Взять хоть эту вот на углу. Стоит у обочины, вывернув стопы, ни дать ни взять балерина. Каблуки слегка наклонены, колени чуть соприкасаются. Едва зажегся зеленый свет, колени мягко соединились, и создалось впечатление, что ноги слегка удлинились, словно были эластичными. Каждый шаг удивительно пружинист. Наблюдая за этими движениями, я поняла, почему родина танго — Аргентина.

Вскоре я добралась до ворот кладбища. Могилу Эвиты в лабиринте мавзолеев и мраморных статуй я искала довольно долго. Она вся была покрыта цветами, увядшими и увядающими под лучами жаркого солнца. Погрузившись в чтение надписей на плитах, посвящений восторженных почитателей, я не сразу заметила женщину — рыдая, она возложила на могилу и свой букет. Меня не могла не впечатлить та страсть, которую все еще могла пробудить Эвита. Любят ли ее, ненавидят ли, равнодушных к ней нет. И снова я подумала, что, кажется, магическая формула продолжительной посмертной памяти — это невероятная харизма плюс досрочная кончина (в данном случае от рака). Мне так хотелось спросить у скорбящей возле могилы, что она думает по поводу увлечения ее идола нарядами от Кристиана Диора, но решила этого не делать. Ответ и так ясен: любовь слепа. Все очень просто.

По дороге домой я завернула в «Фреддо», чтобы получить свою ежедневную порцию мороженого — это уже превратилось для меня в своеобразный ритуал. Не понимаю, как здешним девушкам удается сохранять стройную фигуру. Настоящая загадка! Прибавка в весе в Буэнос-Айресе гарантирована хотя бы потому, что продавцы упорно накладывают вам такое огромное количество шариков, что: (а) просто невозможно не уронить их из рожка и (б) никак не получается съесть мороженое, прежде чем оно не заляпает вам одежду. Поэтому вы судорожно откусываете по очереди от каждого из двух рожков банана-сплит с шоколадной крошкой, норовя ухитриться прикончить до того, как они подтают. Сделать это достаточно быстро не получается. Пару секунд вы размышляете, не запихнуть ли все в рот целиком. Но целиком в рот мороженое не влезет. В итоге, проиграв ежедневный поединок, вы приходите домой в майке с желто-коричневыми разводами. Как жаль, что никто никак не намекнет кое-кому, что больше не всегда лучше.


21 января 1997 года


Мысль о том, что вот уже через несколько дней я отсюда уеду, вызывает у меня приступ глубочайшей депрессии. Я пытаюсь совсем не думать о предстоящем отъезде, но как без сувениров? Всем знакомым в Нью-Йорке я должна что-нибудь привезти. Хелени подсказала, что лучше всего покупать подарки на калле Флорида, главной пешеходной улице в нижней части Буэнос-Айреса. Там, по ее словам, можно найти все, что душе угодно. Мне очень хотелось поскорее покончить с покупками, но очень-очень не хотелось совершать их на калле Флорида. Неестественная, безжизненная чистота пешеходных улиц мне претила. Уж лучше блошиный рынок. Но иного выхода нет — этой торговой ловушки мне не избежать, что бы я там себе ни думала.

Миновав «Галереас Пасифико», огромный торговый центр, начиненный разного рода бутиками, я остановилась. Прямо перед зданием собралась многолюдная толпа. Зрители обступили что-то, что мне никак не удавалось разглядеть. Казалось, все были чем-то поглощены. Подойдя ближе, я услышала музыку танго и звучавший из микрофона женский голос. Как правило, я не интересуюсь уличными представлениями, они кажутся мне какими-то колкими. Однако на этот раз во мне проснулось любопытство, и я стала проталкиваться сквозь плотное кольцо людей. Если росту в вас всего пять футов два дюйма, умение работать локтями далеко не лишнее. И что я увидела?

На маленькой площадке танцевали двое. Старик и мужчина помоложе. Оба были одеты в серые брюки в белую полоску, вышитые черные жилеты поверх блестящих черных рубашек и в черные мягкие фетровые шляпы; у обоих на шеях болтались белые шарфы. Толпе танцоры явно нравились. Танцевали они милонгу, более быструю и живую версию танго. Не спрашивайте меня, почему все в этой стране называется милонга, но дело обстоит именно так.

Когда танец закончился и стихли аплодисменты, вперед вышла женщина — в умопомрачительной короткой юбке — и увлекла за собой мужчину помоложе. «Да, похоже, нас ожидает феерическое зрелище», — подумала я. Так оно и было. Это оказался танец-поединок, некое противостояние, яростная борьба. Ноги танцующих мелькали подобно лезвиям мечей. Стремительные движения и азарт действия напоминали мне уличную потасовку из «Вестсайдской истории»[16]. Самое главное тут было точно рассчитать момент: секундное промедление — и будет нанесен удар, если не в беззащитную голень, то в еще более чувствительную часть тела. Я несколько раз вздрогнула: отдельные движения танцоров показались мне не слишком уместными. Например, когда мужчина положил руку партнерше на попку и кивнул публике, его дама отреагировала весьма своеобразно: сделав мах ногой, туфлей угодила ему прямо между ног. Если ее расчет был верным, танцор должен был бы скривиться от боли. Но ничуть не бывало. Он даже не поморщился. Удивительно! Это что, такой вид доблести? Или привычка? Поведение обоих оставило меня в глубоком недоумении.

Танцоры, однако, закончив свой поединок, принялись позировать для желающих сфотографироваться. Старик тем временем носил по кругу шляпу. Он махал ею прямо перед носом у зрителей, намекая, что нужно бы заплатить за зрелище. Я порылась в кошельке в поисках мелких денег, но когда опустила несколько монеток в шляпу, на лице старика отразилось неудовольствие, а во взгляде читался вопрос: «И это все?» Он вытащил из шляпы банкноту в пять песо (между прочим, целых пять долларов), проясняя тем самым, какую именно сумму он считает достойной спектакля.

«Ну и наглость!» — подумала я, выполнив тем не менее его требование и опустив пять песо (пять долларов) в шляпу.

Протолкавшись сквозь толпу еще раз, я пошла дальше мимо кричащих витринами магазинов с товарами для туристов, мимо ювелирных лавочек, роскошных бутиков с мехами, мимо бедняков, раздающих прохожим рекламные флаеры на гамбургер со скидкой или предлагающих купить уцененные мобильные телефоны. Ничто из этого меня не интересовало. Я искала магазинчик с названием «Гавана».

Описать альфахорес словами очень трудно: для печенья великоват, но слишком мал, чтобы зваться пирожным. Но как бы то ни было, облитый шоколадной глазурью или посыпанный сахарной пудрой, внутри альфахорес начинен дульсе де лече, сладким вареным молоком. Словесное описание бессильно передать дивный вкус этого бесподобного лакомства. Будто с каждым кусочком ты умираешь и попадаешь в рай. Я набрала десять коробок (в каждой около дюжины штук). Конечно же, не для себя. На подарки, или вы забыли?


23 января 1997 года


Минувшей ночью я танцевала с совершенно незнакомым мужчиной, аргентинцем. Жаку пришлось выступить посредником — вести переговоры я сама стеснялась. Здесь принято, что начинает женщина: бросает взгляд на мужчину, с которым желает танцевать. Если он не против, то в ответ кивает. Процедура называется «кабесео», и в ней заложен глубокий смысл: мужчина может не опасаться, что ему публично откажут и он в связи с этим потеряет лицо. Эту церемонию придумали с единственной целью: оградить хрупкое мужское эго от ударов и унижений. Но ведь и у меня есть самолюбие. Как же оно? Разве не унизительно пялиться на парней? Этого я никогда не делала, и провалиться мне на этом месте, если сейчас изменю своим принципам. Не собираюсь я тут ловить рыбку, увольте! Куда как приятнее потерять голову от внезапного появления рядом какого-нибудь прекрасного незнакомца.

Этот вечер в Буэнос-Айресе был у меня последний. И мы снова оказались на площади Доррего в Сан-Тельмо. Каждый воскресный вечер тут обычно устраиваются милонги под открытым небом. Блошиный рынок уступает место танго. Не могу поверить, что прошла уже неделя со времени моего знакомства с Уолтером и эфемерного романа с Карлосом Гарделем. При мысли, что завтра я очнусь от этого сна и вернусь к кошмарному существованию служащей огромного рекламного агентства в Нью-Йорке, я испытала внезапную острую боль. И побыстрее прогнала эту жуть. Сегодня я еще здесь, еще во власти восхитительного волшебства. Вечер, уютные столики со свечами, бархатная тьма, звезды…

Мы сели за столик под деревом и заказали чорипанс. Так у них называются хот-доги, просто они толще и короче нью-йоркских. Я подумала — в который уж раз, — что во всем этом есть некий умысел. В Буэнос-Айресе и квартала нельзя пройти, чтобы не уловить запаха жареного масла. Он тут повсюду — щекочет ноздри, дразнит обоняние. Должна признать, запах этот невероятно притягивает, несмотря на то, что, ощущая его, хочется немедленно пойти домой и помыть голову.

А танцоры уже выстроились по кругу в центре площади и вот-вот должны были начать двигаться против часовой стрелки. Эту церемонию называют «линия танца», пояснил Жак. Из динамиков полилась музыка. За звуками — даю голову на отсечение — я отчетливо различила стрекот кузнечиков, придающий мелодии танго своеобразный ритм. Пары, будто клетки под микроскопом, то соединялись, то распадались, чтобы тут же объединиться с чем-то другим в нескончаемом круговороте. Мне не терпелось применить на практике все, чему я научилась за несколько уроков, однако я все же слишком волновалась, чтобы найти силы что-то предпринять. Когда я уже решила весь вечер простоять у стенки, Жак заявил:

— Видишь парня вот там? — и указал на огромного мужчину.

Только «огромный» — еще мягко сказано. Мужчина показался мне просто громадным.

— Такого сложно не заметить, — сострила я.

— Его зовут Оскар. Он замечательно танцует, ну и вообще приятный парень. Как ты смотришь на то, что я приглашу его потанцевать с тобой?

Нищие подаяние не выбирают. Пусть будет толстяк Оскар, приглашенный Жаком. По крайней мере мне удастся избежать самой страшной опасности из всех возможных: кто-то меня выберет и затем бросит, осознав свою ошибку, когда поймет, что танцевать я не умею. Танцующие танго чрезвычайно разборчивы в отношении своих партнеров. И есть вполне очевидная, хоть и негласная иерархия. На самой вершине пирамиды — изумительно тоненькие и прекрасные девушки; они выглядят так, будто уже родились в этих туфельках на тонких каблучках, в которых теперь и переступают ножками под звуки музыки. В основании пирамиды те, кто «не»: немолоды, некрасивы и не умеют танцевать. Как ни горькая истина — я принадлежу к третьей, промежуточной категории, и просьба Жака к Оскару — считай, нижайшая мольба об одолжении.