— Нет, я ничего не знал! Погоди, неужели это из-за нашей неудачной встречи? Оливия, поверь, я хотел только добра!

Витор то ли испытывал, то ли изображал самое искреннее огорчение, а Оливия подумала про себя: да, предложение очень заманчивое, но ей нужно хорошо, очень хорошо все взвесить! Речь ведь идет о том, чтобы иметь дело с Витором…

— Постараюсь не затягивать с ответом, — пообещала Оливия, — а теперь мне пора.

Они простились, вопрос о работе пока оставался открытым, но Витор не сомневался в согласии Оливии. Он видел, что предложение задело ее за живое. Она ведь и в самом деле была знающим и увлеченным своим делом специалистом.

Когда Витор вернулся домой и увидел мать с помертвевшим, несчастным лицом, жалость ни на секунду не закралась к нему в сердце. Скорее он почувствовал раздражение — донна Летисия, как он ее называл, раздражала его своим вечным неустройством и попытками устроиться. Витору казались смешными ее притязания на личную жизнь. По его мнению, единственное, о чем она имела право заботиться, было будущее ее детей. Но, похоже, ее больше заботило собственное будущее. Поэтому Витор и взял все дела в свои руки.

А Летисии так нужно было хоть какое-то тепло, хоть какое-то сочувствие. Ей нужно было на что-то, на кого-то опереться, и опоры для себя она искала в доме, возле семейного очага. Но от очага веяло холодом, в нем не горел огонь. Отец был в отъезде, в доме без него было пусто.

Летисия позвонила Гаспару, и он по голосу дочери сразу понял, что у нее случилось что-то очень серьезное. Он догадался и о том, что своим звонком она просит сейчас у него помощи, и, как мог, постарался ободрить ее и лаской, и нежностью. Но вот приехать к ней тотчас же он не мог. Не мог бросить свои дела. Ни фирму, ни Эстелу.

* * *

Летисия позвонила Гаспару как раз тогда, когда он и Франшику дожидались возвращения Лилианы — победы или поражения.

Звонок дочери навел Гаспара на воспоминания. Ведь почти всю жизнь они прожили в этом доме. В нем выросли дети, бегали по саду, играли в прятки. Он и сейчас будто слышал их веселые, звонкие голоса…

— А у тебя, Франшику, был в детстве сад, где ты играл? — спросил Гаспар. — Или хотя бы манговое дерево, на которое ты залезал?

— Я не могу пожаловаться на свое детство, — добродушно улыбнулся Франшику, — в моем распоряжении был весь мир. Когда человек растет на улице, ему принадлежат все сады и все парки.

— И до каких лет ты жил на улице? — поинтересовался Гаспар.

— До сегодняшнего дня, Гаспар. Перед тобой убежденный беспризорник. Всю свою жизнь я менял квартиры, путешествовал автостопом, находил приют в чужих домах.

— А ты не хочешь изменить свою жизнь? — Гаспару был необыкновенно приятен этот молодой человек с открытой улыбкой, готовый всегда помочь, пошутить и посмеяться.

Он и сам хотел бы помочь ему и хоть немного облегчить его нелегкую жизнь.

— Ты хочешь предложить мне домашние тапочки, да, Гаспар? И еще крышу над головой? — расхохотался Франшику. — Не пройдет! У меня впереди тысяча дорог, по которым я проеду, и тысяча морей, по которым я проплыву. А если нужно выбивать пыль из старого тюфяка по имени Гаспар, то с этим великолепно справится Эстела!

Гаспар, конечно, волновался за исход миссии Лилианы, но в то же время он верил в свою счастливую звезду. Ведь и он был безотцовщиной, мать одна растила его, тоже рос на улице, тоже работал не покладая рук. Чем он только не занимался! Помнится, стоял и продавал сахар-рафинад на трамвайной остановке. А потом мать умерла, и он остался со своим другом, который рос с ним вместе. А друг его предал… Где потом только Гаспар не жил, в каких только трущобах не ночевал. Поступать в институт он готовился в бараке. С ним в комнате жили еще пять человек, пять работяг, которые очень рано ложились спать. И заниматься Гаспару приходилось в туалете, потому что только там и можно было зажечь свет… Да, в своей жизни он всего повидал, всего нахлебался. Немало ему пришлось повоевать, прежде чем он добился того, что у него теперь есть. Поэтому Гаспару и хотелось помочь Франшику. Он чувствовал, до чего нелегко тому приходится в жизни. Поэтому и верил Гаспар в свою счастливую звезду, которой он помогал неустанной работой.

Звезда не подвела Гаспара. Лилиана вернулась с подписанным контрактом. Хотя далось ей это нелегко. Эстела поначалу все отказывалась. Она чувствовала, что дело здесь нечисто. Но в конце концов поддалась обаянию Лилианы и ее уверенности в том, что ничего дурного Эстелу не ждет. Лилиана ведь могла поручиться за свою команду?

— Да! — хором ответили Гаспар и Франшику. Франшику тут же бросился названивать своему приятелю Альвару, который должен был обеспечить остальные номера. За номерами дело не стало, Альвару пообещал, что в назначенный день и час все будет в порядке.

Итак, деловая поездка Гаспара завершится изысканным праздником искусств. Счастливая его звезда расцветет в темном небе пестрым фейерверком.

— Я убедила Эстелу только тем, что выступать она будет перед весьма изысканной публикой, в тесном кругу, среди сливок общества, — рассказывала Лилиана.

— И ты не погрешила ни единым словом, моя принцесса, — горячо подхватил Франшику.

Он надеялся на счастливый фейерверк и для себя в конце поездки. Но, как выяснилось, у Лилианы в Рио живет тетя, и тетя эта была очень больна. Лилиана все навещала ее, а в конце концов вынуждена была даже провести у ее постели целую ночь.

— Ты ей веришь? — осведомился Франшику у Гаспара. — Я — нет.

— Я тоже, — рассмеялся Гаспар.

И они были правы. К обаянию Лилианы не остался равнодушным друг Гаспара, Луис Фелипе, а Лилиана не осталась равнодушной к его стараниям ее развлечь. Вот они и проводили все свободное время Лилианы вместе… А когда не хватило дня, провели и ночь…

* * *

Но любовь к искусству торжествовала не только в Рио-де-Жанейро, она торжествовала и в Форталезе. Аманда привела к Франсуа Изабел, и та поняла, что душа ее всю жизнь принадлежала искусству.

— Весь город будет в восторге от встречи с таким художником! — высказала она свое мнение, не сводя восхищенных глаз с Франсуа.

— Пойдем посмотрим картины, — позвала ее Аманда.

— Конечно, конечно, — согласилась Изабел и, рассеянно обводя взглядом мастерскую, принялась излагать свое мнение: — Чувствуется влияние американской школы и европейской школы, в общем, я хотела сказать, школы…

Франсуа, неимоверно забавляясь, важно кивал ей в ответ.

— Значит, вы считаете, что мы можем работать с тем, что у нас есть? — спросила Аманда.

— Конечно, конечно, — отвечала Изабел. — Мои дамы будут в восторге, но, знаете ли, нужен какой-то благотворительный взнос…

— Я мог бы передать вашему обществу одну из своих картин, чтобы вы ее продали на аукционе или разыграли в лотерею, — предложил Франсуа.

— Чудесная мысль! Потрясающая! — воодушевилась Изабел. — Только имейте в виду, Франсуа, что нам придется постоянно поддерживать контакт, встречаться каждый день, обсуждать всевозможные детали…

Франсуа похолодел: комедия грозила обернуться трагедией. Но он был не из тех, кто церемонится, он…

— Все детали вы будете обсуждать со мной, — жестко сказала Аманда, — я ассистент Франсуа, а художнику нужно работать!

На этот раз Франсуа посмотрел на Аманду с самой искренней признательностью.

— Назначим дату, — с той же жесткостью потребовала Аманда.

— Думаю, мне понадобится месяца два, — сказал Франсуа.

— Две недели, — высказала свое суждение Аманда, и Изабел закивала: да-да, две недели самый подходящий срок.

— Но я не штампую картины, как фабрика, — возмутился Франсуа.

— А я для чего? Я не дам улетучиться вдохновению! — сказала Аманда с обворожительной улыбкой, и Франсуа почувствовал, что его взяли в оборот, причем взяли всерьез.

— Аманда совершенно права, — поддержала Аманду Изабел, — в ближайшие две недели в городе ничего особо интересного не предвидится. А если тянуть дольше, то публика потеряет интерес.

— Но это слишком короткий срок, — продолжал сопротивляться Франсуа. — Я ничего не успею.

— При твоей работоспособности и с моей помощью ты успеешь все! — пообещала Аманда.

Франсуа только хмыкнул. Теперь ему было любопытно и самому, что выйдет из этой затеи?

* * *

Воодушевленная, окрыленная любовью к искусству, Изабел развила бурную деятельность. Она позвонила Фреду и уговорила его написать серию репортажей, которые подготовили бы публику к предстоящей выставке. Затем ей пришла в голову еще одна счастливая мысль: на пригласительных билетах непременно должен быть портрет художника. Билет с портретом — залог успеха. И она привела в мастерскую фотографа. Франсуа счел ее идею большой пошлостью. Обычно на билетах воспроизводили какую-нибудь картину. Но кто его слушал! Дамы готовили для него мировую славу и вертели им, как хотели. Его фотографировали в свитере и в майке, растрепанным и прилизанным, с напряженными бицепсами и сложенными руками.

— Потом я сама выберу лучшую! — пообещала Изабел. — Положитесь на мой вкус!

Франсуа ничего другого не оставалось. И он сдался, махнул рукой и углубился в работу. И только диву давался энергии и хватке Аманды. Эта девочка далеко пойдет. Она добьется всего, чего захочет!

А Изабел не уставала расхваливать Франсуа по телефону. Когда Бонфинь приходил домой, он только и слышал:

— Клад, а не фигура! Греческий бог! Бездна обаяния! А творческая энергия!

В конце концов, эти разговоры жены стали действовать Бонфиню на нервы. К тому же теперь Изабел и дома-то трудно было застать. Это Изабел, которая не отставала от мужа ни на шаг, которая постоянно за ним следила! Бонфиню стало не по себе. В его дом вторглась какая-то неведомая сила.