Да, раньше была пустота. А теперь – нет! Теперь у нее внутри счастье поселилось. И что же теперь делать с этим счастьем? Как быть? Как совместить его с исполнением супружеского долга? Разве это возможно вообще?

А может, выйти сейчас из ванной и выпалить ему прямо в лицо: не люблю, мол, тебя и никогда не любила! И не хочу никакой долг отдавать, хоть убей! Он удивится, наверное, или хмыкнет насмешливо, и скажет что-нибудь такое, в своем духе… Вроде того: зачем мне твоя любовь, куколка, вовсе она мне не нужна. От тебя мне другое надобно, сама знаешь. Чтобы ты мне послушной была. Чтобы ухоженной была, улыбчивой, сытой жизнью довольной. Чтобы другие смотрели да мне завидовали…

Выключила воду, тряхнула волосами, вздохнула тяжко. Ничего она такого Борису не скажет, конечно же. Испугается. И долг свой отдаст, как и положено. Потому что она ему жена. Сама замуж за него пошла, на веревке никто не тянул. Не маму же обвинять, что уговорила тогда…

Зато завтра она снова увидит Сашу. И надо об этом думать сейчас, этим жить. С этим счастьем внутри все, что угодно, пережить можно. И даже пресловутый супружеский долг.

И утром проснулась – счастливая! Поднялась с постели, глянула в окно, а там первый снег выпал. Глянула на часы – девять всего. До полудня еще далеко… И надо бы осторожнее тайными тропками бегать – на первом снегу следы останутся. И одеться неприметнее надо – из каждого окошка любопытные глаза смотрят… А впрочем, к черту осторожность, пусть будет как будет! Наверное, счастье не признает никакой осторожности, а может, и обижается даже! Надо будет подумать потом над этим…

А сейчас думать не получается. Сейчас очень хочется, чтобы время быстрее прошло. Быстрее, быстрее…

Еще не было двенадцати, а она уже умчалась из дома. Путь был прежний – пройти две улицы, свернуть в переулок, спуститься к озеру… А от озера тропкой меж огородов, меж заборов – к Сашиному дому. Вот и она, заветная лазейка… Доска отодвинута чуть-чуть, и если ее пошевелить, совсем отойдет, и можно проскользнуть змейкой. Еще несколько шагов, и она во дворе… А Саша уже входит в калитку и торопится к ней, и лицо у него такое… Видно по нему сразу, что тоже часы и минуты до встречи считал. И можно не спрашивать, так это или не так, и можно вообще ничего не говорить, а только стоять, обнявшись крепко.

– Ты замерзла, да? Дрожишь вся…

– Я не замерзла, это я от счастья дрожу.

– Люблю тебя, люблю… Я вчера говорил, что люблю тебя?

– Нет…

– Не может быть! По-моему, сто раз повторил вчера…

– Наверное, я не слышала, Саш. Я рядом с тобой становлюсь глухой, слепой, бездумной и ужасно счастливой. Просто до неприличия счастливой. Ты мне еще раз повтори, что любишь, ладно? Сто раз повтори…

– Пойдем в дом, замерзнешь, счастливая ты моя. Надо печку затопить, там холодно.

– Пойдем…

Никакую печку они не затопили, конечно же. Не смогли оторваться друг от друга – какая там печка… Саша затопил печку потом, когда стало совсем холодно. И чайник вскипятил. И принес ей чаю, проговорил чуть насмешливо:

– Полагается кофе, конечно, но у меня кофе нет. Потому я буду оригинальным, принесу любимой чаю в постель.

Она села, укутавшись в одеяло, взяла в руки кружку с чаем, проговорила тихо:

– Спасибо… Мне никто никогда не приносил кофе в постель… И чай тоже…

– Да ну! Не может быть.

– Почему?

– Но ты такая… Такая красивая… Я даже не думал, что… Ты со мной… Не рассчитывал на взаимность…

– Да я самая обыкновенная, Саш. Просто мой муж хочет, чтобы я такая была… А на самом деле… Ты же ничего не знаешь обо мне, Саш!

– Так расскажи…

– Все-все рассказать? Всю правду?

– У тебя глаза такие сейчас, Насть… Она что, такая ужасная, эта правда?

– Да. Наверное. Но какая есть, такая есть. Правда в том, что я вышла замуж по расчету. Что я мужа своего не люблю. Что сына своего маме отдала… Вернее, променяла его на материальное вознаграждение.

– Не понял… Как это – променяла на вознаграждение?

– Да очень просто, Саш. Мой муж не захотел видеть в своем доме моего ребенка. За то, чтобы его не видеть, он платит моей маме деньги. Правда, это называется очень прилично… Это называется участием в его воспитании. То есть мама воспитывает моего ребенка на деньги моего мужа… Ужасно это слышать, да? Но в этом и есть правда…

– А зачем… Зачем ты это сделала, Насть? Ведь ты любишь Егорку, правда? Я же видел, что ты его любишь!

– Да. Очень люблю. А зачем я это сделала… Я не знаю, как ответить на этот вопрос, Саш. Наверное, духу не хватило тогда на своем настоять. Маме уступила. Мама очень хотела, чтобы я вышла замуж за Бориса, чтобы красиво устроила свою жизнь… И мама очень любит Егорку. Ей просто не хотелось его делить со мной. Вот и все. Я ведь очень рано его родила, я даже последнего школьного класса не окончила! Вот мама и решила, что она ему больше мать, чем я…

– Ну, мало ли, что мама решила!

– Понимаешь, не все так просто… Мой папа очень переживал всю эту ситуацию… Ну, когда я забеременела в шестнадцать лет… Нет, он меня очень поддерживал, но все равно переживал! Он умер за неделю до рождения Егорки…

– А, ну да! Я теперь понял! Мама обвинила тебя в смерти отца, правильно?

– Ну, не совсем обвинила… Но чувство вины во мне есть, да.

– И мама в нужный момент вытащила его наружу и очень удачно манипулировала, да? Я знаю, как это просто – держать человека на чувстве вины… Самый изысканный способ манипуляции, между прочим.

– Да, все так, наверное… Знаешь, я впервые говорю об этом вот так, легко и открыто. Очень трудно носить все в себе. Это как тяжкий груз, который не можешь сбросить… А с тобой все получается так легко… Будто ты – это и есть я… И я знаю, что ты меня слышишь и понимаешь…

– Понимаю, Насть. Конечно же, понимаю. Я ведь и сам…

Саша замолчал, вздохнул едва слышно. Настя подождала, когда он продолжит, потом спросила тихо:

– Что – сам? Ты сказал – я ведь и сам…

– Да, у меня с мамой тоже не просто складываются отношения. Очень не просто. Она не хотела, чтобы я сюда уезжал… То есть от нее уезжал. Так не хотела, что мы рассорились, и она мне не звонит. И мои звонки сбрасывает. Ни разу не разговаривали с тех пор, как я сюда приехал.

– Это что же, с августа месяца?!

– Ну да… Она у меня такая, непоколебимая. Властная очень. Хотя я знаю, что очень любит меня. И понимаю, как много она для меня сделала. Все мое детство носилась с моей болезнью, про личную жизнь забыла. А я уехал… Получается, я плохой для нее сын. Неблагодарный.

– А почему ты уехал?

– А иначе никак нельзя было, Насть. Надо было как-то оторваться от маминого чувства собственности, самого себя в этой жизни определить. Я же мужчина, я должен сам жить… А любовь к маме я не отменяю, я очень люблю ее и буду любить всегда. Но жить должен – сам… Без чувства вины и без манипуляций, только сам…

– Да, ты молодец! А я вот не смогла… Я сдалась, уступила. Теперь не своей жизнью живу, а кукольной… Я ведь всего лишь кукла для моего мужа, Саш. Красиво одетая, причесанная, ухоженная. Он даже гостям своим демонстрирует меня, как дорогую куклу, как домашнюю достопримечательность…

– Но ведь это ужасно, Насть… Жить в этом – ужасно.

– Да, ужасно. Но что делать? Он не даст мне уйти, слишком много в меня вложено, как он сам говорит. Он меня сломает, как куклу, или… Или убьет…

– И все равно, ты должна от него уйти, Настя. Только не спрашивай – куда! Ты должна уйти ко мне, это понятно?

– Что, вот так взять и уйти? Но мы же…

– Хочешь сказать, мало знаем друг друга? Ну так давай узнавать больше, я не против… Иди сюда… Какие руки у тебя теплые стали, согрелись… Как же я люблю тебя, за что мне такое счастье, и сам не понимаю… Настя…

Она успела мельком глянуть в окно – его уже начало заволакивать сумерками. Надо бы на время посмотреть… Не опоздать бы домой, к приходу Бориса… Но теперь уже точно опоздает, наверное. Потому что нет сил встать и уйти… И ее самой нет, и ничего нет! Ничего, кроме омута счастья, в котором она опять тонет. И пусть…

Хорошо, что Бориса не было дома. Тетя Маруся сразу сообщила ей об этом, выглянув из кухни:

– А хозяина нет… Он тебе звонил?

– Нет… Не знаю. Может, и звонил, но я не слышала.

– Ой, ну как же ты так… Опять ведь рассердится на тебя… И у меня спрашивал, дома ли ты да почему на звонки не отвечаешь… Я сказала, что ты к маме, наверное, пошла. Ты ведь у мамы была, да?

– Нет, не у мамы…

– А где? Вроде все закрыто уже…

– Что он сказал, теть Марусь? Когда вернется?

– Да говорит, в городе по делам до ночи задержится. Но ты все же держала бы телефон-то рядом с собой… Зачем дразнишь мужика? Знаешь ведь, какой у него нрав…

– Знаю, тетя Маруся. Прекрасно знаю. Мне ли не знать?

Видимо, последняя фраза получилась у нее непривычно нахальной, потому что тетя Маруся глянула как-то странно, пожала плечом и пробурчала себе под нос недовольно:

– Странная ты какая-то сегодня, Настена… Блаженная будто. Или хмельная, может? Где-то с подружками посидела, винца выпила?

– Нет. Ни капельки.

– Так может, случилось что? Ты скажи…

– Нет, ничего не случилось. Все у меня хорошо, отлично просто.

– А мне показалось…

– Вам показалось, теть Марусь.

– Ну ладно, что ж… Не хочешь говорить, не надо… Да и кто я такая, чтобы со мной откровенничать? Ты хозяйка, а я всего лишь прислуга…

Настя сунулась было возразить относительно «прислуги», произнесенной затаенно-обиженным голосом, но тетя Маруся опередила ее, быстро вскинув глаза:

– Ужинать будешь?

– Нет, не хочу. Спасибо.

– Тогда я домой пошла. Проголодаешься – сама разогреешь.

– Да, тетя Маруся. До свидания. До завтра.

– До завтра, дорогая хозяюшка, до завтра…

И опять Насте послышалось что-то затаенное в певучем голосе тети Маруси. Что-то вроде того – вот погоди, муж-то вернется из города, будет тебе ужо… Но отвлекаться на это «затаенное» вовсе не хотелось – мешает. Мешает думать о Саше, мешает вспоминать его руки, его голос, его глаза – серые, внимательные и очень добрые. Так хорошо глядеть, глядеть в эти глаза, не отрываясь, и чувствовать себя любимой! Просто любимой, и все. Просто женщиной. Человеком. Не куколкой. Какое счастье… И завтра будет счастье, потому что будет новый день, и будет новая встреча…