Дарья Волкова - Трубадура

- Заткнись! – Тура теперь стояла в стороне от стола, прижавшись к стене. – Как тебе не стыдно?

Ответить Елена не успела. Снежная поднялась со своего места и  вернувшимся к ней протокольным голосом провозгласила, что экземпляры документов они могут получить у помощника.

*

Тура три часа бродила по городу. Обошла все окрестные мосты, останавливалась на них и смотрела на воду Адмиралтейского, Крюкова, Грибоедова. Вспоминала почему-то, как они бегали тут со Степой – и впервые за время, которое прошло после того, как он уехал, это не принесло боли. Ни для каких эмоций внутри Туры места больше не было. Все забито под завязку сейчас. Те крохи места, что еще оставались, заполнило до отказа завещание деда, по которому Тура стала единоличной наследницей квартиры, находившегося в ней имущества и сберегательной книжки деда. В нагрузку к этому прилагалась теперь мать в состоянии предельной даже по Елениным меркам невменяемости.

Что Туре теперь со всем этим счастьем богатой наследницы делать? Это единственный вопрос, над которым Тура могла думать. Но ответа за три часа в компании каналов так и не нашла.

13.8

*

Все было свалено в кучу – вещи из шкафа, книги с полок. А создательница этого беспорядка с остервенелым видом рылась в комоде.

- Что ты делаешь? – Тура прислонилась плечом к косяку и сложила руки на груди. Оказалось, что в заполненном до отказа сосуде ее эмоций все-таки было еще свободное место. И сейчас оно стремительно заполнялось яростью. Порядок. Дед же любит порядок.

- Что, явилась вступить в права наследования? – Елена обернулась и бросила на пол рубашку. Ту самую, на сто раз штопаную. – А мне вот ничего не оставили, приходится самой брать!

- Бабушкины вещи лежат не здесь, - голос пока еще поддавался контролю. – Отойди, я сама найду.

- Вы посмотрите-ка – хозяйка явилась! – Елена подбоченилась. – Распоряжается тут! Что, мать родную тоже из дому выгонишь на правах хозяйки?

- Будешь так себя вести – выгоню, - Тура качнула головой в сторону горы вещей. – Выйди отсюда. Я буду убираться.

Что за мыслительные процессы шли в голове Елены – Туре было неведомо. Но после внимательного взгляда на дочь она ретировалась из спальни Павла Корнеевича.

Тонкую шерстяную шаль, жемчужную брошь и два тусклых серебряных кольца Тура нашла без труда. Она точно знала, где лежали вещи Марии Фоминичны и Клары Корнеевны – те, что не были отданы. Тура поднесла шаль к лицу и вдохнула. Пахло табаком и каштанами – дед свято верил, что каштаны лучше всего отпугивают моль, а бабушка все перекладывала пачками с продукцией  Моршанской табачной фабрики. Что из этого работало, трудно сказать – возможно, и то, и другое. Потому что шаль сохранилась в идеальном состоянии – даже краски не потускнели, такие же, как Тура помнит с детства. А теперь эта шаль достанется Елене. Так же, как и жемчужная брошь, что украшала ворот синей в белых горошек блузки. И кольца, которые она отчетливо помнит  на старых, худых бабушкиных руках.

Все свое свежеприобретенное наследство она бы обменяла на это – шаль, брошь, кольца. И чтобы это все было надето на бабушку. И чтобы дед был рядом. И вернуться в детство.  Тогда, в детстве, ей часто бывало грустно и одиноко, и она мечтала – вырастет, станет взрослой, сильной, умной, и все станет по-другому. Лучше.

Да только не стало.

Вернуться бы в детство. Вернуть бы дорогих людей. Вернуться бы в тот день с салатовыми кроссовками и все поменять. Бы. Бы-бы-бы. Чертово «бы».

Тура свернула аккуратно шаль, положила брошь и кольца в черную лаковую коробочку с красной птицей и решительно вышла из спальни.

 *

Спустя неделю Тура застукала мать за вытаскиванием столовых приборов из буфета. На резонный вопрос: «Зачем?» последовал невнятный ответ про то, что серебро надо почистить. А до этого пропал набор для водки императорского фарфорового завода. Думала, показалось, что стоял не на том месте. Теперь понимает – не показалось, пузатый синий штоф и шесть крошечных рюмок всегда стояли на верхней полке слева. Теперь там пусто.

На следующий день, пока Елена была на работе, Тура вызвала слесаря и врезала во все двери, кроме комнаты Елены, новые замки. Теперь она могла себе это позволить. Она теперь богатая наследница. По-настоящему богатая.

13.9

Визит в банк ошарашил. Она долго смотрела на банковскую выписку. Смотрела, переводила взгляд с цифры на лицо сотрудницы, и потом обратно на цифры. Потом в очередной раз  выслушала уже известную информацию про шесть месяцев и кивала рассеянно.  А она-то думала, что после двух обнаруженных в комоде и столе конвертов с наличными – и крупными по ее мерками суммами! – ее уже ничем не удивишь. Ну да и пусть лежат деньги в банке. Целее будут.

 А ведь дед всегда прилично зарабатывал. В доме был достаток. Куда пропали деньги после смерти бабушки, Тура не задавалась вопросом. Наверное, была и пенсия приличная, и компенсации-дотации из-за статуса блокадника – Тура в этом не разбиралась и никогда не лезла – дед не пускал никого в свои дела. И теперь вот эта красота в банковской выписке.  Тура столько лет голову ломала – как хозяйство вести, как на ремонт денег скроить, как то, как это сделать. А могли бы ведь…

Эх, дед, дед…

Иногда Тура хотела рассказать об этом Елене – что, помимо квартиры и обстановки, Туре еще и денег привалило. Рассказать, чтобы просто посмотреть, как исказиться злобой лицо матери. Послушать, как она начнет кричать гнусности и гадости. Какой-то предохранитель сгорел, Тура перестала ждать от Елены чего-то, отличного от негатива.   Более того, в этом негативе, в волне дурных и злых слов стала находить извращенное удовольствие. Скорее всего, дело в том, что это была бессильная злоба. Смерть Павла Корнеевича  поменяла расстановку фигур в их сложной семейной партии. И в выигрышной ситуации оказалась не мать, а дочь. Как распорядиться этим положением, Тура пока не знала. Но не могла отказать себе в мелком и не очень благородном удовольствии продемонстрировать свою власть. Как это произошло со сменой замков. Елена даже слюной брызгала, но толку-то? Когда-то Тура сломала себе голову в попытках придумать приемлемую схему продажи антикварного стола в своей комнате. Теперь ей дурно делалось при мысли, что пропадет хоть что-то. Ей остро хотелось оставить все, как есть. Как было при деде. Законсервировать это время. Время, когда она была счастлива. Теперь только понимала, что это было оно. Вот такое не очень-то похожее на счастье на первый взгляд – со старым дедом, с проблемами, с сумасшедшим  хозяйством на плечах, с капризными клиентками и черноглазым квартирантом. А теперь же ничего этого нет. И не вернуть.

Даже капризных клиенток не вернуть. Тура не торопилась с поиском работы, но она нашла ее сама. И пусть до нового места работы добираться  час с двумя пересадками, но это филиал европейской клиники. И там совсем-совсем все иначе. И неплохой школьный английский – язык давался Туре легко - пригодился. И аппаратура там, и косметика, и обстановка – все на таком уровне, что салон в окрестностях Невского кажется самодеятельностью. И почти сразу речь зашла о перспективе обучения – возможно, придется ехать в Милан, там образовательный центр. И ассоциативно сразу вспоминается другая история с повышением квалификации, но Тура не позволяет себе об этом думать. День за днем, час за часом. Прожит день, прожит час – и то благо.

Суровая нить распускается, но потихоньку, не спеша, плавно. Спасибо, тетя Марит. Все, что вываливается, Тура проживет, протрет, просеет, проплачет. И выплывет. У нее же отец капитан.

Кадр четырнадцатый. А с этого момента в нашем кино начинается эпоха неореализма. Что было до этого? Затрудняюсь ответить. Одно можно утверждать смело – кино скоро кончится.  Или кино, или режиссер.

Завтра сорок дней. Целых сорок дней прошло с того дня, как деда не стало. Как она прожила их? Если бы могла вспомнить… Событий, дел, перемен – тьма. Но не задерживаются в памяти, быстро исчезают. Освобождая место новым.

Когда  Тура думала, выходя из здания банка, что сильнее ее удивить невозможно – она ошибалась. Не прошло и двух недель, как ее снова настигло прошлое. Неожиданно ворвалось в ее жизнь – сначала телефонным звонком.

- Тура Павловна Дурова?

- Да, это я.

Телефон по-прежнему звонит часто. Вот так бы он звонил, когда дед был жив. Но когда его не стало – всем он стал нужен. Или память о нем. Или информация. Или какие-то бюрократические вопросы. Как и сейчас. Голос в трубке официальный, хотя какие-то странные интонации проскальзывают.

- Вас беспокоят из консульства Норвегии.

Пять простых слов, но, осознанные, они заставили ее сначала похолодеть, а потом обжечься внутренним жаром.

Норвегия. Норвегия. Норвегия!

И деда уже нет в живых. Единственный, кто тогда спас, вытащил, встал на ее защиту. Кому оказалась небезразлична ее судьба. А теперь его нет, и кто ее спасет?!

Детский, казалось, давно позабытый страх, вырвался откуда-то из внутренних тайников души. И, спрессованный, сжатый, запрятанный там долгие годы, вдруг расширился, разбух, затмил собой все – разум, логику, здравый смысл.

Ее заберут. Придут, заберут, увезут в Норвегию, в холод и одиночество. В приют в Вадсё. Она не слышала, что ей говорят. Перестала понимать, а когда голос в трубке стал что-то настойчиво спрашивать – швырнула трубку на рычаг. Нет, нет, не-е-ет, она им не позволит. Она им не дастся! Дверь не откроет. Сбежит. Спрячется!

Туре потребовалось пять минут, чтобы погасить эту паническую атаку.  Помог совет деда: «Убегай от стресса. Лучшее средство от паники - ноги». И ходила взад-вперед по длинному коридору – десять метров от входной двери до двери ванной и обратно. Под неумолкающий трезвон телефона.