Мы едем по проспекту, а между нами молчание — такое тяжёлое, что от него хочется избавиться как можно скорее.

— Это тебя щенок твой научил тому, что провернула? — наконец подаёт голос Вадим, и я автоматически мотаю головой. Теперь страшно ещё и за Илью, потому что напрочь не могу понять, что именно может взбрести в голову Персидскому.

— Нет, это я придумала.

— Да? Оказалось, стоит только с тобой развестись, как ты показала себя настоящей сукой.

Внутри всё вскипает от произнесённых слов, но мне сейчас совсем нельзя поддаваться эмоциям. Да и в принципе нельзя, этим только разозлю Персидского так, что он от меня мокрого места не оставит. А прислушиваться к тому, что скажу, уж точно не станет.

— Куда мы едем, Вадим? — снова предпринимаю бесплодную попытку выспросить хоть что-то.

— Я же сказал — кататься, — рявкает Персидский и делает то, от чего дыхание перехватывает. Толкает в плечо — не сильно, но ощутимо. И достаточно для того, чтобы я больше не дёргалась.

Снова тишина — между нами. А кругом столько звуков — шум мотора, пение птиц, когда останавливаемся на светофоре рядом со сквериком, говор людей и перестук трамвайных колёс. И такое это всё нужное, жизнь, которую боюсь потерять.

— На Кольцо сворачивай и бери направление на Приморское, — командует Вадим, и я покорно кручу руль вправо, чтобы сделать полукруг и ехать в сторону загорода.

Мы вливаемся в поток машин. Он не очень плотный, как всегда бывает на скоростных трассах. Занимаю среднюю полосу, где можно держать скорость в сотню километров. Всё ещё пытаюсь придумать хоть что-то. Затормозить посреди дороги? Это создаст пробку, возможно, быстро приедут сотрудники ДПС. Но есть оборотная сторона медали — пока будем ждать, Персидский точно не станет бездействовать.

Трель моего сотового врывается в мысли, понуждая вздрогнуть. Это наверняка Илья или Тома. Больше, пожалуй, некому. Бросаю быстрый взгляд на Вадима, и по ухмылке на его лице понимаю, кто именно звонит.

— А, Григоренко. А нам сейчас не до тебя, мы с Катюхой ездим по делам.

Он отключает связь до того, как я успеваю сообразить крикнуть хоть что-то. Смеётся зло и отрывисто, и это мгновенно выводит меня из себя.

— Ты скотина, Персидский! — выдыхаю с отвращением. — Ты просто скотина!

Одной рукой так и держу руль, вторую, всё ещё пристёгнутую к нему намертво, начинаю дёргать, от чего машина виляет вправо. Чего совсем не замечает Вадим. Он вдруг делает то, что заставляет испуганно съёжиться, и это выбивает из лёгких воздух — протягивает ко мне ладонь и проводит тыльной стороной по моей щеке. Я уворачиваюсь, машина снова виляет вправо, чудом не зацепив едущую параллельно фуру.

— Не смей меня трогать! — цежу с подступающей к горлу истерикой. — Не смей нико…

— А то что? Твой щенок после этого тебя не будет трахать? Глупости. Он и так уже объедки жрал. Жрал ведь?

Пальцы Вадима скользят по моему бедру, и я дёргаю ногой, что на этот раз понуждает машину снизить скорость.

— Перестань! Слышишь, перестань?! — срываюсь на крик, потому что Персидский тянется ко мне через ручник и коробку передач.

Я в аду… в кромешном — когда перед глазами чёрная пелена от ужаса. Когда не понимаю, что делать дальше. Только брыкаюсь, пытаюсь изо всех сил смотреть за дорогой, что расплывается перед глазами.

— Вадим… не надо, не надо! Не надо!!! — голос уже полон истерики, а когда понимаю, что не справляюсь с управлением и мы летим на разделительный «отбойник», судорожно выкручиваю руль, но ничего не получается. Только глухо вскрикиваю перед ударом, и выключаюсь, стоит машине со всей дури влететь в металлическую конструкцию.


Прихожу в себя быстро. Словно вспышка в голове, и тут же рывком возвращается сознание. Кто-то кричит, я пытаюсь сдёрнуть руку с руля, но ничего не выходит. Чёртовы наручники… Понимаю, что голос женщины в моей голове — это я сама.

Кругом ужас… Кровь на белоснежной подушке безопасности, рядом — Вадим, у которого из груди торчит какая-то штука, вся в алом.

Я дёргаю ручку на дверце, так и не переставая кричать, но ничего не выходит. Я заперта в машине с Персидским, который… О, боже? Он мёртв?

Взгляд падает на телефон, чудом уцелевший и так и зажатый в руке Персидского, и я быстро выхватываю его из пальцев Вадима и набираю номер Ильи.

— Катя, мать вашу! Вы где? — буквально орёт в трубку Илья, и сразу хочется разрыдаться. Мне страшно, так страшно, что сознание затапливает ледяной ужас, и только его голос удерживает его на поверхности.

— Мы разбились… Илья, мы разбились. Тут всё в осколках, я вся в крови.

— Где вы?!

— На Кольцевой. Тут сирены… Вадим, он, кажется, мёртв…

— Твою дивизию! К вам уже кого-то вызвали? Ты цела?

У него в голосе такое отчаяние, что оно передаётся и мне. Примешивается к тому кошмарному ощущению, от которого меня колотит в чёртовой ловушке, где я зажата со всех сторон. И я снова начинаю вопить от ужаса:

— Я не знаю! Я не знаю, цела ли. Я пристёгнута наручниками, мне очень страшно…

— Держись, маленькая, держись, сейчас тебя должны спецы вытащить. Я отключусь, буду звонить им сам.

Не успеваю закричать, чтобы не смел класть чёртов телефон, и чтобы не бросал меня здесь одну. Он просто замолкает, и я снова оказываюсь в вакууме, наполненном мёртвой тишиной и паникой, от которой кружится голова и теряется связь с реальностью.

И когда в покорёженный металл машины начинает вгрызаться какой-то инструмент, похожий на огромные ножницы, меня снова накрывает темнотой.


***

Сразу, как только увидел входящий звонок от тёщи, понял, что наступил какой-нибудь звездец местного масштаба. Мария Дмитриевна никогда не звонила вот так — с бухты-барахты. Обычно выбирала для этого вечернее время, зная, что я как раз возвратился домой. Или же набирала мой номер в честь какого-нибудь праздника, сухо поздравляла и отрубала связь.

Оттого встревоженный голос, что доносится из трубки, мгновенно заставляет похолодеть.

— Илья! Мне только что Катерина звонила, попросила Настю забрать. Сказала, что она у соседки. У вас всё в порядке?

В этот момент меня пронзает совершенно дерьмовым предчувствием. И недостойным подозрением, что Кате просто стало по херу и на меня, и на Настю, и она с лёгкостью оставила ребёнка соседке, а сама свалила.

Нет, это бред. Причём махровый.

— Мария Дмитревна, я сейчас за городом. Вы точно поняли Катю?

— Точно. Я уже еду. Она и тебе попросила позвонить.

Твою мать… Нет такого просто не может быть. Представить, что Катя могла оставить мелкую соседке и свалить куда-то… Ладно, хорошо, ей могло просто понадобиться куда-то смотаться. Но зачем тогда она позвонила тёще и попросила забрать Настю?

— Марь Дмитревна, как приедете и малую увидите, меня наберите, хорошо? А я сейчас попытаюсь Катю вызвонить.

Кладу трубку, чтобы мгновением позже начать судорожно раз за разом тыкать в грёбаный сенсор и слышать на том конце провода только равнодушные гудки. С делом Самойловых приходится завязать. Коротко извиниться, прыгнуть в тачку и ехать обратно в Питер. И всё то время, что лихорадочно жму на педаль газа, прокручивать в голове то, что могло произойти за время моего отсутствия. И на ум приходят только самые херовые предположения.

Наконец, когда до города остаётся примерно полчаса времени на дорогу, на мой сотый звонок отвечает… Персидский. И мне тут же, после нескольких слов, что он произносит в трубку, хочется взять какую-нибудь кувалду и разнести ему голову. Всего на мгновение позволяю себе усомниться в Кате. Может, она и вправду решила вернуться к Вадиму? Но тут же прогоняю от себя эту мысль. Наверняка этот мудак её вынудил сделать что-то, что привело ко всему этому. Отдать Настю соседке, а после — покататься с ним. И я уже готов собственноручно особо кроваво его расчленить.

Что сейчас с Катей? Она напугана? Глупо задавать себе этот вопрос. Конечно же, напугана.

Когда въезжаю в город, мне звонит тёща, которая сообщает, что забрала Настю и они с малой будут ждать меня дома. На заднем фоне слышен бесконечный щебет дочери, она беспрестанно повторяет, что мама обещала вернуться. Сука Персидский… Только за то, что он вынудил Настю снова решить, будто у неё отняли маму, можно стереть его в порошок.

— Илья, Настя сказала, что Катерина с каким-то мужчиной уехала, это правда? — с тревогой в голосе спрашивает Мария Дмитриевна, и мне хочется выругаться. Ну разве сейчас это имеет значение? С кем там она уехала и куда. Главное, чтобы с ней всё было хорошо.

— Я ничего об этом не знаю. Ждите меня дома. Скажите Насте, что мы с мамой скоро будем. И извините, у меня вторая линия.

Вырубаю связь, соврав тёще, что мне звонят, но мгновением позже вижу на экране входящий от Кати. И сердце захлёбывается от нехорошего предчувствия.

И я кричу в трубку, когда понимаю, что сдерживаться больше сил нет. Тут или орать, как потерпевшему, или разорвёт на части изнутри. А потом на смену этому чувству приходит ледяной ужас. Забирается щупальцами под одежду, тянется к сердцу, и даже летний день становится холоднее градусов на тридцать.

То, что говорит Катя… Нет, она не говорит — истерично выкрикивает слова, и они прибивают, словно падающие сверху тяжеленные предметы.

Что если это шок? И она так же уйдёт от меня, как и Таня. Нет, даже думать об этом нельзя. С трудом вырубаю связь, чтобы начать звонить чёртовым спецслужбам и, если понадобится, требовать и угрожать. Пусть тащат свои задницы к месту аварии как можно быстрее. Иначе… Я не знаю, что со мной станет, если произойдёт это самое «иначе».


Инфа об аварии очень быстро возникает во всяких сводках и разных группах, которые буквально пестрят фотографиями. Слава богу, снимки сделаны издалека — в основном, это огромная пробка, которая образовалась на Кольце.