— Ой, Том. Предчувствие у меня дурное. Что не закончится оно всё вот так, — вздыхаю, озвучивая то, что бьётся вспышкой где-то на подкорке.

— Ну конечно, не закончится так. Об этом даже думать не стоит. Я и не предполагала, что Вадим успокоится, когда с ним рядом будет семейство такое жить.

— А если замки сменит?

— И сменит. И будет свинью подкладывать регулярно. Ну а что поделать? Станем сражаться за твоё законное.

— Выдержать бы.

— Так ты не парься, и всё пусть своим чередом идёт. Есть проблема — решаем. А нет её — так смысл рефлексировать на ровном месте?

Не устаю поражаться этой особенности Тамары. Из нас двоих именно она наиболее практична, предпочитает жить сегодняшним днём, но при этом прикидывает в уме возможные варианты. И называет их «ёжик отрицательных событий». А я — с одной стороны готова за себя повоевать. С другой… Мне так нужно просто отдохнуть. От мыслей, действий, необходимости что-то решать.

— Ладно. Я поеду, надо будет ванну что ли принять, а то после встречи с Персидским помыться хочется.

Сестра поднимается из-за стола, потягивается, как довольная кошка. В этом всём она — в своей стихии, и я очень рада, что у меня есть Тамара, без неё я бы вряд ли на всё это решилась.

— Вообще не пойму, как мы с ним раньше за одним столом сидели или за покупками вместе выбирались. Это же ужас ужасный.

— Ну он таким не был.

— Он был таким всегда. Ты просто делала его лучше. Не верю я, что такая гниль может в человеке вдруг из ниоткуда появиться. Ладно… — Она обувается, забирает сумку и чмокает меня в щёку. Выбежавшую Настю гладит по волосам: — Хватит уже об этом. Созвонимся вечерком.


На улице светло. Ранний вечер полон тепла, золотистого солнца и лёгкого ветерка. На детской площадке настоящее столпотворение. Мамы, папы, бабушки и дедушки кто где — возле песочницы, у качелей, на лавочках вокруг. А дети бегают туда-сюда, пищат, верещат от восторга, смеются. И мне так хорошо просто сидеть, приглядывая за Настей, слушать как старушка рядом рассказывает про то, как у внука начали выпадать молочные зубы. Это так… круто. Просто погружаться вот в это всё, такое далёкое от меня каких-то несколько недель назад.

— А у вашей доченьки ещё не начали меняться? — с неподдельным интересом уточняет бабулька. И я качаю головой.

— Нет ещё. Нам только пять исполнилось.

— Ну, уже скоро совсем. У Гришеньки в пять лет и три месяца начали.

— Значит, будем ждать.

Поднимаюсь со скамейки, заканчивая тем самым наш разговор, и в этот момент впервые предательски колет сердце. Потому что Насти на горке, где она была каких-то три минуты назад, нет… Три минуты! Крохотных три минуты!

— Настя! — зову, слыша, как пробивается наружу тревога. — Настя!

Никогда не чувствовала настолько острого страха, как сейчас. Липкого, одновременно жгучего, и перекрывающего кислород.

— Настя!

Я бегаю вокруг проклятой горки, возвышающейся надо мной. Здесь куча каких-то домиков, канатов, лесенок. Всё такое огромное, давящее сверху, расплывающееся перед глазами. На меня уже смотрят родители и бабушки с дедушками. Кто-то с укоризной, кто-то с сочувствием, а кто-то улыбаясь. Их вижу тоже размытыми, а мыслей в голове никаких — только пульсация от ужаса.

— Настя!

Что делают в таких случаях? Вызывают полицию? Бросаются к мамам-папам, чтобы они помогли искать? Звонят родным?

Выхватываю телефон, и пытаюсь невпопад набрать номер Ильи, но когда вижу Настю, что идёт в сторону подъезда, сердце переворачивается от облегчения. А следом начинает колотиться ещё сильнее, потому что её держит за руку… Персидский.

Никогда не бегала с такой скоростью, с которой мчусь к ним. Запинаясь, едва не падая. И когда оказываюсь рядом, выдыхаю:

— Настя!

Она оборачивается, сначала удивляется, потом — улыбается. И совершенно спокойно произносит:

— Мама, а дядя Вадим сказал, что ты уже дома и ждёшь нас.

Хочется схватить её, встряхнуть, закричать, чтобы никогда так больше не делала. Не уходила с чужими. Неужели Илья её этому не научил? Но ей всего пять. Пять! И я должна была быть рядом с ней как приклеенная.

Я тащу её к себе за руку, и Персидский отпускает Настину ладошку. А потом делает то, чего не ожидаю — впихивает меня в подъезд, когда дверь открывается, выпуская мальчика лет двенадцати с собакой.

— Вадим, перестань! — шиплю, испытывая такой ужас, что от него по спине бежит ледяной холод. — Хватит!

Он продолжает подталкивать меня вперёд, и я инстинктивно шагаю, волоча за собой Настю. Я снова — словно бы в душной клетке, где нет возможности сделать полноценный вдох. Пытаюсь на ходу набрать номер Ильи, но Вадим ловко выуживает из пальцев телефон.

— Что тебе нужно? — выдыхаю, разворачиваясь возле лифта и пряча Настю за спину. Отчётливо понимаю, что беззащитна перед ним. Кричать? Малышка испугается, а шансов на то, что нам кто-то поможет, почти нет.

— Мамочка?

Она уже боится. Слышу это по дрожи в голосе. И теперь к страху примешивается такая злость, что кажется, готова убить любого, кто захочет причинить ей вред.

— Что тебе нужно? — повторяю с нажимом, глядя в лицо ухмыляющегося Вадима.

— Покатаемся втроём? Или вдвоём? Выбирай.

— Что значит «покатаемся»?

— Сядем в машину и поедем.

— Куда?

— Поговорить.

— Куда?

— Это не твоё дело. Просто выбирай. Или девчонку с собой или дома посади её.

— Я не могу.

— Что не можешь?

— Настю одну оставить.

— Ничего ей не будет.

— Вадим… пожалуйста… Ради того, что между нами было. Оставь нас в покое.

— Ну уж нет, Персидская. Ты перешла сегодня границы. Теперь никаких просьб. Выбирай.

— Дай мне позвонить Илье.

Он запрокидывает голову и начинает хохотать. И в этом смехе что-то настолько жуткое и потустороннее, что меня передёргивает. Сволочь! Нашёл на кого нападать…

— Ты держишь меня за идиота?

— Нет. Я просто скажу ему, чтобы он приехал, потому что Настя одна.

— Мамочка…

— Нет. Попроси соседку присмотреть.

— А бабушке её позвонить можно? Пожалуйста.

— Можно. Поднимайся по лестнице. У тебя ровно пять минут всё уладить.

Я начинаю едва ли не карабкаться наверх. Сейчас за себя мне не страшно. Страшно, что Вадиму взбредёт в голову что-то ужасное. Настя ловит мой взгляд, и я пытаюсь растянуть губы в ободряющей улыбке. Она крепко прижимает к себе поросёнка одной рукой, а второй — вцепляется в мою руку. Как будто даёт понять, что она со мной.

Возле двери в квартиру застываю, после чего поворачиваюсь к соседской и звоню, надеясь, что мне откроют. И когда на пороге возникает бабулька, быстро впихиваю внутрь Настю.

— Вера Ивановна, приглядите за малышкой. Минут тридцать, хорошо? Её бабушка заберёт.

— Случилось что-то?

— Нет. Мне просто тут… кое-куда съездить нужно.

— Мамочка, ты только вернись ко мне…

Сколько всего внутри от этих слов. Переворачивается, душит слезами, понуждает вывернуться, когда Персидский оттаскивает меня от двери.

— Я скоро, Настюш!

Вадим мчится с лестницы едва ли не бегом, тащит меня волоком за собой. И вот теперь мне становится страшно ещё и за себя.

— Ты с ума сошёл? — снова пытаюсь достучаться до Персидского, который подтаскивает меня к машине. — Отпусти немедленно!

— Не заставляй меня применять ещё больше силы, — цедит он в ответ. — Садись.

— Куда ты меня везёшь?

— Увидишь.

— Ты обещал дать позвонить бабушке Насти.

— Говори, как её зовут, я сам наберу. И скажешь пару слов. Потом положишь трубку. Начнёшь выё*ываться, вырублю.

— Телефон?

— Тебя.

— Я не начну.

— Как её зовут?

— Мария Дмитриевна.

— Хм.

Он усмехается — нехорошо так, словно то, что задумал, принесёт ему всё, на что Вадим рассчитывает, и цена, которую я заплачу, будет высокой. Всё ещё цепко держит меня за предплечье, так, что едва не шиплю от боли. И когда подносит трубку к моему уху, быстро выпаливаю:

— Мария Дмитриевна, бросайте всё, Настя у соседки осталась из триста пятнадцатой. Приезжайте! И позвоните Илье!

Вадим отключает связь, ощеривается в новой «улыбке» и усаживает меня за руль своей машины, к которому пристёгнуты… наручники. Свободный браслет смыкается на моём запястье, и прежде, чем я успею прийти в себя и сообразить, что делать, Персидский садится рядом.

— Поехали, — командует коротко.

— Куда?

— Я покажу дорогу. И без вые*онов. У меня в бардачке комплектом к наручникам много всего весёлого лежит.

Поворачивается ко мне и снова демонстрирует какую-то безумную, дьявольскую улыбку. Из другого мира. После чего повторяет:

— Поехали.


Моё сердце бьётся где-то в висках. Мысли лихорадочно скачут с одной на другую, потому что рядом сидит уже даже не незнакомец, а чудовище, о котором я не знаю ничего. Не знаю, что у него в голове, не знаю, что Персидский хочет и для чего всё это затеял. И узнать не смогу, если только он сам этого не пожелает.

— Куда мне ехать? — спрашиваю дрожащим голосом и ненавижу себя за то, что не смогла спрятать эмоции, владеющие мною в этот момент.

— Пока прямо.

— По проспекту?

— Да, к Кольцу.

— Вадим, я…

— Молчать! Я сейчас не настроен на разговоры.

Достаточно тона, которым он произносит эти слова, чтобы следующая фраза, уже готовая сорваться с губ, так и осталась невысказанной. Я пытаюсь сообразить, что мне делать. Свернуть не туда, сигналить всем подряд? Совершенно не уверена, что это поможет, и что Вадим тогда не вытворит что-нибудь ещё.