— Говорил, он способен такие лазейки найти, о которых даже судьи не в курсе. Евгений Петрович, как приятно вас снова видеть! — это произносит, поднимаясь со стула и приветствуя адвоката.

А меня вдруг снова охватывает ощущение, что всё это происходит не со мной. Это как возврат в прошлое, которое уже исчезло, оставаясь лишь в воспоминаниях. Такой откат туда, к той несуществующей себе, что вроде бы хватается за призрачность ушедшего времени, но осознаёт, что теперь всё иначе.

Евгений нравится мне с первых секунд, когда всё же прихожу в себя и сбивчиво, под ремарки Томы, рассказываю коротко обо всём, что произошло в моей, некогда семейной, жизни. Даже не знаю, что делала бы без сестры. Она неизменно собрана, помнит малейшие детали, о которых забываю даже я. И один факт того, что Тамара рядом, придаёт мне уверенности и сил.

Всё, что сухо и безэмоционально рассказывает адвокат, внушает мне — нет, не уверенность, что всё получится. Но понимание, что я так или иначе в проигрыше не останусь. Идею знакомого Тамары подселить к Вадиму гостей из ближнего зарубежья Евгений оценивает на десять баллов из десяти, и я вижу выражение на лице сестры а-ля «ну я же знаю, с кем спать». Но мы оставляем её до лучших времён. Сначала адвокат хочет увидеться на судебном заседании с Вадимом, чтобы понять, что тот из себя представляет. И предупреждает меня, что подобное дело может затянуться, но это вполне в порядке вещей.

— Боже, как это всё волнительно даже для меня, — выдыхает Тома, когда Евгений покидает нас, условившись со мной созвониться ближе к дате заседания. — Мне срочно нужно выпить.

— В час дня?

— Именно! Вот и думай, аристократ я или дегенерат.

Она заказывает себе мохито, я — новую порцию кофе. Мы не обсуждаем встречу с адвокатом, и я благодарна Тамаре. Может, это и похоже на попытку к бегству, но я совсем не желаю сейчас погружаться в то, что и без того настигает меня, будто цунами.

— Как у тебя с Ильёй? — спрашивает Тома о том, что наверняка будоражит её любопытство больше всего остального.

— Нормально.

— Нормально? Ну нет! Такого ответа я не потерплю. Рассказывай!

Она отпивает принесённый мохито, а я не пойму, что именно чувствую. Вроде и поведать хочется о том, что принадлежит лишь мне, а вроде — это такая тайна. Кажется, коснётся её кто-то посторонний, как она перестанет быть настолько моей. И всё же… Понимаю, что сдерживаться не могу. Всё настолько остро ощущается, что это невозможно переживать в одиночку. И я рассказываю, сначала подбирая слова, после — всё то, что чувствую. И знаю, что Тамара сохранит всё в тайне, если вдруг в этом будет необходимость.

— Мда, систер. Вот это тебя торкнуло, — качает она головой, приканчивая свою порцию и делая заказ новой. — Завидую даже, хотя всё более чем объяснимо. Илюха — мужик крутой. Сексуальный там и всё такое.

— Господи, Том, когда ты это успела оценить?

— А меня два раза просить не надо. Но вообще я рада за тебя, Кать. Реально рада. Этот гондон твой, Вадим, совсем не заслуживает того, чтобы ты из-за него себя гробила.

Я не успеваю ответить, когда Тома морщится, видя на экране мобильного имя того, кто ей звонит, и когда проводит пальцем по сенсору, чтобы ответить на вызов, произносит одними губами:

— Мама.

Из короткого разговора я с удивлением понимаю, что наша мать не только набрала номер Тамары, но ещё и находится поблизости, приехав к нам в студию бог ведает за чем. Это настораживает, особенно учитывая тот факт, что поток возрастных родственников со всех сторон вряд ли может быть случайным.

— Блин, Кать, сорри. Я ей сказала, что ты тоже тут. Ничего? — морщится Тома, когда кладёт трубку.

— Да ничего. Отобьёмся.

С матерью ни у меня, ни у Тамары никогда не было тёплых отношений. И хоть сейчас я прекрасно понимала умом, что для нас делалось всё, когда отец вдруг решил уйти к другой, это совсем не прибавило теплоты в отношениях между мной и мамой. Или Томой и мамой. Зато научило нас с сестрой держаться друг за друга чего бы это ни стоило.

— Тамара, ты пьёшь в такое время дня? — без приветствий интересуется мать, хотя видит то, что и без уточнения ясно — перед сестрой стоит новая порция мохито.

По лицу Томы сказать что-либо трудно, знаю только, что она будет сдерживаться на протяжении всего разговора. Ну, или не будет, в зависимости от того, куда именно повернёт беседа.

— Я не пью, мам. Всего лишь второй мохито за полчаса, — растягивает губы в улыбке Тамара. А мама теряет к ней интерес сразу же, потому что переходит на ту тему, ради которой здесь и оказалась.

— Я слышала о твоём предстоящем разводе с Вадимом, — произносит она и отмахивается от официанта, который вежливо пытается уточнить, что она будет заказывать.

— Очень рада, что новости доходят и до тебя, мама.

Мысленно прикидываю, от кого именно она могла слышать о расставании с Персидским. Тома вряд ли стала бы с ней откровенничать — это исключено. Я тоже не тороплюсь каждый вечер созвониться с любимой родительницей, чтобы обменяться свежими известиями. Вывод только один…

— Екатерина, ты вообще подумала о том, как это выглядит со стороны?

О… Эта Екатерина. Так мама обращается к нам почти всегда. Екатерина, Тамара… Как будто даже в именах старается поставить ту самую грань, которую мы с сестрой и без того чувствуем с самого детства.

— Что именно? То, что мой муж, с которым мы прожили двадцать лет, нашёл себе молодую любовницу, а теперь пытается с ней вместе выселить меня на улицу?

Я не сдерживаюсь. И совсем не собираюсь делать этого и впредь. Потому что меня выбесило всё — тон мамы, то, что она наверняка уже переговорила с чёртовым Персидским, её мнение, что я априори виновата во всём.

— Катя… ты ведь женщина. Ты должна быть как лиса. Хитрее, мудрее.

Какого чёрта я вообще должна кого-то из себя изображать? Впрочем, это риторический вопрос, который совершенно не имеет отношения к ситуации, в которой мы находимся в данный момент.

— Хитрее в чём? В желании отвоевать то, что принадлежит мне? Вне сомнения! В этом, можешь не сомневаться, я проявлю всю свою хитрость и изобретательность.

Мама смотрит на меня так, будто подозревает, что я вдруг свихнулась и меня срочно нужно определить в психушку. И только Тома, по виду которой можно понять, что она находится в высшей степени возмущения, дарит мне ощущение, что я права в своих выводах.

— Катерина, совсем не такой я тебя воспитывала, — говорит мама тоном, по которому можно смело сделать выводы — она считает свою старшую дочь как минимум неудавшейся, несмотря на то, что мне уже почти сорок. — Ведь ты не ведаешь, что творишь. Твой… новый мужчина… он же совсем ребёнок.

— Мама, ты что, говорила с Вадимом?

Моё предположение кажется мне самой настолько абсурдным, что я удивлённо вскидываю брови. Откуда ещё она может всё это знать? Кто ещё в таких красках мог всё описать матери?

— А почему я с ним не могу поговорить?

Нет, эту искренность, с которой она смотрит на меня, невозможно подделать, как ни старайся.

— Мам… может, потому, что Вадим изменил Кате и теперь пытается её выселить на улицу? — осторожно, будто разговаривает с душевнобольной, интересуется Тамара.

— Никого он не пытается выселить! Да, с ним живёт Майя. Но я верю, что это временно. Екатерине просто нужно было проявить хоть немного мудрости. Остаться рядом, переждать. А она вместо этого мстит Вадиму с каким-то щенком!

— Хватит!

Мой окрик заставляет вздрогнуть даже привычную ко всему Тому. Но я больше не намерена выслушивать эту ахинею. Вскакиваю на ноги и прежде, чем удалиться, цежу холодно:

— Заруби себе на носу, мама… если ты хочешь продолжать со мной общаться, не смей никогда и ни с кем обсуждать мою личную жизнь. Даже с самой собой, не говоря уж о моём бывшем муже. И да — у меня молодой любовник, и я бы не променяла его сейчас ни на кого другого. И у меня ещё есть дочь. От этого молодого любовника. Потому пожалуйста, бабуля, если ты возжелаешь не заниматься сплетнями, а общаться с теми, кто тебе дорог, будь добра, подумай, как именно ты станешь подбирать слова впредь.

Выдыхаю рвано и коротко и прежде, чем удалиться, припечатываю:

— Вадима больше нет. Вадим умер. Как мой муж — в первую очередь. Будет прекрасно, если эти похороны учтёшь и ты. А сейчас мне пора. Тома, созвонимся. Остальным — до встречи.

Я удаляюсь, прекрасно понимая, что именно испытывал Илья, когда его тёща закрывала за собой дверь. Мне тоже хочется запрокинуть голову и неистово смеяться, но я держусь. А ещё — накрывает желанием вернуться к Насте и Илье. Это — то, что охватывает целиком. Они оба — настолько важны и нужны, что задаюсь вопросом, как существовала без них всё это время. Впрочем, это неважно. И Илья, и Настя у меня есть. Остальное — просто пыль под ногами.


***

Время до судебного заседания, о котором я предпочитала не думать, будто это было той стороной жизни, что меня не касалась, пролетело нещадно быстро. И те две недели, что мы провели с Настей и Ильёй, когда наслаждались только друг другом, став одной семьёй, стали едва ли не самыми счастливыми в моей жизни. Все мои переживания, когда считала, что моя жизнь кончена с уходом мужа, с лихвой компенсировались теперь наличием рядом мужчины, способного одним кратким словом вселить уверенность, что мне не стоит опасаться или переживать. И что всё происходящее скоро закончится, оставив вместо себя только воспоминания, да и они заместятся новыми впечатлениями.

Конечно, Илья облёк это в совершенно иные слова, но… мне безумно нравилась эта его способность изъясняться коротко и ёмко.

— Кать! Ты зависла, — произносит Тома, когда мы с ней едем в сторону здания суда.

Она права. Стоило мне только уехать от Ильи и Насти, начинает казаться, что попала в кошмар. Или же, напротив, проснулась и очутилась в реальности, а всё, что происходило со мной в последние две недели — всего лишь сон.