда смотрел на огненное озеро, щурился и морщился, возмущённый ярким светом огня над раскалённою лавой. Но других существ не видел никого. Иногда снова перебирал пепел, оставшийся от умерших асуров. Но долго не мог. Что-то жутко сжималось внутри него. Больно становилось, страшно-страшно! Хотя вроде тело его не кусал нежный, шуршащий пепел. И, выпустив останки смешавшиеся родительские – даже в этом стремились мужчина и женщина остаться вместе – их последний ребёнок снова проваливался в забытье от слабости.

А потом жуткий голод несчастного разбудил. Он не сразу понял, что за странное чувство внутри. Потом пополз, ещё не очень понимая, куда. Долго полз. Тело изранил о камни и скалы. Но кровь своя была невкусной. Он же пробовал лизать свои раны, привлечённый теплом и запахом какой-то жидкости, откуда-то взявшейся, новой. Противной. Совсем противной. И он полз… полз…

Это было горное ущелье. Странно светлое и без огненного озёра. И так светло было вокруг! Не сразу смогли привыкнуть глаза к свету солнца, хотя и не прямо забравшемуся сюда.

Малыш какое-то время сидел, исцарапанный, измученный. Оглядывался недоумённо. Потом опять зачем-то пополз вперёд. Сам не знал, куда ползёт и что его ведёт. Но что-то его вело.

Потом натолкнулся на холодный, скользкий бок. И змеиная морда над кольцами толстого, длинного тела взлетела, сердитая.

Но, впрочем, звериные чувства и тут помогли. Он напружинился, забыв об усталости. И прыгнул быстрее, чем метнулась кобра. Впился острыми, неровными, острыми зубками ей в шею. Прорвал чешую, дошёл до мягкой плоти. Она заметалась от боли. Мальчик крохотный обхватил её тело, вцепившись в него коготками и рук, и ног. Она его об камни швырнула. И он, как-то осознав, что она снова это повторит, рыкнул сквозь сжатые зубы и чужую плоть и принялся отчаянно махать когтями. Хоть и не сразу, но разорвал её тело, голову оторвав от тела.

Потом какое-то время сидел на застывших кольцах. Холодных, противных. Отполз. Потом снова подполз, привлечённый запахом крови. Осторожно рукою пощупал мясо. Тёплое. Лизнул. Поморщился. Посидел какое-то время возле. Но это тело, ставшее неподвижным, всё же было влажное. И пахло вкуснее, чем все эти бесчисленные камни, мелкие и большие, встречавшиеся везде на его пути. И камни были твёрдые, зубы от них болели. А тут что-то было мягкое. Да, влажное. Но зубы не болели. И рот слюною заполнился. Тело само сглотнуло змеиную кровь. И младенец запоздало понял, что это мягкое тоже можно съесть. Наверное, тоже волна тёплая, силы дающая, по телу разойдётся после. И он радостно впился острыми зубами, в клыки выросшими, в чужую свежее разодранную плоть.

Долго хрупал ею, почти не пережёвывая, давясь, кашляя, фыркая и снова впиваясь в свою первую добычу. И у неё заснул, измученный страшно, но сытый.

Проснувшись, опять поел змеиного мяса. Шкуру уже сплёвывал.

Так за несколько дней совсем её съел. Игрался с холодной, твёрдой мордой, сытый, довольный. Ощупывая тонкими пальцами, коготками подковыривая, клык случайно отломал. Долго рассматривал сквозь солнечный свет. Потом – сквозь лунный. Потом второй выламывал. Радостно ударял ими одним об другой, звуки слушая. Совсем другие, чем у шуршащей шкуры. Потом радостно спал, сжимая змеиные клыки.

Потом снова просыпался от голода. Шкура была невкусная. Мясо через несколько дней начало тухнуть. Но другой еды не было. Он, морщась, всё съел, даже совсем уже начавший разлагаться хвост, с таким мерзким запахом, противным.

Потом, проспавшись и снова проснувшись без сил, голодный, понял, что тут уже есть нечего. И сил всё меньше и меньше будет. А бессилие его пугало. Чутьё подсказало, что хорошим это не кончится. А рот наполнялся слюной. Тело просило есть ещё и ещё.

Клыки змеиные были интересные. Он их зажал во рту, как свой первый боевой трофей. Поморщился, исцарапав язык и щёки. Но упорно добычи не выпустил. И бодро пополз вперёд. Из щеки пронзённой торчали наружу два змеиных клыка. Мальчик морщился, но терпел боль и терпел стекавшую кровь. Потом он опять их вытащит, потеребит, постучит ими, посмотрит на небо вокруг них. С камнями не так интересно. Они тяжёлые. Их не утащишь. Но пока надо ползти вперёд. Малыш полз и полз вперёд. Он мало ещё понимал. Но понимал, что змея уже закончилась, и нужно загрызть ещё одну…

Камень 20-ый

– Ох, Кизи! Да что же с тобой! – завопили где-то сбоку. – Ты жива?!

А потом меня растрясли. Веки разлепив, увидела встревоженное лицо Мохана.

Ещё только-только рассветать начало.

– Лежишь тут! В крови! – выдохнул он возмущённо, покосился вбок. – А, это он ранен. Но ты-то что делаешь здесь?

Покосилась вбок. И тут же вскочила. Потянулась к Сибу.

Грудь у того больше не поднималась и не опускалась. И… и сердце больше не билось. Тело холодное. Он лежал на спине, закрыв глаза. Кровавый тилак уже подсох на его лбу и растрескался. Но на губах была улыбка. Значит, всё. Не смогла ему помочь.

– Ты чего? – возмутился младший жених, смотря на меня и на него.

– Он… он умер… – всхлипнула.

– Мы думали, ты сбежала! – сказал Мохан обиженно. – Сначала кто-то кричал. Женщина. Будто её мучают. Всех в деревне переполошила. Повыскакивали мужчины, но никого не нашли. Потом к нам прибежала напуганная Сарала со светильником. Отвела в сторону, сказала, что проснулась ночью от криков. И что ты пропала, – нахмурился. – Он… он пытался тебя похитить?!

– Нет, – сказала грустно, смотря на неподвижное тело.

Сиб так старался выжить! Ещё тогда, во сне. Или же по-настоящему в детстве, когда недоношенный вылез из живота мёртвой матери, борясь за свою жизнь, не сдаваясь. Но сейчас… сейчас…

Мохан шагнул ко мне, сжал мои плечи так, что поморщилась.

– Что ты всё смотришь на него?! – сердито спросил юноша.

– Но он… он умер… – всхлипнула.

Музыкант встряхнул меня сильно, потом вдруг отпустил. Пошатнулась, но устояла без опоры. С ненавистью выдохнул:

– Ты хотела уйти с ним?! Но ты моя невеста!

– Не только твоя, – грустно усмехнулась.

Его рука скользнула к моей шее. Застыла, напряжённо смотря на него. Ударит? Удушит? Но… он имеет право. Я не должна была уходить одна, тем более, ночью, да ещё и бежать к чужому мужчине. Очередной позор на мою голову. И… ох, опять я без дупатты стою перед мужчиной! Жених, наверное, решит, что меня раздели. Или ещё чего похуже.