— Нет, ты же знаешь, просто…

Что «просто» договорить не успеваю — в дверь раздаётся звонок. На пороге Томка — настроенная воинственно, что заставляет меня удивлённо моргнуть.

— На, — всучивает мне пачку денег, перевязанную банковской бумажной лентой, на которую смотрю с ещё большим удивлением. — Это твоему хмырю-мужу, чтобы уже отстал от тебя точно.

— Том.

— Джерри, — огрызается беззлобно. — А вообще знаешь, что я решила?

— Что?

— Я еду с тобой. Раз уж Илью ты брать не хочешь.

Эти двое определённо сговорились. Хмуро смотрю на одного и вторую, и Тамара пожимает плечами.

— Се ля ви, сестрёнка. Одевайся, уже расквитаемся с этим всем.


Только когда вижу сгорбленную фигурку Маргариты Григорьевны, к которой мы подходим, понимаю, что не зря взяла с собой сестру. Мать Персидского словно бы постарела за эти несколько дней, что мы не виделись. Поседевшая и сгорбленная, она напоминает мне сухонькую птичку.

Торопливо подписывает бумаги, которые мы ей передаём, хватает конверт с деньгами, а у самой на лице надежда. Она же на всё готова, лишь бы только Вадим снова смог ходить.

— Маргарита Григорьевна, очень искренне желаю, чтобы ваш сын поправился, — повторяю то, что однажды сказала, и она коротко обнимает меня в ответ. А после уходит.

— Да уж, — выдыхает Тома. — Помню её совсем другой. Сволочь Персидский, просто сволочь.

— Это точно. Но он уже сполна за всё отплатил.

Мы недолго прогуливаемся вдоль набережной. Я чувствую себя странно. Вроде и облегчение такое острое, что дышать хочется полной грудью, а вроде и сожаление, как тогда, в больнице. Вот и всё. Теперь точно огромная часть моей жизни осталась позади, и хоть сейчас у меня впереди так много всего светлого, всё равно чувствую лёгкую грусть, что всё получилось именно так.

Когда возвращаемся обратно, нас встречает Настя и Мария Дмитриевна, а так же незнакомая мне до этих пор женщина, в которой я без труда узнаю маму Ильи.

— Мам, а у нас гости. Бабушка с тобой тоже знакомиться хочет.

— И с внуком будущим, — она выразительно смотрит на мой живот. — Очень приятно, Катя. Я Светлана.

— И мне очень приятно.

Мы проходим в кухню, где уже накрыт стол, я быстро рассказываю Илье о встрече со свекровью, после чего рассаживаемся за ужином. Первое время царит молчание, прерываемое только репликами Насти и звоном вилок о тарелки. А после…

Кажется, начинают говорить все сразу, будто желают высказать долго копившееся внутри. Перебивают друг друга, смеются, снова начинают одновременно. И только в этот момент понимаю, что у меня никогда не было вот такой семьи. Пусть даже с теми, кто рядом, я недостаточно хорошо знакома.

Ни разу за то время, что мы собирались с родственниками Персидского и моими родными, не ощущалось такой атмосферы, когда чувствуешь себя как дома. Когда неважно, кто ты, как выглядишь, неважно, чем занимаешься. Ты важен и дорог сам по себе, ценен тем, что ты просто существуешь. Наверное, только теперь, к сорока годам, я поняла, что значит слово «семья». И собиралась научить этому своих детей.

Да. Я обязательно научу этому своих детей.


Эпилог


— У меня сегодня мелкий родился. Ржачный просто нереально. Ты бы его видела. Остальные дети вроде знаешь, такие сморщенные, красные, страшненькие, прости господи. А этот… Блин, Тань. Ты реально бы ржанула, если бы его увидела.

Илья закурил, качая головой. С губ его не сходила открытая счастливая улыбка. Как идиот, ей-богу. Сам себе таким казался. Но сегодня, едва получил на руки сына, который посмотрел на него так, будто решал, имеет ли право какой-то незнакомый мужик держать его на руках или нет, не мог сдержать сначала слёз, а потом улыбки. Будто приклеилась она к лицу, блин.

— Мелкая наша такая счастливая тоже. Я к ней заехал, когда сюда собрался. Уже приготовила для брата поросёнка. Не знаю, где они с Катькой точно такого же нашли. Ждёт. Дня через три-четыре обещали выписать их, так Наська уже вся на взводе.

Он снова замолчал. Только вдыхал в лёгкие горький дым, словно оттенок той неизбывной грусти, которая будет внутри всегда, как бы счастлив ни был. Это хорошая грусть, такая лёгкая, будто порхание бабочки. И он не желал от неё избавляться. И от воспоминаний своих тоже. Только теперь они совсем другими были — не выкручивали наизнанку, не заставляли от бессилия зубы стискивать. Просто были как данность.

— Знаешь, я счастлив сейчас. И мелкая тоже счастлива. Вот теперь, именно сейчас, по-настоящему. Полностью. Не знаю, нужно ли тебе это было знать, или и без того ты в курсе. Но не сказать не мог.

Он посидел еще немного в том месте, где бывал сотни раз, после чего поднялся на ноги, отряхнул куртку и пошёл к выходу из кладбища. Торопливо возвращаясь туда, где его ждали.


— Мам, а почему он не играет? — хмуро спросила Настя, в который раз подсовывая брату игрушку, до которой ему не было никакого дела. Он только лежал и смотрел на сестру, как будто всё понимал, несмотря на то, что ему было несколько дней от роду.

— Он маленький ещё очень, вырастет и будет играть.

— Ты вчера это говорила. Не вырос ещё?

Катя улыбнулась, садясь возле кроватки на стул и устраивая на коленях Настю. Во всём, что касалось маленького Димы, малышка проявляла несвойственное ей нетерпение. Например, не далее как вчера, очень сокрушалась, что брат пока не может есть спагетти, которые оказались гораздо вкуснее, чем обычно. Или что спит во время мультика, когда у свинки Пэппы происходят такие события, которые никак нельзя пропускать.

— Но он вырастет совсем скоро, вот увидишь. Знаешь, как быстро растут детки?

— Нет. Я вот не очень быстро расту.

— Это тебе так кажется. А мне — что ты уже такая большая стала. Скоро в школу. Потом институт, потом оглянуться не успеем, а уже замуж выйдешь.

В последнее время тема замужества стала для Насти тоже весьма актуальной. Она не переставая расспрашивала и маму и папу — чем последнего весьма нервировала — когда у неё появится жених, как у принцесс, про которых постоянно показывали мультики на детском канале.

— Это нескоро ещё, — она вздохнула так тяжело, что Катя рассмеялась, хотя секундой назад готова была прослезиться. В последнее время она готова была разреветься даже от самой незначительной мелочи.

— Скоро, маленькая моя, скоро. Но пусть время тянется подольше.


Дни летели один за другим. Всё было таким удивительно правильным и приносило Кате такое удовлетворение, что она даже начинала опасаться. А вдруг всё это счастье взаймы? И тут же отгоняла от себя подобные мысли.

От Персидского больше вестей не было. Только через несколько недель после того, как она передала его матери деньги, Катя узнала, что операция помогла только частично. И что Вадим так и останется до конца жизни глубоким инвалидом. Во всём этом ей было безумно жаль его мать. И теперь, когда она сама поняла, что значит быть ею, чувствовала всё настолько остро, что это пугало.

Квартиру, в которой она жила когда-то с мужем, пришлось продать. Стоило только ей вернуться туда через время, когда поняла, что все тяжбы за жилплощадь окончены, почувствовала себя так неуютно, что хотелось оттуда бежать тотчас. Даже просто оставлять у себя эту «нехорошую» квартиру не желалось. И когда Катя продала её и выгодно купила две студии — вздохнула с облегчением.

— Мама, а у нас для тебя сюрприз! — горя глазами, залетела дочь в комнату, и Катя приложила палец к губам, давая понять, чтобы та говорила потише. Дима только-только уснул.

— Он может подождать хотя бы десять минут?

— Может. Только не задерживайся.

Катя кивнула, покачивая сына. От сюрпризов Ильи и дочери она даже не представляла, чего ожидать. Это мог быть как тайно заведённый щенок, против которого она ничего не имела, конечно, но лет через пять. Так и что-то совершенно неожиданное. Сюрприз ведь.

Она положила сына в кроватку и несколько минут просто стояла и смотрела на него. Это был самый настоящий подарок небес. Спокойный, как будто у него совершенно не было поводов плакать, какой-то совершенно космический. Но наверное, так думают о своих детях все матери.

Осторожно притворив за собой дверь, Катя вышла из детской и прошла в гостиную. И тут же замерла от удивления.

Илья сидел на диване в бумажной короне, которую явно изготовила Настя, а сама малышка притопывала от нетерпения, держа в руках что-то, по виду напоминающее пластилиновые кольца.

— Мам, садись с папой рядом. Сейчас я вас буду женить.

Катя вскинула брови, и Илья кивнул, всем своим видом будто бы говоря, что он уже готов ко всему.

— Вам нужно будет произнести клятвы друг другу, — с самым серьёзным видом заявила Настя, и Илья кашлянул.

— Вот так, Григоренко, и в ЗАГС идти не надо, — пошутила Катя.

Они так и не были расписаны, да и её это не сказать, что волновало, хотя, стоило признаться самой себе, что совершенно не отказалась бы выйти замуж за отца своих детей.

— Тише. Сначала мама. Говори.

— Вот это приказной тон.

— У женильщиц всегда так.

— А! Вот оно что. Кхм.

Настя водрузила ей корону, почти такую же, как у Ильи, только более красочную, и повторила:

— Говори клятву.

— М-м-м… Клянусь любить этого мужчину до конца своих дней, которые, как я надеюсь, наступят нескоро. Клянусь готовить ему борщ и котлеты, иногда отпускать на рыбалку. А иногда — не отпускать.

— Что за диверсия?

— Тише, сейчас я клянусь. Так вот, клянусь делать его счастливым, растить его детей, сколько бы у нас их ни было. А ещё позволить завести собаку, но лет через несколько.