– Оставь их в покое. – Бабушка бросает на него злобный взгляд. – Младенцы кричат.

Я стягиваю футболку раньше, чем дверь успевает закрыться. Джейми успокаивается, когда я направляю сосок ей в рот. Когда она снова начинает посасывать его, напряжение спадает.

Вот дерьмо. Не знаю, переживу ли это. Моя гигантская грудь заслоняет ее маленькую головку, но, когда маленькие глазки открываются, а ручка сжимается на моей груди, я чувствую внутри столько любви, что силы, кажется, покидают меня.

Весь процесс кормления занимает меньше пятнадцати минут. Всего лишь пятнадцать минут покоя, за которыми следуют два часа попыток уложить ее. Всякий раз, как я пытаюсь сделать это, она начинает плакать, что запускает череду перепалок между Рэем, бабушкой и мной. Так что в конце концов приходится носить ее с собой повсюду, учиться есть одной рукой и менять ей подгузник с третьей попытки, потому что с первых двух отрываются липучки.

К тому времени, как звонит Такер, я чувствую себя как выжатый лимон.

– Твой папочка звонит, – говорю я Джейми, которая смотрит на меня прищуренными глазами. Я опускаюсь на пол, держа ее на руках.

– Как дела? – спрашивает он.

– Бывало и лучше. – Я поднимаю Джейми чуть выше на плечо. Она лицом зарывается мне в шею. – Но, думаю, ты был прав. Мы не должны были выезжать из больницы.

– Дороги назад нет.

– Ты даже не можешь себе этого представить.

– Расскажи, как прошло твое утро.

Я так рада слышать его спокойный голос, что едва сдерживаю рыдания. Каким-то образом мне все же удается взять себя в руки и рассказать, что Джейми будет олимпийской чемпионкой по тяжелой атлетике, потому что она уже чертовски сильная, или станет магом, потому что способна выкрутиться из любого одеяла, в которое я ее заворачиваю.

Такер смеется и подбадривает меня. К тому времени, как он вешает трубку, я убеждена, что справлюсь.

34Сабрина

Сентябрь


Материнство – трудная штука. Труднее, чем я себе представляла. Это сложнее, чем готовиться к экзамену на определение академических способностей и чем сдавать экзамен в юридическую школу. Это требует больше усердия, чем та работа, которую мы писали для курсов женских исследований в первый год обучения и которая после проверки выглядела так, словно две красные ручки совершили самоубийство, пролив свою кровь на бумаге. Это более утомительно, чем четыре года работать на двух работах и учиться с полной загрузкой.

Мое уважение к бабушке выросло до небес. Если бы мне пришлось воспитывать одного ребенка за другим, я тоже была бы немного капризна. Но с ее помощью и благодаря Такеру я привыкла к своей новой жизни и к тому моменту, как начинается вторая неделя занятий, уверена, что со всем справлюсь. В конце концов, лекции длятся максимум три часа в день. И я уже не тружусь на двух работах.

Так что все просто.

Кажется простым.

Пока я не выползаю с пятничных занятий, нагруженная бутылочками, тюбиками, пятью фунтами книг и своим ноутом с заданием прочитать более тысячи страниц за выходные. Они продолжают увеличивать нагрузку. Когда профессор Малкольм объявила, что нам нужно прочитать всю главу о виновности и намерениях, я ждала, что кто-нибудь – кто угодно – возразит. Но никто этого не сделал.

После занятия никого из моих сверстников, кажется, не обеспокоил тот факт, что нам нужно прочитать за два дня столько материала, сколько мы изучили за целый семестр. Вместо этого троица с моего ряда решает затеять оживленную дискуссию о системе оценок в Гарварде, про которую они должны были все знать еще до поступления.

Я с нетерпением жду, когда их разговор закончится, чтобы можно было убраться к черту из класса. Нужно начать читать, хотя сейчас меня больше волнует то, что мою грудь, кажется, сейчас разорвет. Я не кормила Джейми почти три часа, и, если не попаду в комнату матери рядом с библиотекой, молоко зальет всю мою рубашку.

– Мне не нравится отсутствие буквенных оценок. Что значат эти «отлично», «хорошо», «зачет» и «незачет»? – жалуется остроносый блондин рядом со мной.

– Я слышала, что «зачет» сильно снижает мотивацию. Должно быть или «отлично», или «хорошо». И нужно по-настоящему облажаться, чтобы получить «незачет», – говорит девушка рядом с ним. У нее такие острые скулы, что ими можно разрезать весь мой учебник.

Я устраиваю целое представление, собирая вещи и упаковывая их в свою сумку-почтальон, но никто не трогается с места. Вместо этого другая девушка, в юбке до пола, которая вызывает дурные воспоминания о хиппи Стейси, звонко добавляет:

– Мой кузен выпустился отсюда год назад и сказал, что большие юридические конторы высчитывают свои собственные рейтинги на основании наших оценок, так что все, в принципе, остается так же. «Отлично» – это «А» и так далее.

– Больше всего мне не нравится, что только один человек может получить диплом с отличием. В любой другой юридической школе, если у тебя высокие оценки, ты в любом случае получаешь его. То, что он тут всего один, хреново, – заявляет «Острые скулы».

«Юбка в пол» подбадривает ее:

– Ты можешь получить стипендию.

– Ее тоже получает лишь пара человек.

– Они так жадничают с отличными оценками, – добавляет другой парень.

Я прокашливаюсь. Они продолжают игнорировать меня.

– Но это Гарвард, так что хедхантеры все равно будут смотреть на тебя, – говорят острые скулы с беспечностью человека, уверенного в своей перспективности. – Как скоро можно начать подавать заявки на ПРИ?

– Программу раннего интервьюирования? – юбка в пол ухмыляется. – Успокойся, зубрила. Только на второй год. Научись сперва писать уведомления.

Она перекидывается с парнем насмешливым взглядом, и «Острые скулы» слегка краснеет. Быть предметом насмешек не так уж приятно, и это заставляет меня необдуманно включиться в беседу.

– Я не столько обеспокоена оценками, сколько объемом чтения, который нам дали. Хотелось бы начать читать уже сегодня. – Да, это намек: давайте уже расходитесь.

«Острые скулы» вскидывает подбородок, испытывая радость от возможности оскорбить, а не быть оскорбленной.

– Это не сложно. Трудно выбрать правильную тему для обзора статей по праву, а прочитать и осмыслить несколько дел – пара пустяков.

Она отворачивается, презрительно тряхнув волосами, собирает свои книги и оставляет меня стоять с открытым ртом. Два других студента следуют за ней. Парень шепчет «Юбке в пол»:

– Знаешь, я слышал, есть учебная группа только по заявкам. Интересно, как туда попасть?

Она фыркает.

– Если не знаешь, значит, уже пролетел.

Чудно. Что ж, по крайней мере, мы двигаемся к выходу.

Мои груди болят так, будто вот-вот из них польется молоко. Я спешу к двери, протискиваюсь мимо двух одногруппников, которые остановились поболтать с другими студентами. Этим ребятам что, заняться нечем, кроме как околачиваться тут и трепаться?

Снаружи студент раздает брошюры. Я хватаю одну и останавливаюсь посреди дороги. Это приглашение посетить информационный курс о том, как попасть в каталог соискателей судебной практики. Встреча – через пятнадцать минут. Моя грудь пульсирует.

– У тебя рубашка течет, – слышится изумленный мужской голос.

Я опускаю подбородок и бледнею, видя, как прямо вокруг сосков на рубашке появляются два влажных пятна.

– Не знаю, что это, но с такой инфекцией лучше пойти к врачу. Просто отвратительно.

Я узнаю его мгновенно. Кейл, как его там, придурок из юридической службы. Его волосы зализаны набок, как у куклы Кена. Внешний вид кричит о богатстве и привилегированности. Он пихает парня рядом, на лице которого читается отвращение.

Я швыряю брошюру ему в грудь.

– Я кормлю грудью, ты, придурок.

Готова поклясться, что слышу мычание позади, но, когда разворачиваюсь, оба парня уходят прочь.

Мне требуется пятнадцать минут, чтобы пройти через кампус. С каждым шагом из груди течет все сильнее. Я чувствую смесь стыда, гнева и грусти. Стыд – потому что моя рубашка мокрая. Гнев за то, что меня вообще волнует, что думает этот идиот. Грусть потому, что прямо сейчас драгоценное грудное молоко наполняет мой бюстгальтер и пятнает рубашку. Скрещивание рук не помогает. Давление лишь заставляет молоко течь сильнее.

К тому моменту, как я добираюсь до библиотеки, мне чертовски не по себе. Клерк за столом справок, у которого хранятся ключи от комнаты матери и ребенка, осторожно протягивает их мне, стараясь до меня не дотрагиваться.

Когда я прихожу, оттуда как раз уходит женщина.

– Все в вашем распоряжении, – радостно говорит она.

– Спасибо, – звучит мой угрюмый ответ.

Она придерживает дверь, пока я вхожу.

– Плохой день?

Голос у нее такой добрый и понимающий, что я едва сдерживаюсь от слез.

– Вы просто не представляете, – отвечаю я, но затем понимаю, что она, в отличие от всех остальных, вероятно, в курсе, каково это. – А может, и представляете. В общем да, день был дерьмовый.

– Погодите секунду. – Она копается в своей сумке. – Вот. – Она вручает мне маленькую пластиковую упаковку. – У меня есть второй набор, а этот я никогда не использовала.

– Что это? – Я переворачиваю упаковку, изучая силиконовые подушечки в виде лепестков.

– Приклеиваете их на соски, и они перестают течь.

– Серьезно? – я смотрю на нее в изумлении.

– Да. Не идеальный вариант, конечно, и если ждать слишком долго, то молоко все равно просочится, но они работают.

Я крепко сжимаю пакетик в руке, сразу же почувствовав невероятное облегчение. Мне снова приходится бороться со слезами.

– Я бы обняла вас прямо сейчас, если бы не была вся такая грязная. Но спасибо огромное. – Я замечаю характерный красный учебник с черно-золотым тиснением на корешке, выглядывающий из ее сумки. – Первый курс юридической школы? – спрашиваю я.

– Третий на самом деле. Я надеялась выпуститься раньше, чем произойдет все это. – Она кивает на сумку-термос в своих руках. Должно быть, ее молоко там. – А вы?