Мария Зайцева - Трогать нельзя

Заметит.

Не обернулся. Не заметил.

Ванька после парочки слюнявых поцелуев был послан нахер.

А я рванула дальше.

Этот бар был пятым за ночь.

Платье мое, красивое, пышное платье выпускницы, за которое этот засранец без вопросов заплатил бешеные бабки, выглядит тряпкой. Потасканной и жалкой, как и его хозяйка.

Я пью из горла, щурюсь на занимающийся рассвет. Раньше, говорят, выпускники школ ходили в конце выпускного встречать рассвет. Типа, это романтично, первый рассвет взрослой жизни.

Ну привет, первый рассвет моей взрослой жизни. Ты на редкость дерьмовый. Как и вся моя жизнь.

«Сиди, где сидишь»

О как! Меня, похоже, вложили. Не зря я этим утыркам фак показывала.

Да и похер. Пусть приезжает.

«Я всегда одна, — поет писклявая певичка, — я всегда одна».

Да, детка. Да.

Интересно, он отодрал сегодня ночью мою бывшую класснуху? Судя по ее плотоядным взглядам на него на выпускном, скорее да, чем нет.

Она явно предложила. А он явно не отказался.

Братух, расскажешь, как оно? Хоть послушаю, раз не судьба поучаствовать.

«Приди и сделай так, чтоб я снова была в порядке»

Если бы, подруга, если бы…

С ним я только в беспорядке могу быть. Потому что, сама-дура.

Хорошая песня. Надо будет узнать, кто поет.

В голове путаются мысли, образы.

Вот его руки большие, но на моей талии, тепло от них такое, что реально губы сохнут, и мне очень надо, чтоб он их потрогал. Своими губами.

Сердце бьется, смотреть в глаза страшно. Кажется, стоит поднять взгляд — и умру тут же. Господи… Я ведь реально извращенка! Нельзя же так! Ну нельзя! Мама, о чем ты думала, когда выходила замуж за его отца? О чем? Как мне жить теперь с этим всем? Как мне с собой жить?

Он — взрослый, я для него — смешная девчонка с содранными коленками! Была, есть и буду!

Я никогда не повзрослею! Никогда. Гребанный Питер Пен в бабском платье!

Я расставляю ноги, чтоб подняться, какое-то время залипаю пьяно на грубых байкерских ботинках.

Смешно. Я выгляжу смешно. Восемнадцатилетняя корова, в голубом пышном платье и черных ботинках с клепками. И с прической. С локонами, черт! Хотела казаться старше. Хотела, чтоб увидел, что я могу быть красивой. Женственной. Взрослой.

Но кого я хочу обмануть? Я выгляжу куклой. Смешной и сломанной. Глупо хлопающей голубыми глазками.

Я оборачиваюсь на витрину позади себя. Смотрю какое-то время на отражение.

Пьяная девочка в голубом платье.

Локоны.

Так.

В маленькой сумочке валяются маникюрные ножницы.

Остренькие, хорошо.

Локоны режутся плохо, слишком много лака. Но я упорна. Да и выпивка помогает держать настрой.

В итоге минут через пятнадцать на меня из стекла витрины глазеет странная девочка-оборвыш, с всклокоченными волосами, зареванная и злая.

Вот так. Так — лучше. Да, братух?

Его машина, черный навороченный ровер спорт, подъезжает буквально через пять минут.

Я успеваю прикончить бутылку и прицельно швырнуть ее в витрину. Жаль, не докидываю.

Так хочется, чтоб осколками. И вниз.

— Какого хера, Татка?

Я смотрю на него снизу вверх. И сердце привычно заходится.

Когда это началось? А хер его знает…

Год назад, два? Когда я на него стала смотреть не как на брата, а как на мужчину?

Неважно. Важно другое.

Он на меня никогда не посмотрит, как на женщину.

И это смешно. Так смешно. И он смешной, с этой своей хищной брутальностью, крупными горячими ладонями (а вот откуда я знаю, насколько они горячие? Он не трогал меня никогда так), с его животной самцовой привлекательностью.

Он смешной.

И я смеюсь. Захлебываюсь. До икоты.

До слез.

А руки у него и в самом деле горячие.

Он дергает меня за плечи, перехватывает чуть выше талии. И поднимает, как ребенка маленького, на уровень глаз. Как щенка или котенка.

Короче говоря, как нечто умилительно-бесполое.

Смотрит в мои пьяные глаза, на мои мокрые от слез щеки, раскисшие губы, неровно остриженные, торчащие в разные стороны волосы.

У него странный взгляд. Злой, что ожидаемо. И бешеный, что страшно. И чужой, что ужасно. И тоже ожидаемо.

Я смотрю, упираюсь машинально ладонями в его плечи. Мне неудобно и дико висеть вот так в его руках, с болтающимися в воздухе ногами. Как куклу трясет. Зачем? Говорит что-то, выговаривает.

А я не слушаю.

На его губы смотрю. Невозможно красивые. У него борода, темная, шикарная. Добавляет ему возраста и придает серьезности.

А у меня отрезанные неровные волосы, грязное платье и ссадины на руках от нескольких неудачных попыток встать с асфальта.

Поэтому я не возражаю, когда он перестает говорить. Хватит уже, братик. Ты мне ничего не скажешь нового. Не скажешь ничего того, чего бы я не знала.

Ты меня считаешь сестрой. Не по крови, общей крови у нас нет, иначе бы я уже загремела в дурдом. Я для тебя — сестра по сути своей. Ты помнишь меня маленькой, я помню тебя взрослым. Мы не сможем это изменить. Не сможем стереть нашу общую на двоих память.

Но черт, брат…

Я не знаю, что будет дальше. Я не хочу думать, что будет дальше.

Я хочу поцеловать тебя. Хотя бы раз. Один. Один раз.

Можно? У меня сегодня все же праздник.

Выпускной.

Я скольжу ладонями на его плечи и прикасаюсь к губам. И это похоже на удар током. Сразу по венам высоковольткой. Выжигает нервные окончания, и они горят, горят, горят… И я горю.

А он…

Он неожиданно отвечает.

Обхватывает меня сильнее, по-прежнему держа на весу, только теперь прижимает. И целует. Целует, целует!

По-взрослому. Грубо и грязно. Так, что у меня трясутся губы, и вся я трясусь.

Высоковольтка же, да.

В голове — ни одной мысли, ни одной! Только волны тока проходят по телу, заставляя сжимать пальцы на его плечах сильнее, сердце рваться из груди, бумкать неровно, с перерывами.

Я не помню, когда успеваю обхватить его ногами, когда он подтаскивает меня под попу еще ближе, сжимая с такой силой, что дышать невозможно, больно и тяжело.

Но это все неважно.

Важно, что его губы — именно такие, как я и думала, твердые и опытные, его руки — горячие и сильные, его сердце — бьется так, что больно становится.

А самое главное, что теперь я точно знаю, он не видит во мне сестру. Сестер так не целуют. Даже если их очень сильно любят.

Я с упоением отвечаю на самый первый, самый правильный в жизни поцелуй, а в голове все звучат строки песни, уже давно переставшей играть:

«Сделай так, чтоб я снова была в порядке».

Я — в порядке. Ты пришел, и я в порядке.

Мой выпускной все же завершается правильно.

Рассветом новой жизни.

Я останавливаюсь возле дома, где живем мы с Таткой.

Я на пятнадцатом, она — на десятом. После гибели родителей я продал дом и купил здесь нам с ней жилье. Ее квартира пустовала, пока Татке не исполнилось восемнадцать, и я официально перестал быть ее опекуном.

До этого момент мы жили вместе. И да, это было, сука, то еще испытание. Последние три года — точно.

Вдвойне. Втройне, бл*.

Я ссаживаю сестру с байка, избегая желания задержать руки чуть подольше на тонкой талии. Она, кажется, даже умудрилась слегка задремать во время поездки, хотя это немыслимо, когда на байке вторым номером едешь. Но не в случае Татки, естественно.

Колян заруливает с нами в закрытый двор, снимает шлем и щерится на то, как я плотнее запахиваю на сестре куртку и шлепком по жопке отправляю ее к подъезду.

Еще бы, гад, разве пропустит развлечение!

Татка, еще в полусне и алкогольном дурмане, оборачивается к нему и тоже улыбается:

— Коля, в гости зайдешь?

— Коля в гости не зайдет, — обрываю я его желание ляпнуть в очередной раз невпопад. — Пошла к подъезду, зараза мелкая, и ждешь меня.

— Да пошел ты!

Татка показывает мне средний палец и гордо топает домой, Колян любуется охренением на моем лице, которое нечасто увидишь, и авторство всегда одно и то же. И я бы сорвался следом и показал наглой, поверившей в себя сестре, что не стоит злить большого и страшного брата, но, подозреваю, что Колян именно за этим цирком и остался понаблюдать.

Поэтому я только провожаю прищуренным взглядом крепкую жопку в коротких шортиках, даже мысленно не позволяя себе залипать на вид, прикидывая, как бы ее наказать. Так, чтоб забыла вообще, каково это — злить меня и выдергивать из постели среди ночи. Так-то я уже старый стал для этого!

Потом разворачиваюсь к Коляну и успеваю заметить, что этот скот прямо-таки облизывается на стройные ножки Татки. Смотрю на него, очень выразительно, подняв бровь. Совсем ты, парень, берега попутал.

— Куда ты пялишься, сучонок? — не выдержав все же, спрашиваю его.

Ласково так. Нежно даже.

Он от моей нежности ежится, и тут же теряет интерес к Таткиным конечностям. И это правильно, конечно. Кому, как не ему знать, что в сторону сестры я даже дышать не разрешаю.

Особенно таким отмороженным кобелям, как Колян.

Или как я сам.

— Да не, Серый… Я просто подумал… Тебе бы ее замуж, что ли… Смотри, какая выросла. Это же пи**ц, чего такое…

Он опять задумчиво щурится на тонкую фигурку уже ушедшей достаточно далеко и не слышавшей этого, слава Богу, Татки, а я в одно движение оказываюсь рядом и давлю массой. Совершенно сознательно.

Потому что, похоже, кто-то потерял страх. Уже второй раз за несколько минут.

— Это не твое дело, понял? — тихо, но очень убедительно говорю, а потом прищуриваюсь, — или ты жениться хочешь? А?