— Это же твоя квартира, Кать. Я бы сдохла, если бы была вынуждена такое провернуть.

— Она уже не моя. Когда Майю там увидела, как отрезало. Я бы вообще отказалась от неё, но…

— Об этом не может быть и речи. С какого, прости, рожна ты должна это делать?

— Вот и я так думаю. — Тяжело вздыхаю, смотрю невидящим взглядом на дорогу перед собой, когда выезжаем на проспект. Тома права — я бы и сама «сдохла» от того, что мне предстоит, но это было в другой жизни. Где у меня болело сердце от того, что сделал со мной и нашим домом муж. А сейчас всё иначе.

— Так ты поможешь? — уточняю, крепче вцепляясь в сумочку, лежащую на коленях. И Тома мгновенно откликается:

— О! В этом можешь даже не сомневаться…


Ещё одно испытание ждёт меня ранним вечером того же дня, едва мы с Настей успеваем проводить Илью по делам. Малышка заявляет, что собирается готовить вместе со мной лазанью на ужин, и мы принимаемся за неё, но не проходит и двадцати минут, как раздаётся звонок в дверь.

Первое желание не открывать непрошеным гостям исчезает, когда вижу по ту сторону тёщу Ильи. Я не раз прокручивала в голове мысли о том, что может она чувствовать в этой ситуации, и пришла к выводу, что я на её месте ощущала бы… страх и непонимание. Страх того, что у меня больше не будет в жизни той связи с дочерью, которая сосредоточилась в крохотном человеке, которого она успела произвести на свет. И наверное, в моих силах было сделать так, чтобы Мария Дмитриевна не чувствовала себя так, будто у неё пытаются отнять внучку.

— Добрый вечер, — здороваюсь, когда всё же открываю дверь. Рядом со мной тут же появляется перепачканная в муке Настя. — А Ильи нет. Он уехал вот недавно.

— Здравствуйте, — откликается женщина за порогом и переминается с ноги на ногу, словно не решается сделать следующий шаг. — А я к вам.

— Тогда проходите.

Отступаю в сторону, переглядываюсь с Настёной, и маленькая словно понимает всё. Начинает тараторить обо всякой малышковой ерунде. О свинках, куклах, книжках. И о том, как мы сделали мороженое сами. Помогает бабушке переобуться, ведёт мыть руки. И я делаю вдох, будто мне нужна эта краткая передышка. Кажется, Мария Дмитриевна пришла не для того, чтобы объявлять мне войну, а значит, разберёмся.


В духовке готовится лазанья, Настя — смотрит мультики в детской, а мы с матерью Тани сидим в кухне и пьём бог весть какую чашку чая. Наш разговор, поначалу осторожный, когда обе вынуждены подбирать не только слова, но целые фразы, постепенно становится всё более открытым. Мария Дмитриевна рассказывает о Насте, о том времени, когда она была совсем крошкой. Сначала сбивчиво, будто торопится уложить много всего в слишком крохотный отрезок времени, затем — более спокойно и размеренно.

— Танечка очень любила Илью… Я даже не знаю, что это за любовь была. Она за ним и в огонь, и в воду готова была. Но так нельзя.

Она качает головой, поджимает губы, прячет горечь за глотком подостывшего чая.

— Нельзя так растворяться. Наверное, это её и сгубило. О себе думать не могла, даже когда заболела.

Я слушаю не перебивая. Это та часть жизни Ильи, о которой мы с ним почти не говорили. Или же в беседах была Таня-мама-Насти, но никак не Таня-жена-Ильи.

— А вы другая совсем. Хотя и похожи немного на Танечку. И Настенька вас признала сразу, а я… Вы не подумайте только, что со зла, страшно мне просто стало, что теперь всё. Будет у внучки другая мама, а бабушка и не нужна.

— Мама — это мама. А бабушка — это бабушка. Знаете, у меня с матерью отношения не очень сложились, зато с бабушкой мы были очень дружны. Жаль, её не стало, когда я была ещё подростком. Но несмотря на это я знаю, что такое быть с бабушкой, это же совершенно иной мир. И Насте очень нужно быть рядом с вами тоже.

— Вы действительно так считаете?

На лице Марии Дмитриевны написано удивление, неверие и надежда. Словно вдруг она пришла к тому, что ей было нужно для того, чтобы спокойно жить дальше.

— Конечно. Вы её бабушка — и это неизменно.

— А я всё боялась её лишний раз из дому забрать. Казалось, что она нуждается в том, чтобы быть только с папой.

— Это не так. Настя очень коммуникабельная, вы же знаете. И бабушек ей никто и ничто никогда не заменит.

— Спасибо вам.

Она теребит край скатерти и смотрит в чашку, словно не знает, что ещё прибавить к тому, что уже сказано. И улыбается едва приметно. А я чувствую такое облегчение, будто у меня с плеч упала огромная гора. И в этот момент кажется, что всё постепенно начинает налаживаться. И так хочется верить в это.


— Да ты просто святая! — восхищается Илья после того, как полушёпотом торопливо рассказываю ему о визите Марии Дмитриевны.

— Глупый ты. Никакой святости тут нет и в помине.

— Да?

Он тянет меня за руку к себе так что я почти падаю ему на грудь, в которую и упираюсь ладонями.

— Да. Никакой святости.

— Тогда это меня точно устраивает на все сто.

— Илья… Ну подожди же. Я с тобой впечатлениями делюсь ведь.

— А я просто тебя хочу. Соскучился.

— И я по тебе. Знаешь, мы даже с ней телефонами обменялись.

— У-у-у. Теперь будете мыть мне кости.

— Точно глупый. Она к тебе очень хорошо относится.

— И я к ней. Но на расстоянии.

— Ну и ради бога. Ты на расстоянии, а Насте надо быть с бабушками почаще. Ну или с бабушкой.

— Да кто же против?

Илья отстраняется и смотрит на меня серьёзно. В этот момент чувствую себя неуютно, будто лезу со своим уставом в чужой монастырь. Впрочем, быстро прогоняю это ощущение прочь, потому что ему не место в моей жизни. И Илья, и Настя — настолько мои, насколько никто и никогда не был таковым. И я имею полное право на своё мнение относительно того, что с ними происходит.

— Я не против, Кать. И никогда против не был.

— Это здорово.

— Здорово, да. А теперь иди сюда. — Он снова роняет меня на себя и начинает целовать, перемежая поцелуи словами: — Сейчас я тебя хочу, а завтра хоть целый день созванивайтесь с Марьей Дмитриевной. Мне всё равно на работу.

Не успеваю ответить, когда становится наплевать на всё, кроме того, что со мной делают руки и губы Ильи. Хотя, уже завтра у меня действительно появится повод срочно звонить его тёще. И он будет самым неожиданным и весьма неприятным.

Впрочем, когда я рядом с Ильёй, мне совершенно не хочется думать ни о чём. И даже если бы знала о том, что случится уже через несколько часов, всё равно вряд ли бы смогла сосредоточиться на чём-либо, помимо мужчины, которого я имею полное право и все основания называть своим.


***

С самого утра меня трясёт. Это какое-то совершенно непередаваемое ощущение, которого не испытывала ни разу в жизни. Даже не страх, а чувство, словно невидимая рука перекрыла мне кислород. Я расхаживаю по квартире туда и обратно, перекладываю с места на место вещи, некоторые верчу в руках, даже не видя, что именно взяла.

А всему виной — звонок Томы, которая сообщила мне, что уже сегодня найдутся новые «жители» в мою комнату. И она едет прямо сейчас собрать то, что осталось из моих вещей, чтобы к обеду начать показывать квартиру.

«Прямо руки чешутся увидеть какой-нибудь цыганский табор. Нет, ты не подумай, не у тебя в квартире. А рядом с этими голубками», — вспомнились слова Тамары.

А я и не могла об этом думать. Просто не было сил ни на что. Достаточно и того, что меня колотило в ознобе так, что не могла этого скрыть.

Настя ещё спала, а Илья снова уехал к Самойловым, получив заверения от меня, что мы прекрасно справимся и без него. Он планировал задержаться по делу до позднего вечера, и это было даже к лучшему. Ещё не хватало, чтобы из-за проблем, которые его по сути не касались, он возился со мной и моими делами.

— Ма-ам! — позвала Настя, и я встрепенулась, выходя из состояния, в котором пребывала. — Ма-ам! Ты дома?

Маленькая моя… До сих пор — миллион переживаний о том, что я куда-то пропаду. Или что она снова останется одна. И хоть Настя их не показывает, я так часто замечаю этот тщательно скрываемый страх.

Быстро захожу к дочке, подхватываю её на руки без слов. И она молча прижимается ко мне. Такая маленькая, ласковая. Настоящая и вся моя. Способная одним своим присутствием хоть ненадолго прогнать все страхи.


— Слушай… ну без конфликтов не обошлось, — говорит мне Тамара, садясь напротив в кухне. Настя убежала готовиться к прогулке, которую мы назначили на вечер, а сестра — заехала обменяться впечатлениями.

— Даже боюсь спрашивать, что именно случилось.

Перед глазами стоит картина того, как Персидский выгоняет из квартиры агента по недвижимости, Тамару и тех, кто приехал снять комнату.

— Ну, орал муженёк твой бывший. Как потерпевший. Сначала Майя одна была, когда мы приехали только, она метнулась, давай Вадиму названивать. Ну а через полчаса уже этот хрен моржовый на пороге нарисовался.

Тома отпивает чай, и хотя вроде бы говорит о вещах серьёзных, я вижу, как подрагивают её губы, будто пытается сдержать смех. И мне тоже, совершенно неуместно для сложившейся ситуации, хочется хохотать. Так и представляю тот переполох, что учинился в некогда спокойной квартире. И несчастную Ларису Иосифовну из квартиры напротив, которой вечно надо сунуть нос во всё, что происходит на площадке. Она от драки-то наверное, ещё не отошла.

— И чем закончилось?

— А пока ничем. Жильцам новым всё понравилось. О Персидском они были предупреждены. По деньгам договорились так, что отдадут когда будут въезжать. Рашид Вадима перед уходом заверил, что они обязательно подружатся. Ты бы видела морду лица Персидского.

Тамара не выдерживает — запрокидывает голову и начинает хохотать, и я присоединяюсь к ней. Смеёмся весело, долго, едва ли не до нервной икоты. Так что даже Настя прибегает, смотрит на обеих как на умалишённых, но, потеряв интерес, возвращается обратно, чтобы одеть поросёнка на прогулку.