Не меньшего успеха добился и сам Сергий. Впрочем, его задача значительно облегчалась отсутствием множества сторонников Формоза, уехавших из Рима в канун рождественских праздников и до сей поры не осведомленных о трагической кончине папы Теодора. В итоге в Риме наблюдался отчетливый перевес сергианцев, так что в скором времени Сергий и Агельтруда окончательно уверились в своем преимуществе в священнической сфере при грядущем голосовании по выбору папы.

Но оставалась еще своевольная и корыстолюбивая римская знать. Сполетцы для окончательного перехода своей возможной победы из категории высокой вероятности в категорию неизбежности во чтобы то ни стало стремились заполучить преимущество и здесь. Как бы ни было неприятно Агельтруде византийское семейство Теофилактов, очень скоро она убедилась, что путь к победе лежит через их согласие. В итоге Агельтруда вынуждена была, при всей своей нелюбви к Теодоре, надеть на себя милейшую маску дружеского расположения и посетить дом Теофилактов в аккурат на следующий день после памятного допроса Теофилактом монаха Хатто.

Агельтруда пребывала в прескверном расположении духа. Ей донесли, что злополучный монах внезапно исчез из Рима и до сей поры не появился в окрестностях монастыря Монте-Кассино, в результате чего все хитроумные ловушки, расставленные для него герцогиней, оказались пустой затеей. Хорошо, если этого чертового монаха постигла какая-нибудь внезапная смерть в результате загула, встречи с лихими людьми, или же банальной болезни. Однако Агельтруда понимала, что рассчитывать на это глупо и пока она не получит явного свидетельства смерти монаха, ночи ее будут обречены на бессонницу. Монах оказался слишком хитер и наверняка, после выполнения своей деликатной миссии, затаился, справедливо опасаясь за свою жизнь, и, возможно, к стоимости своих услуг теперь намеревается присовокупить все свои моральные издержки. Что, если он в отчаянии поспешит открыть секрет смерти папы Теодора кому-то из правителей Рима? Агельтруда холодела от одной такой мысли и принималась с еще большим рвением за скорейшую организацию папских выборов. Если папой станет ее человек, то даже объявившийся со своими разоблачениями монах ей уже не будет страшен.

Теофилакты встретили герцогиню также с разным настроением. Теодора, которую в последние дни не раз и не два словом и делом умасливал граф Адальберт, приезд герцогини рассматривала как окончательное закрепление союза в преддверии выборов папы. Она горячо поддерживала кандидатуру Сергия на апостольский трон, продолжая сохранять свою верность сполетскому лагерю. Однако ее муж, глава римской милиции Теофилакт, медовые речи герцогини воспринял довольно прохладно. Честолюбие у незаурядного воина и администратора било через край, он не без оснований считал, что давно заслужил право к статусу уважаемого гражданина Рима присовокупить благородный титул. Об этом он без лишней дипломатии сказал герцогине прямо в лицо. Однако Агельтруда этот выпад хладнокровно парировала:

– Дорогой мессер Теофилакт, считаю, что каждый ваш шаг император Италии и герцогство Сполетское щедро оплачивают назначением на высшие гражданские посты Великого Рима и достойными бенефициями!

Иными словами, Теофилакту за поддержку кандидатуры Сергия была обещана очередная рента за труды и, возможно, присоединение к списку его городских обязанностей еще парочки, быть может, весьма обременительных функций. Агельтруда, казалось, уже принципиально была настроена против допуска греков в круг равных себе. Теофилакт был настолько разочарован разговором с Агельтрудой, что даже увещевания его супруги не повлияли на его решение. Вечером того же дня он отправился на поиски Альбериха, собираясь предложить ему извлечь пред высокомерные очи Агельтруды весомый козырь в лице бенедиктинского монаха Хатто.

После долгих и нудных поисков он нашел Альбериха в одном из многочисленных притонов, раскинувшихся в Трастевере, на правом берегу Тибра. Появление высокого городского чиновника спугнуло тучу продажных девок и нечистых на руку дельцов возле дома, на который слуги Альбериха указали Теофилакту, как на вероятное место нахождения своего хозяина.

Теофилакт застиг Альбериха, когда тот был на полпути в сладостное забытье. Рядом с ним играли в кости и совершали аналогичные жертвоприношения Бахусу трое его друзей, которых Теофилакт встречал и раньше, на пирушках своего друга. Альберих, при виде Теофилакта, проявил искренний восторг:

– Приветствую тебя, мой друг! Надеюсь, ты здесь не по долгу службы и не откажешься пропустить со мной пару кубков вина из погребов нашего сладкого, как мед, графа Адальберта. Рекомендую тебе моих друзей, которые при случае, уверен, не задумываясь положат за жизнь мою свои жизни, ну и я не замедлю ответить им тем же, случись обратная ситуация! Вот так!

Альберих продолжал:

– Рекомендую, благородные воины Марк, Максимус и Кресченций! Умоляю, не сочтите это за оскорбление вашей чести и поклонитесь, друзья мои, моему лучшему другу и верному слуге Рима, мессеру Теофилакту Аргосскому!

Друзьям Альбериха было около двадцати трех – двадцати пяти лет. Маленький шустрый, со взглядом отчаянного пройдохи, Максим поднялся и протянул руку Теофилакту первым, за ним последовал Марк, здоровенный верзила с немного лошадиным и рябым лицом. Третьим был крепко сбитый, коренастый Кресченций, круглое лицо которого хотя и было помято многочисленными пирушками и фривольным поведением, тем не менее, выдавало в нем спокойного и на редкость уверенного в себе человека. Он также протянул руку Теофилакту.

И тут, для живости картины, для придания грандиозности совершаемому событию, хотелось бы отыскать или даже, пусть его, придумать наличие какого-нибудь великого знамения, которое, по всем законам жанров Мельпомены, всенепременно должно было явиться в момент этого рукопожатия. Отнюдь, ни одна молния не разразилась в чистом римском небе, не проломился внезапно прогнивший пол таверны, и не завыла дурным воем стая бродячих собак в момент, когда Теофилакт и Кресченций протянули навстречу руки. И никого из них в эту секунду не ударило разрядом электрического тока и не напали, прости Господи, странные корчи. Природа никоим образом в этот момент не подала знака о том, что в мире сейчас произошло нечто великое, что в момент, когда эти два мужественных рыцаря протянули другу другу руки, история Италии начала писать себе новую, великолепнейшую и уникальную страницу. Велико было бы их изумление, если какой-нибудь, случайно затесавшийся в таверну, пророк сообщил бы им сейчас, что их встреча положит начало событиям, которые будут накладывать свой отпечаток на историю Италии в течение следующей тысячи лет. В этот день, в этот момент сошлись, наконец, в одной точке линии судьбы двух великих родов, сошлись, чтобы более никогда далеко не расходиться. Все начинается с малого, и великая река, прежде чем раздольно раскинуться в многомильную ширь, порой начинается с маленького невзрачного родника, спрятанного от глаз людей и бьющего из какой-нибудь обыкновенной, и солнцем, и ветром незамечаемой лощинки. Вот так, с обыденного мирного рукопожатия, совершенного в заурядный январский день 898 года в доме, посещение которого не делает чести уважаемым людям, началась великая история противостояния двух могущественных родов Италии, с течением времени трансформировавшаяся в непримиримую войну знаменитых кланов Колонна и Орсини.

– Мои друзья, у меня, как вы знаете, нет от вас никаких секретов, но интересы Рима, Италии и мира христианского, именно так, ха-ха, не более и не менее, требуют, чтобы я переговорил с мессером Теофилактом с глазу на глаз!

После того как друзья Альбериха с видимой неохотой и недовольством пересели за другой стол, Теофилакт изложил с горечью весь свой разговор с Агельтрудой. На это Альберих весело заметил:

– Ну, вот и пригодился нам наш монах Хатто! Не печалься мой друг, завтра я либо добьюсь от старой, дурно пахнущей потаскухи желаемого, либо наш давний знакомец Хатто отправит всю эту веселую компанию на эшафот!

На следующий день Альберих, со следами мутного похмелья, заявился к герцогине Агельтруде, где с озабоченной миной на лице поведал той, что их общего знакомого, монаха Хатто, верный формозианский пес Теофилакт взял под стражу на выезде из одного римского пригорода и держит у себя взаперти. От одной этой новости герцогиня впала в истерику:

– За что его задержали? В чем обвиняют этого прохиндея? Ах, не знаете? Что, если этого проходимца решат пытать? Он же выдаст всех! И тогда все погибнет! Несдобровать ни мне, ни вам, а Сергий навсегда забудет дорогу в Рим! О, Господи, пострадают тогда даже мои дети, даже Ламберт!

– Осмелюсь сказать, несравненная Агельтруда, римский судья и глава городской милиции Теофилакт мой друг и является сторонником нашего дела. Пусть он в свое время отвернулся от Стефана, но кто тогда от Стефана не отвернулся? Все, до последнего служки, были уверены, что в Стефана вселился Сатана. Но речь сейчас не о Стефане, которого, не сомневаюсь, сейчас раскаленной кочергой щекочут черти, а о Теофилакте, моем добром друге Теофилакте. Наши отношения глубоко доверительны, проверены и мечом, и кубком, и я знаю, что его сильно огорчает невнимание со стороны императора Ламберта и вашей милости к своим заслугам перед сполетским домом! Теофилакт честен, но честолюбив. Уступите же его помыслам, и вы можете больше не бояться проходимца-монаха. Вручите ему то, что он просит, и вам не сыскать более верного меча в Италии. Ну, если только за исключением моего! – с усмешкой добавил Альберих.

Тотчас Агельтруда вновь поспешила в дом Теофилактов и объявила хозяину дома, что, в случае успеха на папских выборах, ему будет гарантирован титул графа Тусколо, патримонии, находящейся в пятнадцати милях к юго-востоку от Рима, в районе Альбанских гор. Итак, мечта греческого семейства, наконец, начала сбываться! Теофилакт с благодарностью принял подарок, но не забыл замолвить словечко и за своего друга, расписав все необыкновенные воинские доблести Альбериха. На это Агельтруда, хотя и скаредно чертыхнулась в душе, милостиво ответствовала: