Сегодня как всегда просто сажусь на кованую невысокую скамью, смотрю на лицо Тани на тёмном камне и вспоминаю. Это как часть жизни, такая же необходимая, как сон или новый вдох. Без этого уже себя не представляю. С той лишь разницей, что сейчас мне хочется сказать жене то, что распирает изнутри лёгкие.

— Привет.

Это поначалу кажется странным — говорить «привет» той, кто не сможет ответить. И кого не видишь перед собой, а потом понимаешь, что иначе никак. Потребность «общаться» хоть так — она важнее всего остального.

— А я с новостями к тебе. — Усмехаюсь, когда понимаю, что именно должен сказать. Твой муж — лжец? Да, наверное, так будет самым верным. Но вместо этого произношу: — Настя… она часто тебя вспоминает. Ты же помнишь, как ей нужна была мама, когда тебя не стало? А сейчас, когда Катя появилась, мелкая счастлива снова. Нет. Она тебя не забыла. Совсем.

Вот вроде умом понимаю, что Таня не может меня сейчас слышать, но волнуюсь, словно мальчишка. Слова подбираю.

Потому что мне ни черта не стыдно, хотя должно бы. Уже не стыдно… Только прощения просить хочется за то, что дышать продолжаю и снова чувствую себя настолько живым.

— И я тебя не забыл. Ты прости меня за то, что солгал тебе…

Словно наяву помню, как обещал ей, сидя здесь же, на этой скамейке, что больше никогда и ни с кем. И чувствовал тогда, что смогу это обещание сдержать. Тошно тогда было даже думать о других, представлять, что в постели моей чужая женщина будет лежать. Отвратно. Сейчас всё не так совсем. И если бы Таня рядом была — почувствовала бы это.

— Прости.

Больше не произношу ни слова. Долго сижу, глядя на равнодушный камень, курю, после чего поднимаюсь и ухожу. На душе становится легче. Это самообман, знаю. Но мне он нужен.


На работу в этот день не иду — похоже, что как раз с местом моей занятости всё более чем ясно. Вчера перед сном долго обсуждали, что теперь станем делать. Это как-то нормально стало — говорить «мы» и «нас». И сейчас, когда прыгаю в тачку и еду домой, кайфую от мысли, что меня будут встречать мелкая вместе с Катей. Это тоже — мы.

И срать, в общем-то, на то, что пока потерял работу. На первое время бабла, которое скопил за это время, хватит, а дальше что-нибудь придумаю.

Гораздо сложнее была ситуация с квартирой, тем сильнее злило то, что ничем не могу помочь. Не представлял, что Персидский может применить по отношению к жилплощади своей жены практически рейдерский захват. Это бесило неимоверно.

Мент, у которого вчера была Катя, посоветовал подселить к Вадиму каких-нибудь маргиналов, и хоть она не хотела связываться с этим, по крайней мере, на то время, пока будет идти суд, мне эта мысль казалась блестящей. Был бы на её месте, у меня бы в двенадцати метрах человек пять бы поселилось.

Когда паркуюсь во дворе, вижу в зеркало заднего вида тёщу, и первое, чего хочется, сорваться с места и уехать куда подальше. И Катю предупредить, чтобы не открывала дверь. Но это всё неправильно. Это моя жизнь и жизнь моей дочери, и нам уж точно нечего стыдиться.

— Марья Дмитриевна, какой сюрприз! — без приветствий окликаю тёщу, и она вздрагивает.

— Напугал… А я вот решила к вам с Настей заехать.

— Без предупреждения? — уточняю, вскидывая брови. Прекрасно понимаю, зачем тёща нарисовалась во дворе моего дома.

Она смотрит внимательно с минуту, прежде, чем ответить с вызовом:

— Да! А то ты же на работу уедешь и всё.

Логично, и не поспоришь ведь. Позвонила бы мне она — я бы нашёл, как отмазаться от встречи. А впрочем, это даже хорошо. Пусть познакомится с Катей, а дальше уже будет видно, что с этим всем делать.

Пока едем в лифте, тёща успевает выдать мне порцию новостей, как из пулемёта. Давно не интересовался тучей родственников, в которых начал путаться сразу же, едва выяснилось, что мне вместе с женой досталась армия дядюшек-тётушек и прочего. И припечатывает перед тем, как выйти на этаже:

— Я зря вчера такое наговорила, не должна была.

А вот это заставляет меня едва ли не присвистнуть от удивления. Чтобы Мария Дмитриевна и признала свою неправоту? Настоящий прогресс.

Она вышагивает передо мной будто королева. Высокая, до сих пор стройная, а себя преподносит так, словно вокруг неё — свита. Но при этом по-своему добрая. Всегда удивлялся тому, насколько они разные с Таней.

— Марья Дмитриевна, я очень ценю то, что вы сказали, и надеюсь, что обойдётся без того, что не понравится ни мне, ни вам, — говорю приглушённо, распахивая перед тёщей дверь. И не успевает она задать вопрос, который явно рвётся наружу, потому что на лице Марии Дмитриевны написано удивление, как к нам бросается Настя с криком:

— Папа приехал! Мама, он с бабушкой!


В кухне молчание. Даже Настя, кажется, понимает, что всё совсем непросто. Тёща сидит, будто лом проглотила, Катя тоже напряжена — это чувствую по её позе. А меня то пробивает на ржач, такой нервный, неуместный, который сдерживаю из последних сил, то накрывает желанием прекратить уже всё это.

— Значит, вы, Екатерина Олеговна, теперь здесь живёте, — в третий раз уточняет мать Тани, когда молчание начинает бить по нервам.

— Мария Дмитриевна, я же вам уже сказал. У Кати трудная ситуация, муж выживает её из квартиры.

— Да, я это поняла, Илья. Но я не понимаю, Кат… Екатерина Олеговна будет жить с вами? С тобой и Настенькой?

— Да. Она будет жить с нами. У вас есть какие-то возражения?

Персидская хочет что-то сказать, но отрезаю все её попытки одним взглядом. Это моя родственница пришла ни свет, ни заря без объявления войны, и теперь устраивает ей допрос.

— Нет, у меня нет никаких возражений. И если тебе кажется это уместным…

— Мне не кажется. Я считаю это уместным.

— Тебе виднее.

Она недовольно поджимает губы, отпивает подостывший чай. Понимаю, что сдерживается изо всех сил, но если сейчас выскажется — выставлю из квартиры и даже близко об этом не пожалею.

— Так вы, Екатерина Олеговна, разводитесь с мужем?

— Да. И можно просто Катя.

Персидская улыбается тёще мягко, хотя физически чувствую, что ей не по себе. Но видимо, совсем не видит ничего в вопросе Марии Дмитриевны, что могло бы её покоробить.

— Я не привыкла фамильярничать.

— А я вас об этом и не прошу. Просто предлагаю обращаться ко мне по имени.

Мать Тани снова молчит, смотрит куда-то перед собой, видимо, переваривает весь этот недоразговор. Мне же уже хочется, чтобы она ушла, чтобы вот так всё и окончилось — вроде бы не настолько страшно, как это могло бы быть.

— Хорошо. Я всё поняла, — наконец, произносит тёща, поднимаясь из-за стола. — И наверное, пойду.

Что она там поняла, до чего додумалась и какие выводы сделала — мне не особо интересно. И да, конечно могу понять её отчасти. Но и себя могу понять тоже.

— Бабушка, ты не огорчайся только, — всё же решает вставить своё веское слово Настя, когда провожает Марию Дмитриевну в прихожую и подаёт ей туфли. — Я скоро к тебе приеду. Мама сказала, что бабушки — это очень важно.

— Конечно, важно. И твоя мама была полностью права. Она всегда говорила исключительно умные вещи.

— Я не про ту маму. Я про маму Катю. Она это сказала вчера.

Один-ноль в пользу мелкой. На лице тёщи — удивлённое выражение, с которым она и выходит из квартиры, сухо и сдержанно прощаясь со всеми нами. И когда за ней закрывается дверь, я поворачиваюсь к Кате и Насте.

— Да. Бабушки — это очень важно. Тут не поспоришь.

И начинаю ржать.

Нервы — не иначе.


***

— Ужас ужасный, — выдыхаю я, когда за матерью покойной жены Ильи закрывается дверь, и сам он разражается в приступе смеха. А мне вот совсем не до веселья — даже представить себе не могла, что так остро отреагирую на наличие его тёщи. Вернее, на тот мини-допрос, что она мне учинила.

Только наличие рядом Насти и понимание, что должна действовать исключительно в её интересах, позволило мне остаться на месте и не умчаться прочь из этой квартиры, о чём бы совсем скоро обязательно пожалела.

Но я уже осознала, что переступаю через грань, за которой пойму, что больше не выдержу. Никаких нервов, даже самых железных, на это не хватит.

— Прости, Кать, — выдыхает Илья, отсмеявшись. — Я не знал, что она припрё… приедет. И предупредить не мог. Да и не хотел.

— Ничего. Вроде пережили.

— Ага. Ладно, я в душ, а потом накормите меня?

— Мама кашу сварила, — откликается Настя.

— Отлично. Каша — это круто.

Он уходит, подмигнув мне. Вроде ничего особенного не сказал, а я заметно успокаиваюсь. Да и Мария Дмитриевна — не самое страшное, с чем я сталкивалась за последнее время, хотя, конечно, предпочту лишний раз её не раздражать собой и не раздражаться в ответ. Тем более, что впереди у меня — не самые чудесные события.


Сегодня меня ждёт ещё одно испытание, которого совсем не ожидаю, тем неприятнее оно становится. Только сейчас задумалась о том, что если уж начинает случаться в жизни какая-нибудь ерунда, она уж точно не приходит одна. Это будто цепочка, одно звено которой так или иначе тянет за собой другое.

С адвокатом, которого нашла Тамара, мы встречаемся в кафе неподалёку от нашей студии. Я, кстати, совсем забыла о такой мелочи, как наличие рядом в суде грамотного человека, который разбирается в семейном праве, а вот сестра не только помнила, но и уже нашла подходящую кандидатуру.

— Этот дядька — просто обалдеть. Ну, мне так рассказывал Петров. Помнишь Петрова?

Она отмахивается, когда на моём лице появляется растерянное выражение, и быстро прибавляет, чтобы успеть до того, как к нам присоединится невысокий мужчина с абсолютно не запоминающейся внешностью: