— Нет, ничего. Давай с салатом помогу.

— Да я почти доделал.

Ставит передо мной бокал, снятый с верха барной стойки, подумав, берёт себе второй. Наливает в каждый понемногу вина и снова возвращается к салату.

Невозможно, когда вот так — когда чувствую что-то странно-жгучее. Там, внутри, где ещё утром было полумёртвое сердце. Ощущения непонятные, но мне они нравятся. Боязнь спросить, остаётся ли он, раз налил себе вина. Желание продлить вот эти самые мгновения, где мы вдвоём на моей кухне, погружённой в полумрак, когда знаю, что в соседней комнате спит Настя — оно такое огромное, что пугает.

— Я думаю, нам в любом случае стоит хоть в общих чертах обсудить случившееся, — наконец решаюсь я, возвращаясь за стол.

— Думаю, да.

Илья немногословен. Занят тем, что раскладывает салат и стейки на тарелки, потому разговор приходится продолжить мне. Залпом выпиваю вино и наливаю себе ещё.

— Мы с Вадимом разводимся. Ты как раз привёз мне сюрприз тогда. Документы от Персидского.

Снова замирает на несколько мгновений, но ничего не отвечает. Ставит передо мной тарелку с едой, даёт вилку и сам садится напротив со своей порцией.

— Странно, что ты меня ещё не захотела пристрелить, как гонца, принесшего дурные вести.

Он усмехается, открыто и как-то по-мальчишески, что ли, и это в очередной раз напоминает мне о том, что у нас с ним очень большая разница в возрасте.

— С чего ты взял, что они дурные? — вздыхаю, принимаясь за салат и мясо. Аппетит просыпается почти сразу, всё приготовлено просто, без каких-то изысков, но очень вкусно. — После того, как Вадим ушёл к другой, эти вести совсем не дурные.

Не знаю, зачем я делюсь всем этим с Ильёй. Думаю, вполне хватило бы сказать, что мы просто больше не живём вместе и скоро разведёмся.

— Понятно, — кивает Илья, уминая еду с такой скоростью, будто не ел минимум сутки.

Его «понятно» совсем не режет слух. Наоборот — оно чёткое и лаконичное и не несёт в себе ничего лишнего. Улыбаюсь, продолжая есть. Снова кухня погружается в тишину, нарушаемую лишь звоном вилок и ножей о тарелки.

Всё действительно просто и понятно. По крайней мере, с моей семейной жизнью — вернее, её отсутствием — мы разобрались. А что будет дальше, покажет время.

Доев, Илья откидывается на спинку стула и берёт бокал вина. Покачивает его в длинных сильных пальцах, смотрит на меня, и мне под этим взглядом уютно и неуютно одновременно. Потому что вообще не представляю, чего ожидать уже в следующую секунду.

— Вообще Наська у меня в таком замечена раньше не была, — усмехается он, всё же отводя взгляд. — Как-то замкнулась, когда её мамы не стало. И новую себе уж точно не искала. Но вообще я рад, что так всё случилось. Она ожила будто.

И я тоже ожила. Только не будто, а по-настоящему. Не знаю, что было бы со мной, если бы не эта малышка. Да и представлять даже не хочу. Цепляюсь только за то, что у меня есть здесь и сейчас, но от страха, что всё это может исчезнуть, внутри всё холодеет. Гнать надо от себя всё негативное, но не могу.

— Ладно. Если твоё предложение ещё в силе, я подремлю в гостиной. Окей?

Я даже вскакиваю с места, когда слышу вопрос Ильи. Тут же морщусь, начинаю судорожно прикидывать, смогу ли расстелить бельё.

— Конечно! Я сейчас быстро только тебе чистое постельное принесу.

— Эй. Ты чего?

Он мягко смеётся, поднимаясь следом.

— Я просто прикорну на пару часов и уеду.

— Ну, нет уж. Разбудишь Настю, если среди ночи ходить будешь. Так что оставайся до утра.

Сама не понимаю, откуда вдруг поднимается такая волна протеста. Наверное, от всё той же горечи, что рождается с пониманием, что Илья рядом со мной даже на несколько часов остаться не хочет. И это — совершенно контрастным образом — вдруг придаёт мне сил.

— Иди в душ, а я расстелю тебе диван, — почти что командую прежде, чем похромать в спальню.

И только когда оказываюсь в прохладном полумраке, где на моей кровати сладко сопит Настя, понимаю, что была права. Во всём. С Ильёй иначе, похоже, просто не получится.


***

Меня будит настойчивое жужжание мобильника. Хочется зарыться головой под подушку и послать весь мир — и звонящих — к чертям собачьим. И я почти иду на поводу у своих желаний, когда до меня доходит, где именно проснулся.

Протянув руку, врубаю телефон, даже не взглянув на экран, и тоном, по которому сразу ясно, что я думаю о том, кто меня разбудил в такую рань, отвечаю:

— Да.

— Григоренко, ты вообще на работу сегодня планируешь заявиться?

Персидский собственной персоной. Тон ледяной, ничего хорошего не предвещающий. Пытаюсь найти взглядом часы, но ни черта не выходит.

— А сколько сейчас?

Молчание. Только кажется, что на том конце ох*ели настолько, что мне в итоге капец. Убираю трубку от уха и смотрю на экран. Почти десять утра. Мать твою…

— Я буду через двадцать минут, — хриплю в ответ, и Персидский отключает связь.

Растираю лицо ладонями и думаю о том, что пошлю Вадима на хер сразу, если он сделает хоть намёк на то, что я ночевал не дома. А если ещё приплетёт Катю — то я за себя вообще не ручаюсь.

Наскоро натягиваю шмотки, которые, почему-то, оказываются аккуратно сложенными на стуле рядом с диваном. Даже не помню, как вчера провалился в сон, едва успев стащить с себя джинсы и рубашку. Выходит, Катя потом заходила ко мне и убрала барахло с пола. Это странным образом пробуждает внутри то чувство, какое уже не раз испытывал по отношению к Персидской.

Сама она крепко спит, прижав к себе Настьку. И та тоже дрыхнет. Даже вспомнить не могу, когда она в последний раз так долго и крепко спала.

Я думал, что могу испытывать ревность? Был идиотом. Улыбаться хочется во весь рот, от того, что вижу. И тепло разливается в груди, острое такое, живое, настоящее.

— Кать…

Наклонившись, осторожно провожу по предплечью Персидской, тут же отдёргивая руку, словно обжёгся. Впрочем, ощущение схожие.

— Кать… Я поехал. Настю будить и забирать?

Она распахивает глаза, сначала словно не понимает, где находится, но тут же мотает головой.

— Неа. Оставь её со мной, хорошо? Мы доспим и по делам съездим. И в зоопарк тоже съездим… — шепчет сквозь сон.

Хорошо бы только не решила, когда проснётся, что всё это ей привиделось.

Размышляю пару секунд прежде, чем выйти из спальни. На крайняк телефоны есть у обоих. Если что — подорвусь и заберу малую. Когда обуваюсь, слышу громкий шёпот из спальни:

— И ключи возьми, справа от двери висят.

И снова улыбаюсь, как самый настоящий придурок.


В офисе Вадим сразу даёт понять, что не настроен на беседу. Всё лаконично и по делу, слова цедит сквозь крепко стиснутые зубы. Мда, мать-перемать, если так и дальше пойдёт, мне будет проще все дела решать по телефону, а не приезжать сюда, чтобы огрести.

— Что с этой старой калошей?

— С кем?

— Ты знаешь, с кем.

Персидский на несколько секунд поднимает голову, отвлекаясь от бумаг, которые типа читает. Смотрит на меня пристально, только в его взгляде совсем не интерес к делу. Скорее — желание понять что-то обо мне. И я, кажется, прекрасно знаю, что именно.

— Ты про Самойлову? — сдаюсь я, когда молчание затягивается.

— Именно.

— Пока ничего. Сейчас планирую скататься по оставленным ей адресам. Один далеко за городом.

— Почему сразу не скатался?

— Потому что обрабатывал инфу.

Персидский усмехается, и в этой усмешке нет ничего, что было бы положительным для меня. Есть желание задеть, уесть — вижу его в том, как искривляет губы Вадим.

— Ты стал слишком медлительным. Может, стоит подумать о смене поля деятельности?

Это даже не намёк — открытое указание на дверь, хоть Персидский и пытается его завуалировать. Только я знаю его слишком хорошо, чтобы строить иллюзии на этот счёт.

— У тебя ко мне какие-то претензии?

Иду ва-банк, возвращаясь к столу Вадима от двери, до которой почти дошёл, собираясь ехать по адресам, данным Самойловой. Опираюсь руками на полированную поверхность и смотрю на мужа Кати. Пристально так, пытаясь реально уловить, что он думает. Хотя бы частично — ясное дело, что сделать в подробностях мне это вряд ли удастся, да не очень-то и хочется.

— А должны быть претензии? — отбивает он подачу, нехорошо ухмыляясь.

— Тебе виднее. Но если они есть, предпочту, чтобы ты высказал мне их лично, а не ходил вокруг да около.

Он молчит пару минут. Крутится на стуле вправо и влево, сложив руки на коленях домиком. На меня не смотрит, а вот я — вынужден следить за каждой эмоцией, написанной на лице Персидского.

— К тебе у меня претензий никаких, если только ты границ не переходишь.

— Границ? — Теперь уже и я отвечаю ухмылкой. — В отношении кого?

— Илюх, ты ведь парень умный. Не зря я тебя сделал заместителем своим. Не заставляй меня об этом пожалеть.

Он поднимается из-за стола и подходит к стеллажу, откуда выуживает стопку папок. Кладёт их передо мной. Не нравятся мне ни эти полутона, ни намёки его, которые красноречивее и прямее любых слов говорят о том, что мне сделано предупреждение. И послать хочется Персидского, от души так, чтобы шёл на х*й со своими задвигонами.

— Вот несколько дел, у меня руки до них никак не дойдут. Кое-какими собирался лично заняться, но думаю, ты справишься не хуже.

— На мне сейчас Самойловы и проверка у Кудашова.

— Ты реально? У Самойловых там всё беспросветно. Не трать на неё время. Я думал, ты уже везде побывал и закроешь дело.

— Она платит деньги. Точно так же, как и другие клиенты. И я, следовательно, буду заниматься её делом точно в таком же объёме.