– Ну не могу я, пап, не могу…

– А ты смоги! Они ведь почему на тебя так смотрят? Потому что видят твой стыд и страх. Если не будет стыда и страха, и смотреть перестанут, неинтересно будет. И ты не будешь обращать внимания на тех, кто смотрит. Ну что ж ты у меня такая пугливая, доченька?

– Да отстань ты от нее, Егор… – вступила в их диалог мама, повернувшись от плиты. – Не хочет, пусть не выходит, пусть дома сидит. Отстань… Тем более холодно на улице, и весна, говорят, затяжной и холодной будет…

Весна и впрямь долго не начиналась. Только к началу апреля снег стал обильно таять, небо сделалось прозрачно-голубым, и прилетели первые жаворонки.

– Слышишь, Насть? – спросил отец, когда они сидели на скамье во дворе, щурясь на солнце.

– Что, пап?

– Жаворонок поет… А вот еще один… Слышишь?

– Да, слышу…

– Ну вот и дождались. Теперь все хорошо будет. Как ты? Не страшно рожать-то?

– Страшно, пап.

– Не бойся, Настена. Я с тобой. И мама с тобой. Оп… Опять что-то… Вдруг прихватило…

Настя повернула к отцу голову и обмерла – лицо его было синюшно-бледным, глаза запали, губы жадно ловили воздух.

– Что, пап? Опять сердце?

– Да, Насть… Принеси-ка нитроглицерин там, в аптечке… И сахар не забудь…

Настя опрометью кинулась в дом, придерживая большой живот. Руки тряслись, пока выворачивала наизнанку коробку с лекарствами. Потом бежала обратно к отцу, приговаривая испуганно:

– Я сейчас, пап… Я быстро… Вот, принесла… Ну что, лучше тебе, да?

– Да, все в порядке, Настена… Уже лучше.

– Ой, как я испугалась, пап…

– Не бойся. Все равно помирать не стану, пока внука не увижу. Не бойся… И матери ничего не говори, а то опять панику поднимет, в город меня потащит, в больницу.

– И правильно сделает, что потащит! Надо лечь в больницу и обследоваться, и полечиться!

– Ну, давай ты еще эту песню запой! Подумаешь, сердце слегка прихватило! Да и какая мне больница, если тебе рожать скоро? Как тут мама без меня справится?

– Ну пап… Все равно ж надо когда-то в больницу… Я маме все равно расскажу…

– Не надо ей ничего рассказывать. Давай мы с тобой лучше так договоримся… Ты родишь, я на внука гляну, подержу его в руках, познакомлюсь, а потом уж и в больницу. Идет?

– Обещаешь, пап?

– Обещаю.

– Ну, ладно тогда… Только ты нитроглицерин всегда с собой носи, хорошо?

– Хорошо, дочка. О, слышишь, снова жаворонок поет… И еще один, и еще… Значит, совсем тепло скоро будет. Весна…

Отец умер в конце апреля, за неделю до рождения внука. Настя сама и нашла его – упал прямо в сарайчике, когда инструменты готовил для работы в саду. Выскочила, позвала маму, но было уже поздно. Смерть наступила мгновенно, не дала времени ни на помощь позвать, ни заветное лекарство из кармана достать. Мама завыла в голос, прибежали соседи, пошла суета да горестная толкотня во дворе…

Настя не помнила, как добралась до своей комнаты, как легла на кровать, поджав ноги и обняв руками большой живот. Он и без того ходил ходуном – ребенку передалось ее состояние, когда вздохнуть полной грудью страшно, когда подумать страшно о том, что произошло…

А потом ее будто не стало. То есть присутствовала на похоронах, у гроба стояла, потом за поминальным столом сидела… Но будто это и не она была, другой кто-то. Даже ни одной слезинки не проронила, будто и слез внутри не было. Сидела как истукан, смотрела прямо перед собой и лишь без конца оглаживала руками свой шевелящийся живот.

– Ишь, беспокойный какой… – покосилась на ее руки соседка тетя Анюта. – Чует, значит, что дедушка его не дождался… Помер дедушка-то, ничего не поделаешь. А ты, Настена, поплачь, поплачь, не сиди сиднем!

– Я не могу, тетя Анюта… У меня пусто внутри, слез нет…

– А это бывает, бывает, что ж. Женский организм, который на сносях, он ведь умный, зараза. Охраняет свое зернышко, ждет, пока созреет. Вот когда созреет, когда народится ребеночек, тогда и наплачешься вволю. А пока что ж, пока терпи. Все правильно…

Схватки начались ночью, и Настя вышла из своей комнаты, крикнула в темноту:

– Мам! Началось, кажется!

Прибежала мама, испуганная, опухшая от ночных слез. Засуетилась, забормотала дрожащим голосом:

– Сейчас, сейчас… Я «Скорую» вызову… Через часок должны приехать… Чего ты рано так, по срокам через неделю только! Я ж хотела тебя завтра в роддом в Каменское отвезти, на сохранение положить… Уж и с заведующей договорилась… А теперь ждать надо, когда приедут! От Каменского до нас – не ближний путь! А может, пока фельдшера позвать, Тамару Филипповну? Вдруг ребенок быстро пойдет?

– Не надо, я «Скорую» подожду… Не надо Тамару Филипповну, ночь же сейчас…

– Да ты откуда знаешь, надо, не надо? Нет уж, я позову…

Тамара Филипповна прибежала через десять минут, запыхавшись. Осмотрела ее, вынесла свой вердикт:

– Не волнуйся, Ирина Иванна, скоро она не родит! Если только к обеду надумает! Так что спокойно жди «Скорую», дорога хорошая, дождя давно не было, быстро приедут! Но я пока побуду рядом на всякий случай, ты не переживай… Вон и без того едва живая ходишь, как Егора-то схоронила…

Настя слушала, как они говорят меж собой. И даже через нарастающие приступы боли испытывала чувство вины перед мамой. Она и впрямь еле живая ходит последние дни, еще и за дочь волноваться надо… Сколько из-за нее хлопот, сколько неприятностей всем! И папа умер… Тоже из-за нее… Очень переживал потому что. Хоть и говорил, что внук – это большое счастье, и что радоваться надо, и не обращать внимания ни на косые взгляды, ни на разговоры досужие. Но ведь одно дело – что говорить, а что – умом да сердцем переживать…

«Скорая» и впрямь быстро приехала, ее увезли в роддом в Каменское. А утром уже родила, и акушерка произнесла довольно, держа перед ней красное тельце ребенка:

– Отличный парнишка! Здоровенький! Молодец, хорошо справилась! И даже ни разу не вскрикнула, когда схватками мучилась! Все бы такие роженицы были, как ты…

Когда Насте первый раз принесли ребенка, она осторожно взяла его на руки, поднесла к груди. И сердце вдруг застучало быстро, и сдавило волнением горло – сынок… И плакать вдруг захотелось. Очень хотелось поплакать! Но ведь нельзя… Что же это она – будет кормить ребенка и тут же заливаться слезами? Нехорошо… Лучше потом поплакать, потом… После…

Мама забирала ее из роддома вместе с дядей Сашей, мужем тети Анюты. Помогли по-соседски, отвезли на дяди-Сашиной машине. Мама всю дорогу держала ребенка на руках, просила тихо:

– Ты потише езжай, Саша, потише… Не торопись… Видишь, дорога вся в колдобинах. Еще ребенка стрясем…

– Не стрясем, Ирина Ивановна, не бойся! Да и пусть привыкает, он же мужик! Как решили назвать-то? Придумали уже?

– Нет еще… Не придумали… – виновато произнесла мама. – Не до того было как-то, сам понимаешь…

– Что ж, понимаю… Хороший мужик был твой Егор, Ирина Иванна. Настоящий. Умный, спокойный. Рассудительный был… Жалко, что внука не дождался, ага.

– Мам… – тихо позвала Настя. – А давай его Егором назовем? В честь папы…

– А что, хорошая мысль! – полуобернулся назад дядя Саша, объезжая очередную колдобину. – Егор Егорыч, отлично звучит! И Егору там, на небесах, приятно будет, поди…

Мама ничего не ответила, заплакала тихо, глядя в окно. Потом повернулась к Насте, проговорила сквозь слезы:

– Да… Егором назовем, да… Егорушкой… Пусть будет в честь папы… Завтра так и объявим всем – Егорушкой назвали. Завтра ведь девять дней, люди придут поминать…

Поминки получились и не поминками вовсе, а знакомством с Егорушкой. Каждый хотел на него взглянуть, умилиться и улыбнуться, и слезу пустить не горестную, а романтически сентиментальную. Вот, мол, один Егор ушел, а новый Егор пришел… Лежит себе в кроватке, спит безмятежно. Наверное, отцу понравились бы такие поминки, если бы оттуда мог видеть… И день выдался солнечный, яркий. И небо было голубое, и жаворонки пели в саду.

Потом, когда гости ушли, мама устало опустилась на стул перед детской кроваткой, проговорила грустно:

– Так и не успел отец познакомиться с внуком… Знаешь, он ведь переживал за тебя очень, хотя и виду не подавал. Он вообще такой был – снаружи оптимист, а внутри… Все переживания носил внутри, это его и подкосило. Что же ты наделала, Настя, что же ты наделала… Как мне теперь эту жизнь тянуть без мужа… И тебя в люди не вывела, а теперь еще и о внуке думать надо… Не знаю, выдюжу ли… Что же ты наделала, Настя, что же ты наделала!

Настя хотела что-то ответить, но не смогла. Горло перехватило. Да и что можно на это ответить? Мама права. Это она виновата в том, что папа умер. Только она…

Подумала так – и будто теплым сквозняком по лицу повеяло. И захотелось вдохнуть глубоко и вместе с выдохом отпустить виноватые мысли. Наверное, это папа так хочет, да… Наверное, это папина душа прилетела, приказ дала. Не смей, мол, так думать, ты не виновата ни в чем! Если я не могу за тебя заступиться, сама теперь держись, не бери на себя чувство вины! И маму за это прости – она не со зла… Она просто не думает о том, что плохо тебе своими словами делает… Прости, слышишь?

– Да, пап… Я поняла… – произнесла она едва слышно. – Я буду стараться, пап… —

Мама глянула на нее удивленно, ничего не сказала, тут же повернулась к Егорушке, который зашевелился, закряхтел в своей кроватке. И вот уже кряхтение начало перерастать в требовательный крик…

– Ну-ну, мой маленький, не надо… – ласково склонилась над ним мама, беря на руки. – Не надо плакать, я слышу… Егорушка мой любимый… Сейчас Настя тебя накормит, все у нас с тобой будет хорошо…

Настя слегка удивилась этому «у нас с тобой» – как будто она и не мать вовсе, – но ничего не ответила. Не придала большого значения маминой оговорке. Молча взяла Егорушку на руки, села в кресло, расстегнула пуговички на блузке. Мама стояла рядом, смотрела, как она кормит. И тихо приговаривала себе под нос: