Но все равно домой идти не хочется. Рано еще. Да и боязно… Не все ли равно, как тревожное время убить? Пусть и в неприятных разговорах и объяснениях. Да и чего там Сережке объяснять? Вовсе она не обязана ему объяснять…

– Ладно, пойдем на скамейку за школой. Посидим, поговорим. Только бы дождь не пошел…

Какое-то время сидели молча, и Настя чувствовала, как Сережка волнуется, как пытается подобрать правильные слова, чтобы начать… И пожалела его, заговорила первая:

– Сереж… Не надо ничего говорить, правда. Ты прости меня, что все так получилось, но… Как получилось, так получилось. Я другого люблю. Да ведь тебе все давно рассказали, наверное…

– Да. Рассказали. Ну и что? Он же уехал. Насть. Он же никогда сюда больше не вернется.

– Да ты-то откуда знаешь, что он не вернется?! Что ты вообще знаешь о нем, чтобы такие выводы делать?

– Ну, если до сих пор не вернулся…

– И что? Тебе-то какое дело?

– Не сердись, Насть. Не обижайся. Я ведь что хочу сказать… Я хочу сказать, что еще какое-то время пройдет, и ты его забудешь, совсем забудешь… А я подожду, Насть. Сколько надо, столько и подожду. Хоть полгода, хоть год… Да хоть всю жизнь…

– Не подождешь, Сереж… – грустно усмехнулась она, отворачивая голову в сторону. – Уверяю тебя, что не получится подождать…

– Да почему ты за меня решаешь, что не получится?!

– Потому. Обстоятельства определенные есть, потому и решаю.

– Что за обстоятельства могут быть?

– Могут, Сереж, могут… Скоро все узнаешь. Вернее, увидишь…

– Не понимаю… Что я должен увидеть? Загадками говоришь…

– Все, Сереж. Хватит об этом. Расскажи лучше, как ты у моря отдыхал. Я с родителями прошлым летом тоже к морю ездила – так здорово было! А этим летом не получилось – у папы отпуск по графику в декабре. А маме так вообще трудно в отпуск собраться – аптеку оставить не на кого. Так что давай рассказывай, а я тебе молча завидовать буду. Где ты хоть был-то? Где твоя бабушка дом купила?

– Да под Новороссийском, в небольшом поселке вроде нашего. От дома до моря минут пять всего. Да мы можем следующим летом вместе туда поехать, если захочешь…

– Сереж, опять ты! Мы же договорились!

– А что я такого сказал? Ничего такого… Ведь мы можем друзьями остаться, правда? И почему я своего друга не могу пригласить отдохнуть на море?

– Господи, Сережка… Ну какой ты, честное слово… Тебя в дверь гонишь, ты в окно лезешь…

– Да я просто люблю тебя, Насть, как ты не понимаешь? Люблю. Я только сейчас понял, как я тебя люблю.

– Ой… Вот только о любви не надо, пожалуйста… Очень тебя прошу…

– Но почему?

– Потому. Потому что дождь пошел, Сережа.

– Да при чем тут дождь…

С неба и впрямь начал сеять дождик, мелкий, назойливый. Настя накинула на голову капюшон, съежилась, просунула руки в рукава куртки. Сережа с готовностью принялся стягивать с плеч куртку:

– Возьми еще и мою, Насть… Замерзнешь…

– Не надо, Сереж. Хотя мне мерзнуть совсем нельзя, заболею. Я лучше домой пойду, ладно? Ничего не поделаешь, надо идти домой…

– Ты так говоришь, будто боишься идти домой.

– Боюсь, Сережа. Очень боюсь. Но надо.

– Я провожу тебя?

– Зачем? Я и одна дойду.

– Но мы так и не поговорили…

– Почему же? Как раз и поговорили. Все, Сереж, я пойду, иначе совсем промокну… Пока, Сереж…

Настя поднялась со скамьи, быстро пошла по дорожке. Знала, что он смотрит вслед. Ну и пусть смотрит. Домой, домой… Хоть и ноги домой не идут…

Дома был скандал, чего и следовало ожидать, конечно. Пахло валерьянкой. Мама сидела в кресле в гостиной, держа в руках стакан с водой, и он ходил ходуном в ее дрожащих пальцах. Увидев ее, мама издала рыдающий звук, наклонила корпус вперед и на этой же рыдающей ноте протянула громко:

– Да что ж ты сотворила с собой, доченька-а-а-а… И с собой, и с нами… Да что ж ты мне сразу-то не сказала, когда еще можно было все исправить… Ведь я говорила тебе, я предупреждала, а ты-ы-ы-ы… Да как ты могла, доченька-а-а-а…

Папа сидел в другом кресле, низко опустив голову и зажав ладони между колен. Когда она вошла, голову поднял и коротко глянул, так, будто приказал – держись, Настена… Но мама успела заметить, что он голову поднял, и тут же накинулась на него:

– А все ты, все ты со своей любовью да семейной демократией, это ты над ней вечно трясешься – то ей нельзя сказать, это ее слишком ранит! Вечно мне рот затыкал! Вот, получай теперь! Дождался, да? Доволен? Доволен?

Отец вздохнул, поднялся на ноги, молча взял у мамы из рук пустой стакан, пошел с ним к выходу из гостиной.

– Ты куда? Ты почему сбегаешь, Егор? Я что, одна должна эту проблему решать, да? – еще громче запричитала мама, смахивая со щек злые слезы.

– Да никуда я не убегаю, Ирин… – чуть повернул голову на ходу отец. – Просто хочу еще воды принести…

– Не надо мне воды! Сядь! Сядь на место, слышишь? Не выводи меня из себя еще больше!

– Да куда уж больше-то… Больше и некуда… – тихо проговорил отец, снова садясь в кресло.

Настя стояла ни жива ни мертва. Ужасно жалко было бедного папу. И маму жалко – совсем на себя не похожа… Лицо опухшее, красное от слез, глаза блестят обидой и злым отчаянием. Вот она с силой вдохнула в себя воздух и на выдохе запричитала со стоном:

– Да разве мы такой судьбы хотели тебе, доченька, разве такой… Да мы ж думали, ты в институт поступишь, что в люди выйдешь… Мы ж все для тебя сделали бы, все, что в наших родительских силах… А теперь что? Ни института, ни специальности, всего лишь горькая судьба матери-одиночки! Да что ж ты натворила с нами, доченька, что-о-о-о…

– Ну хватит, Ирина! – не выдержал наконец отец. – Что ты воешь, будто по покойнику! Опомнись, хватит!

Голос отца был тихим, но было в нем что-то такое, отчего мама действительно будто опомнилась. Всхлипнула коротко и замолчала, и огляделась вокруг себя в растерянном изумлении. Потом слегка дотронулась ладонью до мокрой щеки, будто получила пощечину. И заговорила уже другим голосом – приказным и строгим, и фразы получались короткими и хлесткими, как удары плетей.

– Так! Я думаю, надо найти этого парня! Даже не его самого, а его родителей! Это раз! И надо обязательно пойти в милицию и заявление написать! Это два! И пусть они знают, что мы этого так не оставим! Это три! Ты слышишь меня, Егор? Чего ты смотришь на меня так, будто я что-то ужасное говорю? Ты что, со мной не согласен?

– Нет, Ирина, не согласен. Не надо никого искать. Не надо.

– Да как это – не надо? Ты что говоришь такое? Нет, надо обязательно в милицию заявление написать, пусть этого парня найдут и отвечать заставят за содеянное! Между прочим, наша дочь несовершеннолетняя, и я законы знаю! Знаю, что за такое полагается! И если ты не хочешь, это твое дело, Егор! А я своего ребенка в обиду не дам, слышишь?

– Мам… – испуганно проговорила Настя, садясь рядом с креслом на корточки. – Не надо в милицию, мам… Пожалуйста…

– А тебя не спрашивают, Анастасия! Не лезь! Давай говори лучше, где этого Никиту искать? Адрес его знаешь?

– Нет… Не знаю я адреса, мам.

– А где он учится, знаешь?

– Не знаю…

– Да все ты знаешь, Анастасия! Хватит его покрывать! Я же все равно его найду, все равно заставлю ответить! А ты как думала, а? Ты вообще думала своей головой, когда подолом перед ним трясла? Сама к нему бегала, остановить не могли! Да разве мы тебя так воспитывали, чтобы ты себя не помнила и не понимала? Родители у тебя уважаемые люди, а ты себя ведешь как публичная девка!

– Ирина! – зло и очень хлестко бросил отец, так, что мама вздрогнула и уставилась на него удивленно. – Хватит, Ирина, перестань ее оскорблять! Я не позволю, слышишь?

Настя тоже смотрела на отца в недоумении. Никогда, никогда она не видела его таким… Лицо красное, почти багровое от едва сдерживаемого гнева, глаза, всегда такие яркие, вдруг поблекли. Вот он поморщился, потер грудь рукой, произнес с тихим стоном:

– Что-то плохо мне, Ирина… Сердце вдруг прихватило… Насть, принеси воды…

Настя ойкнула испуганно, поднялась с корточек, унеслась на кухню. А мама уже кричала ей вслед:

– Не надо воды, давай кусок сахара неси! Я сейчас нитроглицерин! Я быстро! Погоди, Егорушка, погоди… Сейчас легче станет, Егорушка… Вот, я уже нашла…

Вдвоем они уложили отца на диван, и вскоре он вздохнул свободно, улыбнулся, прикрыл глаза. И проговорил тихо:

– Кажется, отпустило… Жить буду, не помру, не бойтесь…

– Ну что ты такое говоришь, Егорушка! – Мама заботливо поправила подушку под его головой. – Ну что ты говоришь… Ты просто переволновался немного, вот и все… Тебе поспать надо сейчас…

Отец и впрямь вскоре уснул, задышал ровно и тихо. Они с мамой ушли на кухню на цыпочках, прикрыли за собой дверь.

– Ну что, довела отца, да? – с грустью спросила мама, глядя в окно. – Что, теперь моя очередь за сердце хвататься? Нитроглицерин в аптечке там, в шкафу в комнате, если что…

– Мам, ну не надо… Не надо, пожалуйста… – тихо заплакала Настя. – Ну прости меня, мам… Да, это я во всем виновата, прости…

– Ладно, не реви. Вредно тебе. Иди в свою комнату, оставь меня. Я так лучше успокоюсь. Иди…

Настя проплакала полночи, а наплакавшись, уснула крепко, как давно не спала. Проснувшись утром, вдруг поняла, что изменилось в ней что-то. Словно груз с души упал. Да, чувство вины осталось, но куда ж от него денешься, если впрямь сама во всем виновата?

– Настя, вставай! Иди завтракать! – услышала она голос мамы и улыбнулась ему радостно.

Обычный у мамы был голос. Такой, как всегда.

Подскочила с кровати, сама себе удивившись. Именно подскочила, как раньше, а не сползла потихоньку. Даже голод вдруг ощутила, чего тоже давно с ней не бывало.

Отец и мама уже сидели за столом, и мама тихо уговаривала отца:

– Нельзя тебе сегодня на работу, нельзя! После приступа надо полежать хотя бы дня три! Я поговорю с Тамарой Филипповной, она тебе больничный выпишет! И про таблетки не забудь, я в комнате на столе оставила, увидишь на блюдечке…